Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского

• Название: Носорог для Папы Римского
• Автор: Лоуренс Норфолк
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45418-1

Аннотация от издательства

Впервые на русском — монументальный роман прославленного автора «Словаря Ламприера», своего рода переходное звено от этого постмодернистского шедевра к многожанровой головоломке «В обличье вепря». Норфолк снова изображает мир на грани эпохальной метаморфозы: погрязший в роскоши и развлечениях папский Рим, как магнит, притягивает искателей приключений и паломников, тайных и явных эмиссаров сопредельных и дальних держав, авантюристов всех мастей. И раздел сфер влияния в Новом Свете зависит от того, кто первым доставит Папе Льву X мифического зверя носорога — испанцы или португальцы. Ведь еще Плиний писал, что естественным антагонистом слона является именно носорог, а слон у Папы уже есть…

_______

Аннотации на суперобложке

* * *

Крупнейшее — во всех смыслах — произведение британской послевоенной литературы. Настолько блестящее, что я был буквальным образом заворожен.

Тибор Фишер

* * *

Норфолк на голову выше любого британского писателя в своем поколении.

The Observer

* * *

Каждая страница этой книги мистера Норфолка бурлит пьянящей оригинальностью, интеллектуальной энергией.

The New York Times Book Review

* * *

Норфолк — один из лучших наших сочинителей. Смело пускаясь в эксперименты с языком и формой повествования, он никогда не жертвует сюжетной занимательностью.

Аетония Байетт

* * *

Раблезианский барокко-панк, оснащенный крупнокалиберной эрудицией.

Independent on Sunday

* * *

Историческая авантюра завораживающего масштаба и невероятной изобретательности, то убийственно смешная, то леденяще жуткая, то жизнеутверждающе скабрезная, то проникновенно элегическая.

Барри Ансуорт (Daily Telegraph)

* * *

Революционная новизна ракурса, неистощимая оригинальность выражения.

The Times Literary Supplement

* * *

Один из самых новаторских и амбициозных исторических романов со времен Роберта Грейвза. Выдающееся достижение, практически шедевр.

The Independent Weekend

* * *

Мистер Норфолк знает, что делает.

Мартин Эмис

* * *

Лоуренс Норфолк (р. 1963) первым же своим романом, выпущенным в двадцать восемь лет, удостоенным премии имени Сомерсета Моэма и выдержавшим за три года десяток переизданий, застолбил место в высшей лиге современной английской литературы. За «Словарем Ламприера», этим шедевром современного постмодернизма, заслужившим сравнение с произведениями Габриэля Гарсиа Маркеса и Умберто Эко, последовали «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря». Суммарный тираж этих трех книг превысил миллион экземпляров, они были переведены на тридцать четыре языка. Все романы Норфолка содержат захватывающую детективную интригу, драматическую историю предательства, возмездия и любви, отголоски древних мифов и оригинальную интерпретацию событий мировой истории, юмористические и гротескные элементы; это романы-загадки, романы-лабиринты со своеобразными историко-философскими концепциями и увлекательными сюжетными перипетиями.

_______

Оригинальное название:

Lawrence Norfolk

THE POPE'S RHINOCEROS

_______

В оформлении суперобложки использован рисунок Сергея Шикина

---

Иногда Пандульфо читал ему отрывки из своей поэмы: кровавые битвы, совершаемые непонятно зачем подвиги — Великий Вождь громит неприятеля у Сериньолы, Паоло Орсини тонет во всех своих доспехах после Гаэты, граф Питильяно с необъяснимым спокойствием наблюдает, как войска Тривульцио переходят Адду… Каждый эпизод заканчивался либо отступлением, прикрываемым мощной и таинственной силой, в которой — хоть Грамотей никогда об этом не говорил — угадывался Отряд вольных христиан, либо рассказом о том, как французов срезали с тела Италии, «словно бородавки»: это было любимое выражение Грамотея. Бернардо тоже часто присутствовал при этих чтениях, но куда больше, чем сама история, его завораживали взгляд и палец Пандульфо, скользившие по черным неровным строчкам. Он оживлялся, только когда Пандульфо разражался гневными проклятиями в адрес французов — а делал он это часто и виртуозно: тогда Бернардо принимался колотить по земле кулаком и приговаривать: «Вот верно, верно!» — до тех пор, пока Сальвестро не приказывал ему заткнуться.

