Арсений Несмелов - Литературное наследие

• Название: Литературное наследие
• Автор: Арсений Несмелов
• Жанр: Современная проза

Арсений Несмелов (1889, Москва — 1945, Гродеково, близ Владивостока) — псевдоним Арсения Ивановича Митропольского. Был кадровым офицером сперва царской армии, потом — колчаковской. Судьба забросила его в 1920 году во временно независимый Владивосток, где и вышли первые книги стихотворений поэта.

В 1924 году он бежал из СССР, перейдя через китайскую границу, и поселился в Харбине, в Маньчжурии, где более чем на два десятилетия занял прочное положение «лучшего русского поэта Китая». Переписывался с Мариной Цветаевой, которая хотела отредактировать его поэму «Через океан». Был всегда непримирим к большевикам, думал, что судьба России сложилась бы иначе, «если бы нечисть не принесло в запломбированном вагоне».

Несмелов оставил ярчайшие воспоминания о литературной жизни Владивостока начала 20-х годов, до сих пор полностью не изданные.

В августе 1945 года, когда советские войска вошли в Харбин, поэт был арестован и вывезен в СССР. Почти сразу же, на станции Гродеково — столице приморского казачества, — в пересыльной тюрьме Несмелов умер от кровоизлияния в мозг.

Автор более чем десятка книг, изданных в Москве, Владивостоке, Харбине, Шанхае. О раннем сборнике Несмелова «Уступы» (1924) Борис Пастернак коротко написал в письме к жене: «Хорошие стихи».

---

УРОК

Ты сорванец, и тусклый алкоголь
Оттягивает выстрелы таланта.
Твои друзья — расслабленная голь,
А твой ночлег — китайская шаланда.

Но подожди, и мышцы крепких скул
Ты вывихнешь одним скрипящим стиском,
И ветка жил нальется по виску,
И день придет — птенец с голодным писком.

А нынче — жизнь. Бульвар, и ресторан,
И женщины прижатый локтем локоть.
Весь мир тебе — распластанный экран,
А мудрое томление далеко.

Не попадись в его томящий круг,
Не верь подделывателям алмазов.
И я тебе, мой пораженный друг,
Как Митеньке — папаша Карамазов.

БАНДИТ

Когда пришли, он выпрыгнул в окно.
И вот судьба в растрепанный блокнот
Кровавых подвигов — внесла еще удачу.

Переодевшись и обрив усы,
Мазнув у глаз две темных полосы,
Он выехал к любовнице на дачу.

Там сосчитал он деньги и патроны, —
Над дачей каркали осенние вороны, —
И вычистил заржавленный Веблей.

Потом зевнул, задумавшись устало,
И женщине напудренной и вялой
Толкнул стакан и приказал: налей.

Когда же ночью застучали в двери, —
Согнувшись и вися на револьвере,
Он ждал шести и для себя — седьмой.

Оскаленный, он хмуро тверд был в этом,
И вот стрелял в окно по силуэтам,
Весь в белом, лунной обведен каймой.

Когда ж граната прыгнула в стекло,
И черным дымом всё заволокло,
И он упал от грохота и блеска, —

Прижались лица бледные к стеклу,
И женщина визжала на полу,
И факелом горела занавеска.

ПАМЯТЬ

Как старьевщик, роюсь в стародавнем,
Лоскуток за лоскутком беру:
Помню домик, хлопающий ставнем,
За посадским въездом, на юру.

Был хозяин хмурый привередник,
А еще какого бы рожна?
Надевала кружевной передник
В праздники красавица-жена.

Выходила за ворота чинно —
Руки этак, карамель во рту.
Мимо я блуждал небеспричинно,
Заломив студенческий картуз.

И однажды, робость пересиля,
Я присел на бревна у крыльца…
«Погуляла б, да боюсь Василя», —
Прошептала, не подняв лица.

Но хозяин соль повез в июле,
Задолжав за выгон панычам,
А пылали на грозовом тюле
Зоркие зарницы по ночам.

Ты, Украйна, или юность просто,
Но как сладко в памяти легли
Заревые ночи у погоста
В душном паре мреющей земли.

И прохлада дрожкого рассвета,
И над прудом задымивший пар…
Это было, и любовно это
Сохранила память-антиквар.

ОЖИДАНИЕ

Весь этот день, играющий в слова,
Я нес тоску, угадывая рядом,
Быть может, здесь, за этим темным садом,
Припавшего — к прыжку — на лапах льва.

И для него из кошелька тоски
Шестнадцать строк сегодня я роняю,
Я напряженным дротиком строки
Без промаха еще обороняюсь.

