Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель

• Название: Вильгельм Завоеватель
• Автор: Жорж Бордонов
• Издательство: Прибой
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7041-0081-3

В центре романа «Вильгельм Завоеватель» знаменитая битва при Гастингсе, происшедшая 14 октября 1066 года и оказавшая огромное влияние на судьбы Франции и Англии, хотя сражалось на поле брани с обеих сторон всего-то (по нынешним понятиям) 12–14 тысяч человек. Вскоре после этой битвы безвестными мастерами было создано единственное в своем роде произведение искусства — знаменитый ковер из Байе. Это льняное полотно длиною в 70 метров, на котором цветными шерстяными нитками, не поблекшими до сих пор, вышиты эпизоды подготовки похода и самой битвы. Писатель метр за метром как бы прокручивает перед читателем эту удивительную киноэпопею тысячелетней давности.

Книга адресована поклонникам историко-приключенческой литературы.

---

— Это чистый шабаш, — признался кто-то из лазутчиков, творя крестное знамение. — Видать, сам дьявол упаивает их до безумия и кружит в шальной пляске, готовя им назавтра верную погибель, чтобы затем собрать свою черную дань — их потерянные души.

Вокруг Гарольда и его братьев, графов Герта и Леофвайна, царил тот же содом. Никакого волнения перед грядущим днем там не ощущалось. И только одному Гарольду было не до веселья — несмотря на изрядное количество выпитого вина, вид у короля был угрюмый, лишь изредка на лице его появлялась натянутая улыбка.

Кто-то из приближенных сказал ему:

— Полноте печалиться, сеньор. Я недавно побывал совсем близко от их лагеря — хотел поглядеть, что творится в войске Вильгельма.

— Неужели?

— Воины его побрили себе затылки и лица — никак, решили принять постриг. Они превратились в монахов, которым святой обет запрещает проливать кровь. Ну и войско!

— Ошибаешься. Они ведут себя так потому, что следуют нормандскому обычаю. Так что берегись этих монахов! С копьем и мечом они управляются похлеще твоего.

— Но не с топором же?

— Верно, топор не их оружие, потому как сражаются они совсем по-другому, не так, как мы.

Оруженосец наполнил золотой рог повелителя, Гарольд осушил его одним махом. И заговорил вновь:

— Они, ежели говорить начистоту, умеют драться только верхом… чтобы легче было уносить ноги… бежать… тоже мне вояки! Какой же они мерзкий народ, эти нормандцы, просто отвратительный… народ…

Изрядно захмелевшего Гарольда отнесли в шатер, где он, по словам очевидцев, позже ставших известными мне, впал в тяжелое забытье. Во сне ему, наверное, виделись какие-то зловещие образы и слышались бессвязные злые речи — плоды его черных дум.

Потом медленно и величаво взошла заря нового дня — наступило 14 октября 1066 года. Если мне не изменяет память, то была суббота, тяжкая и знаменательная для всех нас. Бывалые воины, осмотрев небо и горизонт, сказали, что во время битвы нам ничто не должно стать помехой — ни ослепительное солнце, ни ветер, ни дождь.

— Одним словом, — со смехом заключил Герар, — это наш день.

Глава XVII БИТВА ПРИ ГАСТИНГСЕ

Слуги, помогавшие герцогу облачиться в доспехи, заметили, что мы с Гераром подали кольчугу задом наперед. Кто-то из этих глупцов вдруг воскликнул:

— Дурной знак, мой повелитель!

— Как раз напротив, очень даже добрый! — со смехом возразил Вильгельм. — Хоть Герар и Гуго малость оплошали, ничего страшного не случилось: перевернутая кольчуга означает, что герцогство мое нынче же обернется королевством. Понятно?

Он еще раз усмехнулся и велел подать коня — лихого скакуна дивной пегой масти и несравненного экстерьера, что принес ему в дар галисийский король. О его крутом норове ходили легенды: сказывали, будто он до крови кусал других жеребцов и наседал на них до тех пор, покуда те не валились наземь от изнеможения. На вышивке конь Вильгельма запечатлен во всей своей красе: он стоит в роскошной сбруе, седло на нем с высокими луками. Он опустил светлую гриву и радостно бьет копытом — приветствует своего хозяина. Кто-то из оруженосцев держит коня под уздцы. Увы, благородному и неукротимому галисийскому жеребцу не суждено было дожить до конца этого дня.

Облачаясь в доспехи, сир Вильгельм вышел из деревянной башни, построенной для него посреди лагеря, и предстал перед нами во всем своем великолепии: на нем была кольчуга с позолоченным капюшоном, поверх капюшона голову венчал сверкающий шлем, в руке он держал хоругвь, благословленную Папой. Оседлав коня, он слегка натянул повод и отправился производить смотр войска, готового хоть сейчас ринуться в бой. Смогу ли я описать сплошной лес поднятых копий, остроконечных шишаков, коих было столько, сколько спелых колосьев на неоглядном пшеничном поле в июле месяце, тесно сомкнутые ряды конницы и выстроившихся в каре быстроногих лучников в коротких, удобных при беге, туниках, маневрирующих между всадниками? Хватит ли у меня слов, чтобы живописать величественную красоту расшитых золотыми шнурами и фигурами треугольных стягов, до поры, мирно колыхавшихся под слабыми дуновениями ветра? Припомню ли я имена рыцарей, прославившихся в этой великой битве, — хотя бы тех, кого я знал лично? Нельзя забыть никого, особенно павших, чьи имена, отвага и доблесть постыдно преданы забвению. Но я назову лишь некоторых из героев — тех, что остались живы и чьи имена первыми пришли мне в голову. Вот они: Эсташ, граф Булонский; Вильгельм, граф Эврейский; Эмери, виконт Туарский из Пуату; Готье Жиффар; Гуго Гранменильский; Вильгельм Вареннский; Жоффруа, сын графа Мортанского; Рауль Тоснийский; виконт Нэель Котантенский и вассал его, рыцарь Пиру, а также достославный герцог Бретонский…