Больше всего времени он проводил с Гроотом и Бернардо. В своей прошлой инкарнации Гроот был — или хотел быть — пекарем. «Встанешь, бывало, спозаранку, пока все еще спят, запалишь печь…» — мечтательно приговаривал он. Он здорово разбирался в разных сортах муки и вообще в еде. Гроот потратил бы свою долю в добыче на кирпичи и известковый раствор, на маленькую пекарню с высокими трубами, глиняные миски для замеса теста — такие тяжелые, что и не поднимешь, — деревянные лопаты с длинными ручками… Он рассказывал, как определить, что хлеб пропекся: надо осторожно постучать по донышку костяшкой пальца и послушать, как звучит хлеб, — это должно напоминать стук палочкой по туго натянутой коже барабана. Так, за разговорами, они и проводили вечера. Бернардо не мог рассказать ничего путного, кроме обрывочных воспоминаний о какой-то женщине, о каменной хижине на раскаленной солнцем горе, о мужчине, на которого он смотрел с палубы корабля, уносившего его в открытое море… Когда же подходил черед Сальвестро, он терялся: угольки растаявших в прошлом костров, спокойные воды, непроходимые заросли — он не желал ворошить прошлое, но и придумывать себе другое прошлое тоже не хотел, и тогда он рассказывал о Винете.

Из Мууда в Кремс, из Кремса в Шлин, оттуда в Вис, потом в Орбах, Круэн, Грюневальд и далее: скопища лачуг, исхудалая скотина, лукавые обитатели, поленницы дров, грязь и надувательство. По зиме крестьяне становились более жестокосердыми и недоверчивыми, а Отряд — менее осмотрительным. Четыре раза им пришлось удирать по полям: за спиной мелькали факелы, слышались крики и стук копыт. В двух случаях из четырех крестьяне нашли убитых детей — мальчика и девочку: у обоих оказались свернуты шеи, но в остальном тела оставались не тронуты и были беспечно оставлены у всех на виду. Это случилось в деревнях Процторф и Марн: в Процторфе была девочка, в Марне — мальчик. Об этом никто не говорил. Это было сигналом опасности, сигналом к бегству.

Сальвестро взбунтовался против своей роли в пантомиме. Ему надоело быть привязанным к клетке: скучно и неудобно. Он предпочитал выхаживать вместе с остальными, при широкополой шляпе с пером и с большим, тупым ножом. Однажды в амбаре он познал женщину. Это было на исходе лета, но стояла такая жара, что он чуть не задохнулся от запаха сена. Она была гораздо старше его, с рыжими волосами и ужасно некрасивая. Женщина завалила Сальвестро на спину и скакала на нем до тех пор, пока оба не изошли потом.

Отряд вольных христиан пробирался по дорогам, встречая бродячих торговцев с мулами, нагруженными коробами и мешками, кучки паломников, пастухов, перегонявших стада с пастбища на пастбище. Они шли лесными тропами и путями гуртовщиков, петляли по лесистым долинам, брели по испещренным озерами, заросшим луговыми травами и усеянным крупными камнями предгорьям, за которыми вздымались зазубренные обледенелые вершины, похожие на редкие, льдами надраенные зубы, на кости каких-то доисторических великанов. Однажды летом они пересекли эти горы: хребет за хребтом, вершина за вершиной, пологие, поросшие травой склоны сменяются голым гранитом, чем выше, тем суровее пейзаж — гранит колется, крошится, глыбы с рваными краями и рядом — острые осколки. Чахлые горные сосны изо всех сил цепляются за скудную почву. Ручьи прорыли глубокие ущелья, и серая галька, омытая их брызгами, кажется совсем черной. Первую зиму они провели еще по эту сторону гор, на высоких склонах, разреженный воздух которых погубил Коротышку Симона. На следующий год они решили переждать зиму южнее и перебрались в долину Адиджи, оттуда двинулись на юго-восток, возле Феррары покинули большую дорогу и направились к лагунам Валли-ди-Комаккьо. На пути им встретилась деревенька Вьемми.

«Деревня называется Вьемми», — заранее оповестил их Капо.

С самого начала все пошло не так. Селяне оказались мрачными и туповатыми. Капо распинался перед ними битый час, после чего добрые жители Вьемми принялись обсуждать свое бедственное положение, на что ушел еще один час, и наконец соглашение было достигнуто. А затем на них просто не обращали никакого внимания — их услуги купили, как покупают годовалого теленка или бочонок вина. Земли во Вьемми были болотистые — в нескольких сотнях ярдов лежало большое озеро. Местность была ровная, как стол, — дозоры не выставишь, и вечером Сальвестро подслушал разговор Сигизмундо с Капо. Вожак сказал: «Ничего не получится. Завтра вечером уходим».

Когда они проснулись, их бивак уже был окружен солдатами.

Что еще желает знать приор? Сколько еще скормить ему, чтобы он наконец насытился? Мысль все не отпускала Сальвестро, но теперь приутихла, стала более смиренной. Он помнил слова капитана испанцев, когда Гроот и Бернардо наклонились, чтобы поднять Капо: «Оставьте его». Их выстроили в колонну, по бокам шагали арбалетчики. Сзади раздался крик, он оглянулся, крестьяне времени не теряли. Капо пытался уползти от них, но крестьяне — их было пятеро или шестеро — размеренно и неспешно били его ногами, сменяя друг другу. Вопль оборвался, и слышались только тупые удары, затем наступила тишина, снова удары и вопли, снова тишина, удары — и вопли, удары — и вопли. И снова тишина — окончательная.

