Ричард Дана - Два года на палубе

• Название: Два года на палубе
• Автор: Ричард Дана
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Книга известного американского писателя XIX столетия Ричарда Генри Даны посвящена описанию морского путешествия автора в качестве простого матроса на паруснике из Атлантического океана в Тихий вдоль берегов Северной и Южной Америки вокруг мыса Горн.

Это — подробный дневник из жизни американского торгового судна; поэтичное описание морской стихии и ее обитателей; интересный этнографический документ о жизни и быте полинезийцев, калифорнийских индейцев и мексиканцев. Это, наконец, социологический очерк, характеризующий положение матросов американского торгового флота того времени.

---

Мы продолжали работать так до тех пор, пока трюм не заполнился настолько, что до бимсов оставался просвет всего в фута четыре. Тогда всю команду собрали на судне, и началась «штивка». Поскольку это довольно необычная работа, она заслуживает подробного описания.

Перед загрузкой балласт в трюме укладывается ровным слоем чуть выше кильсона, а поверх него настилают доски, на которых и размещают груз. При загрузке необходима особая тщательность, дабы поместить в судне как можно больше шкур. Это своего рода искусство, и сноровистый в этом отношении человек считается в Калифорнии важной фигурой. Мне пришлось стать свидетелем многих ожесточенных споров между признанными «штивщиками» относительно того, как надо складывать шкуры — внастил или штабелями. Мы испробовали тот и другой способы, и в кубрике произошло разделение на сторонников Старого Билла и англичанина Боба с «Аякучо», который провел восемь лет в Калифорнии и был готов ручаться головой, доказывая правильность своего способа. В конце концов обе стороны пришли к компромиссу, что оказалось вполне приемлемым.

Итак, мы принялись за «штивку», суть которой состоит в том, что туда, где, работая руками, можно заложить всего одну шкуру, да и то с трудом, заколачивается сотня. Шкуры спрессовываются до предела, так что иногда подаются даже бимсы, и все это напоминает применение домкратов при погрузке хлопка. Каждое утро мы съезжали на берег и привозили столько шкур, сколько могли вколотить за день, а после завтрака спускались в трюм и работали там до вечера с недолгим перерывом на обед. Наложив штабель до самых бимсов как можно плотнее, используя для заталкивания шкур весла, мы затем делали большую «книгу» из двадцати — пятидесяти шкур, которые перегибались пополам и вкладывались одна в другую. После этого в штабеле раздвигали две какие-нибудь шкуры, вставляли туда корешок «книги», а сверху и снизу подкладывали гладкие и обильно натертые жиром деревянные планки — «салазки», чтобы облегчить «вколачивание». Теперь внутрь «книги» вставляли два длинных крепких бревна, стесанных клином. К торчащим наружу тупым концам этих кольев прилаживают стропы, за которые одним блоком закладываются тали. Другой же блок талей закрепляется на гаке, заделанном в бимсе, как можно дальше к корме. Затем растягивают лопарь, и вся команда наваливается на тали, стараясь, чтобы «книга» вошла поглубже в штабель. Добавляют еще пару хват-талей и так, последовательно увеличивая давление, забивают сотню, а то и все полторы туда, где, казалось, не поместится даже одна шкура. Когда заложены последние тали, зовут кока и стюарда, все усаживаются на шкуры вдоль лопаря в затылок друг другу, чуть не упираясь головами в бимсы, и тянут что есть мочи, помогая себе песней, пока «книга» не войдет целиком в стенку штабеля.

Матросские песни-шанти для работы на шпиле и фалах совершенно особенные — в них хоровой припев сопровождает каждую строку, выводимую запевалой. Обычно ведет кто-нибудь один, а припев подхватывает уже вся команда, и чем громче, тем лучше для дела. У нас от подобного пения палуба чуть было не вставала дыбом, и нас, наверное, было слышно далеко на берегу. Песня нужна матросу так же, как барабан и флейта солдату. Подобно тому как дружно шагают в ногу солдаты, моряки должны все разом тянуть снасть, а навалиться всем вместе без песни почти невозможно. И когда дело идет туго, песня, одна бодрее другой, вроде «Дружно к девчонкам!», «О, Нэнси!», «Веселей, ребята!», словно удваивает силу каждой пары рук. Мы обнаружили, что не все песни одинаково помогают нам при вколачивании шкур. Бывало, заводим одну, потом другую — дело не идет, тали не подаются ни на дюйм. Но вот затянули новую, и она словно ждала своего времени — тали пошли сразу же «на два блока». «Крути веселей!», «Наш капитан сошел на берег», «Лихая команда на лихом корабле» и многие другие годятся для обычной работы, но, если надо поднатужиться как следует и дернуть так, чтобы «поднять мертвеца» и «согнуть бимсы», нет ничего лучше, как «Пора нам уходить!», «Ату его, ату!» или «Ура, ура, мои молодцы!».

