Олег Попцов - Тревожные сны царской свиты

• Название: Тревожные сны царской свиты
• Автор: Олег Попцов
• Издательство: Edition Q, Совершенно секретно,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-89048-074-X

Новая книга Олега Попцова продолжает «Хронику времен «царя Бориса». Автор книги был в эпицентре политических событий, сотрясавших нашу страну в конце тысячелетия, он — их участник. Эпоха Ельцина, эпоха несбывшихся демократических надежд, несостоявшегося экономического процветания, эпоха двух войн и двух путчей уходит в прошлое. Что впереди? Нация вновь бредит диктатурой, и будущий президент попеременно обретает то лик спасителя, то лик громовержца. Это книга о созидателях демократии, но в большей степени — о разрушителях. Это книга о царской свите, проспавшей свою страну.

---

Заседание правительства ведет Олег Сосковец. Мы сидим вместе с Валентином Лазуткиным. Я по привычке устраиваюсь где-то сзади, чтобы в нужный момент незаметно улизнуть. Это не всегда удается, но… Отношения с первым вице-премьером у меня не сложились. Собственно, эту тему мы и обсуждали с Лазуткиным вполголоса, ожидая начала заседания правительства. Лазуткин успокаивал меня, говорил, что мой пессимизм не оправдан, с Сосковцом можно найти общий язык. «Тем более, — говорил Лазуткин, сжимая мою руку, — ты же понимаешь…»

Я понимаю. Лазуткин имел в виду близость Сосковца к президенту. И тот факт, что именно Сосковец был поставлен во главе предвыборного ельцинского штаба, укреплял всех в мысли, что он на сегодняшний день влиятельнее Черномырдина.

Заседание правительства началось с вопросов, связанных с проблемами сельского хозяйства. Неожиданно Сосковец заметил, что наша сельхозпродукция не находит сбыта, а Российское телевидение рекламирует низкопробный зарубежный товар. Сосковец сделал паузу, а затем добавил: «И ОРТ тоже». Мы переглянулись, затем я наклонился к Лазуткину и сказал:

— Именно в этот момент президент в Екатеринбурге говорит что-то скверное о Российском телевидении. Реплика Сосковца — не случайность, дорогой Валентин Валентинович.

Я даже не знаю, почему я это сказал. Скорее всего, по интуиции.

— Да брось ты, — отмахнулся Лазуткин, — с какой стати президенту делать на тебя накат?!

Как только закончилось обсуждение первого вопроса повестки, ко мне подошел один из телеоператоров и сказал, что меня разыскивает Александр Нехорошев, руководитель нашей информационной службы; он уже дважды звонил из компании. Я тотчас связался с ним. Саша пересказал мне суть выступления президента перед журналистами. И почти дословно критику Ельцина в мой адрес. Мое предчувствие не подвело меня. Внутренне я был готов к такому финалу. То, что это финал, я не сомневался.

Самое интересное, что накануне мне передали распоряжение президента, из которого следовало, что я включен в состав правительственной комиссии по Чечне. Комиссия заседала через час, и я, естественно, пошел на это заседание.

Все случилось 15 февраля. Черномырдин ничего не знал. Всю операцию от начала до конца — провел Олег Сосковец. Указ о моей отставке был датирован 14-м числом. Я позвонил в компанию и попросил собрать пресс-конференцию. Моя отставка ничем не объяснялась, формулировка была лаконичной: «Освободить Олега Попцова». И столь же лаконичным был второй пункт указа: «Назначить Эдуарда Сагалаева».

Спустя день Валентин Лазуткин дал довольно резкое интервью по поводу моей отставки. Лазуткин был высокоранговым чиновником, и этот поступок его отношений с властью не улучшал. Ко мне заглянул Александр Нехорошев, спросил, что делать с интервью Лазуткина, оно довольно острое. Давать в эфир или нет?

Я пожал плечами.

— Посоветуйтесь с Лазуткиным, это его интервью.

Вечером интервью появилось в «Вестях». Лазуткин показал характер.

— Ну как? — спросил меня Нехорошев после эфира.

— По-моему, достойно, — ответил я. — Валь Валич не скурвился.

Меня отстранили за «чернуху». Ельцин так и сказал в Екатеринбурге: «Попцов гонит чернуху». И он, Ельцин, меня предупреждал, а я, Попцов, к его словам не прислушался. И на телевизионном экране вновь появилась «чернуха». «Чернухой» власть называет реальную жизнь, состояние которой является постоянным упреком малоэффективному и неумному управлению страной. Ну что же, когда тебя увольняют за то, что ты отказываешься обманывать сограждан, это не самый плохой финал. Беда любой власти, и власти ельцинского образца в том числе, что она не выдерживает испытания правдой. Власть до удивления упряма в своем восприятии действий средств массовой информации. Каковы же составляющие этого упрямства?

— Неправду, как таковую, рождают журналисты. На самом деле жизнь более благоприятна, нежели ее пытаются изобразить.