«А потом?» (Тон ровный и мягкий — теперь, чтобы подбодрить допрашиваемого, будет уместен именно такой тон.)

А потом — лагерь: крики грубых мужиков, которых называли сержантами, безделье и болезни. Там умер Хорварт, а Близняшки Бандинелли просто исчезли — просочились сквозь все посты и растаяли. После лагеря — битва под Равенной, там их выставили прямо напротив французов, но две армии разделяла обширная вересковая пустошь, французы находились далеко, поэтому страшно не было, и Медведь сказал: «Не вижу ничего тревожного», — а через несколько мгновений начался обстрел, и Медведь буквально взорвался у Сальвестро на глазах, исчез в фонтане из крови и осколков костей. Дым, грохот, страх. Гроот схватил их с Бернардо и потащил в канаву. Сальвестро утратил все ориентиры, не понимая, откуда идет обстрел — пушек было не видно — и чьи это солдаты бегут, спотыкаясь, в сплошном дыму: свои или вражеские? Невесть откуда появилась и куда-то скрылась повозка, лошади ржали, вставали на дыбы, поводья свободно болтались — возниц не было. Ближе к концу совсем рядом с ними раздался взрыв, и Сальвестро опалило лицо. Он обделался, но когда — вспомнить не мог. У Бернардо и Гроота лица были обожженные, черные от порохового дыма, как и у него. Славная победа.

Они провели ту ночь на поле битвы, различая где-то милях в двадцати ряд костров, откашливаясь от пороховой гари и прячась от мародеров, которые обшаривали мертвых и умирающих. Набрели на рыцаря в доспехах, но без шлема — тот стоял на коленях, словно молился. Он дышал и смог восстановить равновесие, когда Гроот легонько тронул его за плечо, но не более того. Арбалетная стрела, выпущенная сзади и снизу, отыскала мягкий канал, проходящий в том месте, где позвоночник встречается с черепом, и пробуравила себе путь в мозг. Голова у рыцаря раздулась в два раза против обычных размеров. На одежде у него имелся крест, но какого цвета — различить было невозможно. Гроот решил было забрать его меч, но Сальвестро и Бернардо уже побрели прочь. Во рту стоял вкус пороха, порох пробрался всюду, и когда Сальвестро сморкался, сопли были ярко-желтыми. Грохот канонады все еще звучал у него в ушах, разрываемый пронзительными вскриками тех, кого под покровом тьмы обыскивали ледяные руки мародеров. На рассвете стали видны разноцветные знамена и люди, сползавшиеся к ним со всех сторон, а также несколько палаток и шатров. Кто кем командовал — было непонятно.

Им приказали двигаться маршем к Болонье. Сальвестро показалось, будто в толпе испанцев, слонявшихся у статуи на площади Нептуна, мелькнули Шевалье и Зубатый, но больше он их не видел. Остальные воины из Отряда вольных христиан словно бы исчезли с лица земли. Они с Бернардо и Гроотом наслушались сладких речей неаполитанского вице-короля и присоединились к роте копейщиков, состоявшей в основном из сицилийцев: те напивались до бесчувствия, а очухавшись, развлекались тем, что кололи друг друга. Они выслушали устав и принесли присягу, а в заключение получили по пятьдесят сольдо. Затем всем троим вручили пики, и три дня в неделю они маршировали за город на полевые учения. Солдат становилось все больше, и к концу лета, когда Болонья совсем разбухла от солдатни, их перевели в лагеря. Из бревен сколотили рамы и накрыли их парусиной — получились палатки, затем воздвигли виселицу, понатаскали сена, разожгли костры, доставили воду. Нескончаемым потоком в лагерь тащились повозки. За солдатами нагрянули маркитантки, насмешливые, злые бабы, — они ругались друг с другом, орали на своих мужчин и не боялись ни бога, ни черта. Одну из них — она скакала верхом — испанцы прозвали Nostra Seńora d'Espuela[7] — из-за того, что у нее на башмаках были шпоры, сицилийцы же звали ее La Cavalerizza Sanguinosa[8], намекая то ли на то, как — по слухам — она пользовалась шпорами, то ли на то, что волосы у нее были медно-рыжие. Сальвестро поедал ее глазами — издали, потому что у него не было денег, да если б и были, он все равно бы не решился к ней подойти. Спешившись, она ходила враскачку, совсем как мужчина, иногда исчезала на несколько дней, а потом возвращалась в лагерь и осыпала оскорблениями своих любовников — их было множество, но, как ни странно, по поводу ее прелестей ни один не распространялся. Один сицилиец поведал ему, что она не носила с собой никакого оружия, кроме маленького заточенного крюка — понятно, с какой целью. В мечтах Сальвестро видел, как покрывают его лицо волосы маркитантки, как бурлит в паху у них обоих, каким восхищенно-удивленным делается ее лицо.