Евгения Кайдалова - Ребенок

• Название: Ребенок
• Автор: Евгения Кайдалова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-053040-3, 978-5-403-02027-5, 978-5-4215-0627-0

Инна не сомневалась: жизнь щедро дарит ей все, о чем она только мечтала. Провинциалка, она удачно устроилась в столице, случайный знакомый вскоре стал любимым и единственным.

Друзья, развлечения, путешествия… Будущее безоблачно?

Нет – Инна беременна, и это перечеркивает все ее надежды. Работа будет потеряна. Любимый оставит ее наедине с ее проблемами. Жизнь повернется к ней совсем другой стороной: ледяной, жесткой, бездушной.

Казалось бы: стоит избавиться от ребенка – и ты вернешь себе потерянный рай. Но Инна принимает другое решение.

Однако только в сказках добро торжествует. В жизни все далеко не так просто…

---

Около семи мы снова встречались с Антоном. Для меня это была самая волнующая, но и самая грустная часть дня: после чая с бутербродами он обычно уезжал домой – заниматься. Конечно, я оставалась не одна: теперь вокруг меня вовсю жила студенческая братия, и всегда нашелся бы человек, вместе с кем я могла бы посидеть, послушать музыку, поболтать по душам, сбегать на дискотеку в один из громадных университетских холлов или спуститься в кинозал, которым становилась вечерами одна из поточных аудиторий. Могло случиться и так, что потом я ввалилась бы обратно в комнату полумертвая от веселья, маша на прощание рукой каким-то новым знакомым, однако… Однако, ложась в постель, я снова чувствовала, что папа оставил меня на ночь в суточной группе детского сада.

Чтобы успокоиться и заснуть, я представляла себе, как будет хорошо, когда он заберет меня домой на выходные. В субботу Антон заходил за мной около двух (все утро он проводил здесь же, в университетском городке, – на беговой дорожке и в тренажерном зале). После занятий спортом у него всегда был неправдоподобно здоровый вид, а глаза – как у веселой собаки, которой не залетает в голову ни единая мысль о вечном. У меня он принимал душ и переодевался в цивильную одежду, приехавшую вместе с ним в спортивной сумке. Когда он выходил из ванной комнаты в белой футболке с розовым и свежим от воды лицом, взъерошивая полотенцем влажные волосы, у меня всегда мелькала мысль о том, что сейчас мне явился первый на земле, только что сотворенный Богом человек. Еще не высохла глина, из которой его слепили, и он совершенен – этот самый первый, выставочный экземпляр человеческой породы, вышедший из еще не успевших утомиться рук Творца. В эту минуту мне всегда невыносимо хотелось прижаться к нему, чтобы стать с ним единой плотью – первой и единственной на земле женщиной.

Не могу точно объяснить, что мы делали до вечера: наверное, обедали в одной из университетских столовых, бродили по огромному парку Воробьевых гор, болтали так же легко, как делали шаги. Этими субботними прогулками я, как Робинзон Крузо – насечками на дереве, измеряла время. Сперва время пахло суховато – уставшим летом, затем я стала ощущать сентябрьскую мокрую свежесть и, наконец, октябрьскую холодную прель сброшенной на землю листвы. Ближе к вечеру мы выбирались обратно к цивилизации – поближе к метро. И, проходя через турникет, я каждый раз испытывала подсасывающее чувство возбуждения: вот сейчас меня опять затянет столичный водоворот. Он опустит меня в черную пещерку какого-нибудь новорожденного театра-студии, швырнет в приплясывающую толпу перед сценой, где играет нонконформистская группа, затащит в ночной клуб, куда мы, не будучи миллионерами, под полой пронесем бутылку портвейна. Водоворот мог унести нас и на другой конец Москвы – на день рождения к друзьям Антона, и, возвращаясь из продуваемых всеми ветрами новостроек в свою «келью», я чувствовала, что попадаю в землю обетованную, побывав на краю света.

В келью мы, конечно же, заходили вдвоем. Это совместное возвращение домой ни разу не оказывалось для меня чем-то привычным, каждый раз, когда мы приближались к высоким кованым воротам, меня начинало подмывать волнение: а что теперь? Антон же, безо всяких признаков душевной смуты, уверенно распахивал передо мной дверь в наш общий мир.

Дома, раздевшись, я всегда наполняла помятую алюминиевую кастрюльку водой и опускала туда кипятильник. Пока закипала вода и была необходимость расставлять на столе стаканы, заварку, сахар и печенье, у нас с Антоном находилось еще одно невинное общее дело, последнее за этот день. Потом предстояло вместе распивать дымящийся чай и, отогреваясь за разговором, забывать о холодных объятиях ноября. Но иногда, подбрасывая себе в кровь адреналину, я задавалась вопросом: а что бы мы стали делать, если бы у меня вдруг однажды не оказалось чая?