— Редакторы побуждают журналистов выискивать негативный материал. Критикуя власть, они самоутверждаются профессионально и политически.

— Журналисты продажны.

На этот счет у власти нет сомнений. Скорее всего, не признавая этого вслух, власть руководствуется личным опытом. Поэтому любой неприятный для власти материал она непременно метит как заказной.

А еще наш президент любит употреблять слово «вранье». Лицо президента становится хмуро-недовольным. И чередуя слова долгими паузами, он не произносит, а выговаривает свое осуждение: «Неужели непонятно. Не надо вра-нь-я!»

Отчего же, более чем понятно, господин президент.

Это трудно, очень трудно, но власть всегда приходится убеждать, что самой извращенной и разрушительной формой лжи является не напечатанный текст или телевизионный сюжет, толкующие в маловыгодном для власти виде ту или иную ситуацию, а молчание по поводу событий, замеченных обществом; тревожных процессов, разрушающих политику реформ, а вместе с ней и авторитет власти. Если вы отворачиваетесь от событий или делаете вид, что их нет, вы лжете. Ничего не изменилось с доисторических времен. Гонца, принесшего дурную весть, король велел казнить. И нам всегда будут напоминать: существует правда жизни и правда власти. Мы живем в демократическом обществе, и ты свободен выбрать свой крест.

А накануне президент улетел в Свердловск. Гром грянул практически неделей раньше. Если быть честным, он не переставал грохотать с 1990 года. В разных залах — от съездовских до концертных, в разных высоких кабинетах: на Старой площади, в Белом доме, в Кремле. Шел многосерийный спектакль под условным названием «Низвержение Попцова». Зритель, слушатель, читатель подустал. «Карфаген должен быть разрушен» — ключевая фраза, олицетворяющая мстительность политического аппарата.

Не хочу возвращаться к истокам моих отношений с Борисом Николаевичем Ельциным, однако замечу: они были искренними, но подчеркнуто корректными. Я чувствовал, что мое поведение несколько озадачивает Ельцина, не вписывается в уже наработанные им стереотипы поведения редакторов газет, издателей, с которыми он общался как крупный партийный лидер.

Ничего недоброжелательного с его стороны до 1993 года я не ощущал, обычное недопонимание, которое возможно было разъяснить при встрече. Что я и делал с разной степенью успешности как для президента, так и для самого себя. В целом, я, как правило, был занят делами компании, хотя не скрою, что много сил уходило на вечное противостояние с властью, претендующей на подавление независимых журналистских суждений с извечным желанием вмешаться, подкорректировать информационные потоки. Я, естественно, этого делать не позволял, и потому был, возможно, и уважаем, но в большей степени нелюбим властью. Мой первый заместитель Анатолий Лысенко постоянно укорял меня за то, что я слишком много занимаюсь политикой. На что я ему однажды раздраженно ответил: «Я разбираюсь в политике, я ею интересуюсь. Но в гораздо большей степени она мне осточертела. И не я занимаюсь политикой, это политика занимается мною, а значит, и тобою, и компанией. И если ей не давать ответ по зубам, она нас сожрет. А чтобы не доходить до мордобоя, на этих политических фантомов приходится тратить половину своей жизни, чтобы твоя жизнь и жизнь компании оставались в целости и сохранности». По мере неуспешности реформ давление на меня лиц, которых нельзя было не замечать и на вопросы которых следовало отвечать, становилось все более весомым. Так получилось, что команда, оппонирующая власти, постепенно спускалась с политического Олимпа, затем покинула коридоры аналитических и социологических центров, перестала вещать голосами сверхважных и сверхзначимых экспертов, а попросту выплеснулась на улицы. Пока оппонентами власти были те или иные оппозиционные силы, будь то Жириновский, Зюганов, Лебедь, Ампилов, Макашов или кто-нибудь другой, правомерно было маневрировать и пусть с оговорками, но отстаивать интересы президента. Государственное телевидение России всегда имело право сказать — мы защищаем не высшую власть как персону, мы защищаем Конституцию. А президент, плох он или хорош, ее гарант. И тут нет никакого противоречия между твоими правами и твоими обязанностями. Но с того момента, когда в оппозицию власти уходит подавляющее большинство общества, ты должен, ты обязан ответить на главный вопрос. Жизнь государства — это не жизнь власти, а жизнь общества. И государственные телевидение и радио это не часть власти, как и поныне считают некоторые вожди, а составляющая общества, его голос. Вы спросите: почему? А потому, что власть не имеет права быть в оппозиции ко всей стране. Российское телевидение и радио, сопутствуя этому процессу, высказывало нелицеприятные для реформаторов суждения. Государственное телевидение, да и не только государственное, под напором жизни стало продуцировать отрицательные эмоции, постигать причины массовой неблагополучности в стране. В одной из полемик по этому поводу с членами правительства (кто-то из вице-премьеров в очередной раз был недоволен вечерним выпуском «Вестей», кажется Каданников) я вспылил: