Лев Копелев - Утоли моя печали

• Название: Утоли моя печали
• Автор: Лев Копелев
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ой, ну хватит, ты прямо, как пропагандист, лекцию завел. Вот я лучше тебе анекдот расскажу (или "случай из жизни")... Ну, я тебе верю, верю. Но это ты так учился, а в жизни бывает по-другому...

Осенью она сделала аборт.

- Третьего ребенка я не побоялась бы. Где двое сыты, там и третьему найдется. Только я чужой крови боюсь. Говорят, у евреев и кожа другая. Вон ты какой волосатый... Нет, нет, никак нельзя, чтоб в семье жил ребенок с чужой кровью... Нельзя!

Однако и после этого наша связь продолжалась, пока существовала лаборатория. Одно время я и впрямь был влюблен в нее. Радость этой близости совпадала с увлекательной работой, с новыми надеждами. А она рисковала. Разоблачение грозило ей не только семейными неприятностями. Страх, сознание опасности обостряли чувственность. Но она еще и по-бабьи меня жалела:

- Ой, как же это возможно, чтоб здоровый мужчина десять лет без женщины. Ужас какой!.. Бедненький! Ну ладно, давай сделаем... Нет, мужа я никогда не брошу, он отец моих детей. Семью нельзя разрушать. А с тобой мы будем дружить. Когда освободишься, тебя здесь оставят. Работа ведь какая секретная. Отсюда уже никуда не отпустят. Ты меня тогда забудешь? Нет?!.. Ну, мы тогда в домашних условиях еще лучше будем "делать"...

Это было ее заветное слово.

- Ты знаешь, я когда слышу, кто-нибудь - мужчина или женщина - говорит "делать", "будем делать", хоть и знаю, что это про другое, а внутри все задрожит и очень захочется.

(Когда лабораторию №1 расформировали, ее перевели в механические мастерские, и там вскоре она завела себе любовника, тоже заключенного. А я уже до конца срока - три с половиной года - пребывал на монастырском уставе.)

Значит, Абрам Менделевич просто лицемерил, притворялся, когда разговаривал с нами доверительно, по-приятельски? И значит, потом "немедленно докладывал"? Но кому? О шарашечном куме он сам же напоминал мне: "Остерегайтесь! Любое ваше неосторожное слово могут доложить майору Шикину. Его доверенные информаторы работают и живут рядом с вами. И он, чтоб вы знали, человек неумный, но педантичный, решительный и ненавидит всех интеллигентов, не только заключенных, но и вольных. Он за всеми нами следит и за Антоном Михайловичем..."

А может быть, призывы Абрама к бдительности должны были обезопасить его самого, предупредить возможные подозрения или обвинения в братании с зеками, на случай если, подружившись с кем-либо из вольняг, мы вздумали бы рассказывать о наших с ним "нерабочих" беседах?

* * *

Заключенный радиотехник С. был осужден где-то на Северном Кавказе и хотя некоторое время состоял при зондеркоманде чуть ли не шофером карателей, но получил всего восемь лет. Говорили, что малый срок достался ему в награду за то, что он заложил контрразведке множество людей выступал свидетелем в нескольких показательных процессах, после которых главных обвиняемых повесили.

Он держался уверенно, даже развязно; все начальники хвалили его за техническую сметку и золотые руки.

- А я так. Разок-другой гляну на схему - и можете забирать в ящик. Сам все смонтирую да еще и рационализирую. Элементов будет меньше и вообще проще. А все те схемы, какие я когда-нибудь работал, у меня вот тут, стучит пальцем по низкому, широкому, складчатому лбу. - Пускай скажут: нарисуй-ка ту панель, что в прошлый месяц для Антона монтировал, пожалуйста! Зажмурюсь - вспомню и нарисую так, что никакой инженер-профессор не пригребется.

Его технические достоинства были неоспоримы. Но работавшие вместе с ним говорили, что он угодливо выслуживается.

- Чуть что, на полусогнутых бежит, выгребывается, как сука, любому, кто с погонами, задницу лижет.

Наиболее недоверчивые утверждали, что он и "куму дует".

С. жил в той же камере, что и мы с Солженицыным. Осенью 1949 года, утром, после поверки, когда большинство уже ушло из камеры, в его углу несколько человек заспорили об амнистии, и С. сказал :

- Ну, к Иоськиным именинам верняк должна быть амнистия!

Несколько мгновений напряженного безмолвия. Потом кто-то спросил, обращаясь ко мне:

- А ты, Борода, как об этом думаешь?

Мы с Солженицыным находились в противоположном углу комнаты, разговаривали, и я сделал вид, что не расслышал.

- Эй, Борода, как думаешь: будет амнистия или нет, ты же газеты читаешь!

- Как думаю? Мне еще в Бутырках объяснили, откуда взялось слово "жопа", - это означает: "ждущий освобождения по амнистии". Вот так и думаю.

В тот же день меня вызвал из лаборатории шарашечный кум, майор Шикин.

Его кабинет был прямо напротив кабинета начальника института, но отделялся от коридора еще и открытой, темной прихожей. Туда выходила также дверь канцелярии. В этой прихожей торчали иногда то вольные, то заключенные, ожидавшие приема у Антона Михайловича, в канцелярии или у кума.

Шикин - одутловатый головастик почти без шеи; большой, но пустой и тяжелый лоб бычился над тусклыми глазами, а длинные мягкие губы брезгливо тянулись углами вниз.

- Ну, как у вас там дела? Как работаете? Успешно?

- Стараюсь. А как получается, это уж пусть начальство судит.

- Но вы сами как понимаете: с полной отдачей работаете? Проявляете инициативу?

- Так понимаю, что да. С полной! Проявляю!

- Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас вызвал?

- Никак нет.

- А все-таки, может, припомните? Вам нечего мне сообщить?

- Простите, но я давал особую подписку: без разрешения прямого начальника...

- А вы не уклоняйтесь... Я вас не про вашу работу спрашиваю. Про это спросим, когда надо будет. Я другие вопросы имею в виду...

Разговаривая, он смотрел на бумажки, которые перебирал на своем столе, только изредка поднимая тяжелые веки. Но тут напрягся и уставился "чекистским" взглядом:

- Сегодня утром в вашей камере, тоись общежитии спецконтингента, велись антисоветские разговоры. И вы лично принимали участие...

- Это неправда. Ничего подобного не было.

- Тоись это как? Это вы что же, посягаете сказать, что я говорю неправду?!

- Нет, не вы. Ведь вы же у нас в камере не были. А вот тот, кто вам такое сказал, просто соврал. Никаких антисоветских разговоров я и слыхом не слыхал.

- А я вам докажу, что вы слышали, как заключенный С. позволил себе грубо-антисоветски говорить о вожде народа. А вы ему реплику давали.

- Ничего подобного никто доказать не может. Поняв, в чем дело, я, по давно усвоенному арестантскому опыту, решил отпираться безоговорочно.

- С заключенным С. я вообще компании не вожу. Мы работаем в разных отделах. А сегодня утром я даже не помню, чтоб его видел. Наши койки на разных концах камеры. Вы можете проверить.

- И значит, вы будете говорить, что не слышали, как он сегодня рассуждал об амнистии?

- Нет, не слышал. И не могу ничего слышать с того конца камеры. И вообще не прислушиваюсь к чужим разговорам. У меня голова работой занята. Я и сегодня пришел в камеру только в третьем часу ночи. И заснул не сразу, все думал о серьезном деле. Утром еле глаза продрал...

В это время позвонил телефон. Он взял трубку.

- Шикин слушает... Так точно... Минутку... Выйдите за дверь в коридор и никуда не уходите: мы с вами еще не закончили.

Едва я закрыл дверь, как увидел Солженицына, выходящего из кабинета Антона Михайловича. Я тихо окликнул его, и он по взгляду, мимике понял, что дело важное. Я зашептал :

- Шикин вызвал. Допрос. Какой-то утренний разговор в камере. Якобы С. трепанул что-то антисоветское. Но мы ведь ни хрена не слышали и слышать не могли. Какая-то сука дунула. Он сейчас телефонит. Еще позовет. Я сошлюсь на тебя как свидетеля. Мы с тобой разговаривали. Ничего не могли слышать.

- Вот именно. У нас же был спор о данных вчерашней артикуляции. Ты все уверял, что надо повторить, а я тебе, падло, доказывал, что и так все точно.

- Предупреди С.

- А он не расколется?

- Вот и предупреди.

За дверью послышались шаги.

- Давайте, входите... Ну что, ничего не вспомнили?

- Нет, гражданин майор. И сколько б ни тужился, не могу вспомнить того, чего не знал, не видел и не слышал.

- А какие вы сегодня утром шуточки пускали насчет амнистии?

- Шуточки насчет амнистии? Ах, вот оно что! Опять вас неправильно информировали. Ничего антисоветского я не допускал и не могу допускать. Так как был, есть и всегда буду советским человеком. А шутка про амнистию - это старая, можно сказать, древняя шутка: "ждущий освобождения по амнистии" из первых букв - же-о-пе-а - получается неприличное слово, которое я при вас и повторять не хочу. Но эту шуточку еще до революции блатные придумали. Ничего в ней антисоветского нет. Одно мелкое неприличие...

- Говорить вы умеете. Только меня не заговорите... Вы же эту самую шуточку в антисоветский разговор с С. пускали... Есть точные данные...

- Нет! Нет и только нет. Не точные это и не правдивые данные. Я хорошо помню: сегодня утром мы с Солженицыным долго разговаривали, даже поспорили насчет вчерашних артикуляционных испытаний. И никаких других разговоров я ни с кем не вел. А эту шутку я не раз повторял, может, и сегодня кому-нибудь сказал, не помню кому, - такой чепухи в голове не держу. Но только не С., это уж точно, я его не видел, не слышал, с ним не разговаривал. Могу вам дать формальное показание с подписью.