Афанасий Коптелов - Точка опоры

• Название: Точка опоры
• Автор: Афанасий Коптелов
• Жанр: История

---

- Да провалитесь вы все в тартарары!.. - Увидев растерянность в глазах девушки, чуточку подобрела. - Счастье твое, што вчерась засаду из дома убрали: прямиком бы - в острог.

Панина Глаша не нашла. Позднее слышала, что есть в городе какой-то подпольщик, которого зовут Гаврилой Петровичем. Может, он и есть? Никто не мог ответить.

Вспомнила запасную явку к рабочему Ивану Петровичу Мокруеву. К счастью, тот уцелел. Он знал еще двоих. Встретились все четверо и вскоре возродили комитет.

Глаша продала золотой медальон, отцовский подарок, и сняла избушку в конце тихой Афанасьевской улицы, нашла урок у фабриканта Галкина за восемь рублей в месяц, находился и второй урок, но она не согласилась за десятку, просила с купчины пятнадцать. И просчиталась. Хорошо, что подвернулась за те же пятнадцать конторская работа. Жить можно! Она - самостоятельный человек, ни от кого больше не зависит. Она на своих крыльях. Матери написала, чтобы не переводила ни копейки.

Мокруев отыскал надежного мальчугана. Тот стал покупать для них в аптеках маленькими толиками глицерин и желатин. Сварила густую массу, вылила в противень. И сразу - удача: не гектограф - чудо. Сняли больше ста оттисков!

Вот она - первая листовка! Хотя и коротенькая, но написана своей рукой. И все главное в ней есть: и проклятия хозяевам за их прижимки, и призыв к борьбе за восьмичасовой рабочий день, и смелый лозунг: "Долой самодержавие!"

Эх, если бы не опасалась за сестер, отправила бы им листовку по почте в Киев! Но нельзя рисковать.

Тот же мальчуган с каким-то своим товарищем среди ночи расклеил листовку на заборах и домах.

Утром, когда пришли на работу, увидела - приказчик ножом соскабливает листок с двери. А хозяин ходил по крыльцу и потрясал кулаками:

- До чего же обнаглели, окаянные!.. Своими бы руками их!.. В бараний бы рог!..

Идет коробейник по крайней улице, из двора во двор, из дома в дом; идет - напевает песенку:

Опорожнится коробушка,

На покров домой приду

И тебя, душа-зазнобушка,

В божью церковь поведу!

Дымят фабричные трубы, мажут небо сажей. Их несколько десятков, и дым, сливаясь, колышется хмурой тучей, оседает на город. Снег давно утратил белизну, улица стала черной, как в весеннюю бездорожицу.

Уже нет домов - одни убогие избенки, крытые соломой, как в деревне, да едва заметные землянки, утонувшие в сугробах.

Вот и крайняя избушка с двумя покосившимися оконышками, над трубой вьется дымок, - хозяйка уже дома. Услышала песенку и, накинув шаль на голову, выбежала за калитку, стала зазывать:

- Заходите, добрый человек!.. Мне бы мыло да гребеночку.

- Все отыщется в коробушке. Есть медны кольца, есть бирюзовы перстеньки.

Пригнув голову, Бабушкин вошел в избушку, осмотрелся, - надежно ли задернуты шторки на окнах? - сел на лавку, стал выкладывать на стол пуговицы да клубки разноцветных ниток. Не теряя ни минуты, расспрашивал:

- Как тут у вас? "Зайчиков" никто не беспокоит? "Охотников" не видно?

- Где-то кружатся неподалеку... Но мы живем - не тужим. - Отодвинув кирпич, Глаша достала из-под печки листок. - Вот наша работа! Отдайте в Москве Грачу. Собирались - вторую, да вышла задержка. Из-за нашей неопытности.

- А что такое? Не помочь ли в чем-нибудь?

- Принялась я смывать первый текст - полное ведро воды. Куда ее? На помойку. Выплеснула и чуть не вскрикнула - сугроб-то стал лиловым! Околоточный пройдет - увидит. Начала забрасывать свежим снегом - тоже подозрительно.

- Поосторожнее надо. У жандармов глаза наметанные.

- Как у гончих собак, - подтвердила Глаша, подошла к столу, взяла гребенку, то сгибая, то разгибая ее, продолжала рассказывать: - Пора бы уже вторую листовку, и я бы написала, но... Чтобы снег не пачкать, надо снова варить гектографическую массу. Побежал наш мальчуган в аптеку, а там ему - вопрос: "Зачем тебе столько глицерину? Покупал недавно. Куда деваешь?" Тот, слава богу, нашелся: "Мы, - говорит, - им робенка мажем".

- Молодец парень! - Иван Васильевич поднял глаза от короба. - А аптекарь-то, видать, неспроста спросил. Вам бы лучше перебраться загодя в другой городок. Я поговорю с Грачом.

- Мне сейчас не хочется переезжать, - сказала Глаша, закинула косу за спину. - В другом месте все сначала... А тут как-никак есть уже знакомые люди. Май бы здесь отпраздновать. Листовку мне сестра везет из Киева. Типографскую!

- И я принесу. Обещаю общероссийскую. Из-за границы!

- От "Искры"?! Вот бы хорошо-то!..

Бабушкин снова уткнулся глазами в короб, порылся под связкой староверческих лестовок, под пачками бумажных венчиков для покойников и откуда-то со дна извлек "Искру".

- Второй номер? Спасибо, товарищ Богдан!.. А вы знаете - я ведь с Ильичем-то встречалась...

- Ну, ну, расскажите. О нем интересно знать.

Выслушав Глашу, Бабушкин предупредил:

- Только никому не говорите, что газета идет от него. И вообще поосторожнее. В городе болтают: "Появилась какая-то девица... Однако она шлепает листки-то..."

5

В Иваново-Вознесенске Бабушкин искал Руслана и Людмилу - городского судью Шестернина и его жену Софью Павловну, сестру Зинаиды Павловны Кржижановской, - не нашел. На последней квартире сказали: "Уехали из города". Бабушкин понял - успели до арестов.

Вернувшись домой мартовским вечером, написал в редакцию "Искры", что отвез первый и второй номер, что в Павлово отправит на дрезине. А потом тревожные строки:

"В Иваново-Вознесенск нужно 1 - 2 интеллигентных человека, потому что Окулову, - он зашифровал фамилию, - наверно, скоро возьмут. В Зуеве было бы можно распространить листки, но их негде и некому сделать, нелегальной литературы нет положительно никакой, тогда как почва тут подходящая".

А на следующее утро снова отправился коробейник в поход по "Русскому Манчестеру", по морозовской вотчине.

6

Глаша получила письмо из Тифлиса. По почерку на конверте узнала - от Курнатовского. Вздохнула: "Бедный, бедный Виктор Константинович!.. Все еще не может забыть... Ведь уже не раз давала ему понять, что равнодушна к нему. Писал бы лучше Кате в Киев, - она ждет. Хотя и знает его зарок: не связывать себя семьей, пока не восторжествует революция, а все же надеется. Вдруг он передумает и сердце повернется к ней... Ну что он нашел во мне? Что?.. - Посмотрелась в зеркало. - Белобрысая девчонка... Катя интереснее, умнее. И по годам они подходят друг другу. Кате пора обзаводиться семьей. А он... У Кати, не боясь обидеть девушку, попросил мой адрес. И вот осаждает письмами..."

Задернув занавески, села к столу, на котором коптила малюсенькая пятилинейная лампа, и начала читать:

"Милая Глафира Ивановна, получил две Ваши открытки. Они стали, по-видимому, Вашей специальностью, но я готов просить Вас писать их по-прежнему, лишь бы Вы писали почаще. Для меня в этих немногих строках всегда скрывается целый мир чувств, заставляющих душевно подниматься и смелее глядеть в будущее.

Взбудораживают они меня сильно - мне видится за ними Ваша жизнь, полная живого общения с неудержимо идущей вперед жизнью, и та порывистость, с которой вы отдаетесь этому великому идейному счастью сознанию себя, как части великого движения истории".

Глубоко вздохнув, опустила руки: "Что с ним делать? Добрый он человек. Жаль его. Но жалость не любовь. Я и сейчас могу ответить только из жалости: несколькими строчками на открытке. - Приподняла письмо. - Как он там?.. Один в незнакомом городе..."

Вырвавшись из Сибири, Курнатовский четвертую неделю жил в Тифлисе. Приехал туда с пятью рекомендательными письмами в кармане, но работы для него нигде не оказалось. Только на шелководной станции обещали "иметь в виду", когда... умрет старый и больной химик. Пока же Виктор Константинович перебивался самым пролетарским образом.

Не найдется должности - будет давать уроки.

Он, понятно, не мог написать о том, ради чего поехал на Кавказ. Там копится народный гнев. Там - Батум, куда приходят корабли из Триеста и Марселя. Матросы будут тайно привозить "Искру". Возможно, уже доставили первые номера, и Курнатовский роздал их своим новым друзьям, грузинским рабочим.

Глаша снова уткнулась в письмо. Виктор Константинович писал о глубокой поэзии нарождающейся новой жизни...

За окном скрипнул снег. Кто-то перелез через палисадник и осторожно приоткрывает ставню, чтобы подглядеть, что делается в избушке.

Девушка замерла. Что ей предпринять? Ни в коем случае не показывать растерянности.

И она твердым шагом подошла к окну, отдернула занавеску. Увидела: к стеклу прильнуло хрящеватое ухо, под ним погон полицейского. Сдвинув брови, крикнула:

- Зачем вы меня пугаете?

Соглядатай отпрянул от окна, переметнулся через палисадник, и топот подкованных сапог затих вдалеке.

"Один приходил? - Девушка прислушалась, сдерживая дыхание. - Кажется, один. Пока один..."

Глаша занавесила одно окно одеялом, ко второму положила подушку, развела огонь в печи и стала кидать все, что могло явиться "вещественным доказательством". Она спешила, опасаясь, что с обыском могут нагрянуть этой же ночью.