Но будет день, и на его рожок
Молчание ответит из-за двери,
И промелькнет распластанный прыжок
Большого победительного зверя.

Что ж, прыгай, пес, прикинувшийся львом,
Усилье нерассчитанное глупо:
Ты пятишься, трусливо сжатый в ком,
Перед простым и белым взглядом трупа.

ЛАМПА, ПОЛНОЧЬ

Слепну под огненной грушею
В книгах чужих.
Слишком доверчиво слушаю
Колокол их.

Слишком доверчиво верую
В ловкую ложь.
Слишком бездонною мерою
Меряю дрожь.

Власть над душою чужому дав,
Чем я богат?
Плещется в собственных омутах
Рыба и гад.

Что до чужого мне ужаса,
Что я ищу,
Если над полночью кружится
Птица-вещун?

Если над озером, вечером
Желтым, как медь,
Кречетом, раненым кречетом
Сердцу запеть!

Нынче, под огненной грушею
Ночь истребя,
Слушаю, бешено слушаю
Только себя.

МОЖЕТ БЫТЬ, О

Бессильем, гордясь, стекать
В подвалы — подлец и пьяница.
А то, что звенит в стихах,
От этого что останется?

Живем, говорим, поем:
Плохой — потому с плохими я.
В искусстве же он своем
Ученый и просто химия.

И вот, карандаш очиня,
Работает точно, вкрадчиво.
Ведь часто стихи сочинять —
Умело себя выворачивать.

А может быть, взял ланцет
Хирург в колпаке и фартуке,
Ведь все-таки он, в конце
Концов, в крови и устал-таки!

И, зоркой дымя душой,
Он жизнь исправляет, резчицу.
Конечно же он — большой,
А слабым и злым мерещится.

О НЕЖНОСТИ

Есть нежность женская, она всегда лукава,
Кошачья в ней и вкрадчивая лесть.
Она питательна — о, нежное какао
Для тех, кто слаб, не спит, не может есть.

Есть нежность к женщине. Она на сердце ляжет,
Когда в пути, руке твоей отдав
Свою всю слабость и свою всю тяжесть,
Обнимет сил лишающий удав.

Она кладет героя и монаха
В постель услад, подрезав их полет.
Но для кого цветет цветами плаха,
Но для кого строфа моя поет.

ЛОСЬ

Тяжко сопя, лобастый
Вышел из леса лось.
А над полями частый
Дождик, повисший вкось.

Поле под белой мутью,
Словно морское дно.
Веет пустынной жутью
И тяготит оно.

Фыркая, зверь тоскливо
Смотрит, мотая лбом:
Кто, изломавший иву,
Землю изрыл кругом?

Медлит дикарь рогатый,
Пеной швыряя с губ,
А у ручья солдата
Окоченевший труп.

Понял. В испуге кинул
Ветви рогов к спине,
К лесу прыжками ринул,
К черной его стене.

И в замиравшем хрусте
Слышен был тяжкий лось…
Веял последней грустью
Дождик, повисший вкось.

РАССКАЗ

Крутилась ночь, срываясь с воя,
Клубясь на облаках сырых.
За вами следом крались двое,
Но вы опередили их.

В порывах ветра бился оклик,
Фонарь качал лучи в лицо,
И вы устали и промокли,
Пока увидели крыльцо.

Условный стук, упавший глухо,
И счет сердец — минута, две…
Полуодетая старуха
Скрипуче отворила дверь.

И вы, как те безумцы, кои
Идут в заклятые места,
Укрылись в маленьком покое,
Где темнота и теплота.

И шорох ткани падал прямо,
И рядом трепетала дрожь,
Над головою же — упрямой
Рукою барабанил дождь.

И ночь, и он, и третье — это,
Отмежевавшее порог,
И маленького пистолета
Тугой зазубренный курок.

И поразительная ясность —
Смертельная! — текла в крови,
Пленительная, как опасность
Преследуемой любви.

Примечания

Языков — Николай Михайлович Языков (1803–1846) — русский поэт; последние годы жизни провел в параличе (поставленный ему диагноз был «сухотка спинного мозга». «И пью рубиновую малагу»: В стихотворении «Ницца приморская» (1839) Языков писал о Ницце: «Здесь есть и для меня три радостные блага: / Уединенный сад, вид моря и малага». Тем же годом датировано стихотворение Языкова «Малага» («В мои былые дни…»). Языкову принадлежит несколько десятков стихотворений и о различных винах и разнообразных сортах пива.