За эту осень у нас с Антоном сложились довольно занятные отношения. Мы, несомненно, были друзьями, но, если можно так выразиться, «друзьями в ожидании». В ожидании чего-то большего. Видимо, мы оба чувствовали, что «нечто большее» не стоит форсировать, но Антон проявлял удивительную (на мой взгляд) сдержанность. При этом он был человеком чувственным и постоянно поддерживал между нами близость множеством мелких повседневных прикосновений. Он всегда целовал меня при встрече и прощании, и всегда – в губы; на прогулках мы постоянно держались за руки; он обязательно трогал меня за плечо, чтобы привлечь мое внимание, и шутливо гладил по голове, чтобы утешить. Мы постоянно касались друг друга на репетициях в студии пантомимы, а в общественных местах сидели, переплетя пальцы. Когда при этом мы были еще и в темноте – где-нибудь в зрительном зале, – он часто клал мне руку на основание шеи и поглаживал ее, пропуская пальцы под корни волос. Меня бесконечно радовала эта потребность исподтишка проявлять свою нежность на людях. Но когда мы оказывались наедине в моей комнате, между нами каждый раз повисал безмолвный знак вопроса.

Однажды мне показалось, что этот вопросительный знак наконец-то рухнет. Это было в начале декабря, когда зима уже разошлась, побелела, распушилась и стала по-настоящему красивой. Мы провели вместе один из особенно удачных выходных: посмотрели отличный музыкальный спектакль, мелодии которого так и кружились в голове, а после него долго носились друг за другом по раскатанным везде на улицах ледовым дорожкам. Однако мы не сумели расплескать и половины своей энергии – по приходе домой я не бросилась, как обычно, заваривать чай, а стала, приплясывая, носиться по комнате, воспроизводя увиденный в спектакле танец. Антон со смехом составил мне компанию. В какой-то момент мы не сумели рассчитать движения в крохотном пространстве, вместе налетели на угол кровати и вместе шлепнулись на пол, причем Антон оказался поверх меня.

Думаю, если бы он хотел, то смог бы устоять на ногах. Но игра была уж слишком хороша. Пару мгновений мы медлили: я вызывающе улыбалась, Антон переживал внутреннюю борьбу. Через пару секунд он придвинулся ко мне. Не переставая улыбаться, я прикрыла глаза и приоткрыла губы. Еще пару секунд ничего не происходило: видимо, внутренняя борьба приняла затяжной характер. Затем он все-таки поцеловал меня, но так осторожно, что я сразу поняла: победу во внутренней борьбе одержала не та сторона.

– Хочешь, я сделаю тебе массаж? – спросил Антон. Голос его звучал довольно мучительно.

Массаж закончился просто окончанием массажа. Правда, особого разочарования я не почувствовала: в теле появилось изумительное ощущение тепла и неги. Антон поработал надо мной настолько истово, как мог это сделать лишь человек, занимающийся сублимацией. Сразу же после окончания массажа я начала засыпать – настолько расслаблено было тело. Я не успела ни поблагодарить массажиста, ни принять более привычную для сна позу – отключилась от действительности, лежа на животе, и утром обнаружила, что, уходя, Антон накинул на меня одеяло. На следующий день он, как всегда, зашел ко мне в обеденное время. При виде друг друга мы искренне рассмеялись, и я поняла, что дружба продолжается, но вопросительный знак остается висеть.

Примерно через неделю после этого я возвращалась домой в непривычном для себя одиночестве. Я впервые решила заглянуть в университетскую литературную студию, а Антон не очень жаловал литературу. Вернее, он воспринимал ее только в двух ипостасях: учебники (в ночь перед сдачей экзамена) и философские трактаты по дзен-буддизму (во все остальное время). Так что по дороге к литераторам и обратно у меня не было другого собеседника, кроме самой себя. Этому собеседнику я и задала, выходя из студии, единственный возникший у меня в голове вопрос: возможно ли, чтобы жизнь была так бесконечно замечательна?

Этот вопрос периодически всплывал у меня в голове и раньше, но сегодняшний литературный вечер заставил меня всерьез задуматься о нереальности моего счастья. С того момента, как я поселилась в доме-святилище на Воробьевых горах, каждый приходящий день был совершенно очевидно прекраснее предыдущего, но только сегодня я поняла, в чем состоит моя настоящая удача. Я воочию увидела, насколько высок тот интеллектуальный дух, что пронизывает университет от его подземелий до самого шпиля. Я почувствовала, на какую высоту может подняться вдохнувший его человек.

В литературной студии (а размещалась она в старом здании университета и была таинственным подвальчиком с низкими сводами) выступала преподавательница с исторического факультета, идеально подпадавшая под определение «серая мышка»: маленькая и щупленькая, одетая вне моды и времени года во что-то блеклое и несуразное, с классическими очками на носу и волосами, явно боявшимися визитов к парикмахеру. Судя по всему, «мышка» была еще и бедна, как церковная крыса, но не придавала этому никакого значения. Она писала исторические хроники. В стихах. Она описала все Средневековье и все Возрождение. Когда «мышка» говорила перед выступлением, ее почти невозможно было расслышать, но когда она начала читать, ею невозможно было не заслушаться, как невозможно было и вспомнить, какое тысячелетие стоит на дворе. Если бы сразу после чтения меня спросили, где я провела сегодняшний вечер, я бы с чистой совестью ответила, что стояла во главе отряда крестоносцев под стенами Иерусалима.