Это время было самым оживленным во всей нашей работе. С утра разминка на веслах и в сарае, потом двадцать, а то и тридцать человек залезали в тесный трюм, где теперь можно было находиться только в сидячем положении, едва поворачиваясь, чтобы передавать шкуры. С песнями выбирались лопари талей, и трюм заполнялся буквально у нас на глазах ото дня на день. Работа была тяжелой, такой, какой ей положено быть. Мы начинали с утра в понедельник и надрывались до субботнего вечера; тогда мы, совершенно измотанные, радовались, что будем отдыхать целую ночь, а утром вымоемся, сменим одежду и безмятежно проведем воскресенье. Все это время мы питались только свежим мясом — утром, в полдень и вечером одни бифштексы. К завтраку и ужину нам давали по кварте чая и, кроме того, фунт сухарей на день. Но все-таки основной пищей служило мясо. Обычно на артель из шести человек приносили большую деревянную миску, полную бифштексов, то есть солидных кусков мяса, поджаренных на сале и облитых жиром. Мы усаживались вокруг миски и набрасывались на ее содержимое как молодые львы, помогая зубам ножами. На камбуз миска возвращалась совершенно чистой. Так было три раза в день. Не берусь сосчитать, по сколько фунтов съедал каждый из нас, но целого бычка хватало всего на четыре дня. Полагаю, такое чревоугодие увидишь не часто. Количество мяса, поглощавшееся каждым из нас, заставило бы английского фермера открыть рот от изумления. Хотя все то время, пока мы оставались в Калифорнии, нашей основной пищей было свежее мясо, и каждый мог похвастать отменным здоровьем, теперь в нас словно вселился бес обжорства, и я не представляю, на что бы мы сгодились без этого провианта. Раза два, когда запаздывали прислать быка и нам приходилось сидеть на сухарях и воде, мы сразу же сделались «легкими и звонкими», несмотря на заполненные животы, и с огромной радостью наблюдали, как подвешивают к рею наконец-то доставленную тушу. Каковы бы ни были теории питания, придуманные кабинетными мудрецами, можно с уверенностью сказать, что при любой иной пище людям было бы немыслимо провести шестнадцать месяцев в тяжких трудах и сохранить при этом безупречное здоровье.

Пятница, 15 апреля. Пришел с наветренного побережья «Пилигрим». Его команду не могли не опечалить наши приготовления к уходу из Калифорнии — ведь они находились здесь дольше «Элерта» и были приговорены еще к году истинно каторжных работ. Я побывал на бриге и заметил, что матросы старались не думать о дурном, а готовились стойко терпеть все невзгоды. Однако Стимсон после долгих уговоров и настойчивых просьб сумел убедить моего друга и напарника по якорной вахте Тома Гарриса поменяться с ним местами за тридцать долларов и кое-что из одежды. Сделка была одобрена и самим капитаном Фоконом, который намекнул Гаррису, что ему скоро понадобится второй помощник.

Я обратился к капитану Фокону с просьбой сходить к печи и навестить Надежду, которого он хорошо знал, так как одно время сандвичанин плавал под его началом. Он сразу отправился туда и нашел больного в лучшем состоянии, однако на бриге оставался столь малый запас лекарств, а судну предстояло работать на побережье еще очень долго, так что он не мог ничего сделать для больного, зато обещал сообщить о Надежде капитану Артуру, который ожидался со своей «Калифорнией» через неделю. Я навестил Надежду в первый же вечер нашего последнего захода в Сан-Диего, да и потом часто бывал у него. Расставаясь с ним в прошлый раз, я не надеялся застать беднягу в живых, ибо пребывал в полном неведении относительно целительных свойств моих снадобий, и теперь очень обрадовался, когда увидел, что ему решительно лучше. Никогда не забуду, как он благодарил меня. Канаки приписывали его спасение только моему искусству, и я никак не мог убедить их, что владею далеко не всеми тайнами врачевания. К сожалению, лекарств у меня больше не было, а достать новые было негде, и поэтому жизнь моего друга зависела теперь от капитана «Калифорнии».

Воскресенье, 24 апреля. Прошло почти семь недель нашей стоянки в Сан-Диего, мы взяли уже большую часть груза и каждый день высматривали, не показалась ли «Калифорния» с нашим агентом. Сегодня несколько канаков отправились на охоту за кроликами и змеями, но почти сразу прибежали обратно, истошно вопя: «Парус! Парус!» Мистер Хэтч, наш третий помощник, был как раз на берегу и стал расспрашивать их о величине паруса и прочих подробностях и, получив ответ: «Moku — Nui Moku», крикнул нам на судно, что «Калифорния» уже подошла к мысу. В одно мгновение все выбежали наверх, выкатили и зарядили носовые пушки, подняли кормовой флаг и вымпел, выровняли реи и вообще все приготовили, чтобы не ударить лицом в грязь. Едва из-за мыса показалась носовая часть «Калифорнии», как прогремел наш салют. Она вошла под брамселями; на ней без заминок взяли паруса на гитовы и отдали якорь в расстоянии длины одного корпуса от нас. Так как было воскресенье, наша команда оставалась свободной, и все, столпившись на полубаке, обсуждали достоинства прибывшего судна. Это было хорошее, крепкое судно, не такое длинное, как «Элерт», с прямыми бортами и плоским днищем, построенное по последнему образцу тех посудин, что на нашем Юге перевозят сахар и хлопок. Он был, наверное, неплохим ходоком, но уж никак не претендовал на изящество форм или на то, чтобы называться «лихачом». В общем, мы пришли к единодушному мнению, что «Элерт» не уступит любому судну даже вдвое лучше «Калифорнии».