Перо замирает у меня в руке, я силюсь припомнить все — и не могу. Сказать по чести, если бы не сенвалерийская птица — о ней я рассказывал вначале, — что накануне вдохновила меня своим дивным пением, я точно отложил бы перо в сторону. И все же я надеюсь, что сумею завершить сей нелегкий труд и обрести наконец заслуженный покой. Описать великую битву — дело отнюдь не простое, хоть мне и довелось в ней участвовать! Мог ли я охватить взором все, что происходило на бескрайнем иоле брани? Конечно, нет. Как оруженосец, я должен был поспевать за Вильгельмом везде и всюду, не отступая ни на шаг, и передавать его приказы другим военачальникам. А еще — сражаться, только успевая уворачиваться от страшных ударов, сыпавшихся на мою голову со всех сторон. Но Герар убедил меня описать битву подробно, сказав, что в противном случае мне было бы лучше вообще не браться за перо: ведь именно она стала венцом наших славных дел и доказала, к кому Господь благоволил больше — к Вильгельму или Гарольду. Герар помог мне добрыми советами, напомнив, ко всему прочему, что, если б не хитрый замысел Вильгельма, неизвестно, чем бы закончился для нас тот жаркий, тревожный день. Я согласился с ним, хотя доселе не перестаю спрашивать себя, когда успел он все узреть, откуда узнал, как развивалось сражение — чуть ли не по часам? Но, как бы там ни было, а в одном я уверен точно: все, что говорит он, — правда. Мне же удалось разглядеть совсем немного — как будто все вокруг было окутано кромешной мглой, изредка озаряемой вспышками молнии, когда на короткие мгновения становится видно лишь то, что происходит рядом. Сказать по правде, я хорошо запомнил только начало и конец битвы.

Закончив смотр войска, герцог направил коня на вершину холма и, остановившись там, воскликнул:

— Сеньоры, друзья мои верные, помните: доселе мы побеждали врагов наших потому, что всегда были вместе. Но теперь сил, отваги и единения от вас потребуется куда больше, нежели прежде. В этот час надобно в первую голову думать не о почестях и славе, а о том, как выстоять в смертельной схватке! Я заклинаю вас и даю совет: будьте не только храбры, но и благоразумны. Беспрекословно исполняйте любые мои приказы, даже если они покажутся вам безрассудными, ибо я беру на себя перед Богом ответственность за жизнь каждого из вас, а лавры славы — дело десятое! Коли вы согласны выполнить мою волю — победа будет за нами! А нет — вас перебьют или возьмут в плен, и тогда вам придется гнуть спину на безжалостных скудоумных врагов до конца дней, и посрамлению вашему не будет ни конца, ни прощения. Запомните также, пути к отступлению нет: впереди — вражеская земля, а позади — море и Гарольдовы струги! Да не устрашат вас несметные полчища англичан. С Божьей помощью у вас хватит сил, чтобы их сокрушить. При виде храброго, ловкого противника, они, известно, тотчас приходят в смятение и сдаются без боя. Ратные подвиги им не по зубам — и так было испокон веку…

Вильгельм как будто намеренно не сказал ни слова о поражении Тостига и короля Гадрады; но, слава Богу, большинство из нас об этом и не знали. Потом герцог прибавил:

— Друзья мои, я прошу вас об одном: дерзайте и верьте — победа будет за нами!

Из лагеря мы вышли в боевом порядке, какой всегда предпочитал Вильгельм. Вскоре подоспели лазутчики — они подтвердили, что Гарольд стал на Тельхэмском холме и окружил его неприступным рвом.

— Слышите, — воскликнул Вильгельм, — он не осмеливается напасть первым — решил, значит, защищаться…

— Сеньор, — сказал сенешал, — как бы нам не опоздать. Что, если к нему прибудет подкрепление? Надо бы кончать с ним, и чем скорее, тем лучше.

И вот наше войско, как и было предусмотрено, разделилось на три колонны: на правом фланге встали французские, фламандские и пикардийские рыцари во главе с Роджером Монтгомери и сенешалом Фиц-Осберном; на левом — бретонцы, монсойцы и пуатвинцы под предводительством Алена Фергана, герцога Бретонского, и виконта Эмери Туарского; а в центре — нормандцы под командованием герцога и его братьев — епископа Одона и Робера де Мортена. Мы, небольшой отряд оруженосцев, многим из которых суждено было скоро найти свою смерть, тоже как бы считались пусть и невысокого ранга, но военачальниками. Знамена отрядов несли на копьях рыцари из именитых сеньоров, у каждой дружины был свой штандарт. Во главе всего войска стоял сир Вильгельм, за ним неотступно следовали его знаменосец Тустен и мы, герцогские оруженосцы. Ретивый галисийский жеребец Вильгельма то и дело норовил встать на дыбы, но всадник живо усмирял его. Глядя на герцога, многие думали одно и то же: «Видывал ли кто-нибудь воина прекрасней нашего повелителя? Как ловко сидит он в седле, как уверенно держит тяжелое копье! Есть ли человек, которому столь к лицу сверкающий шлем и позолоченная кольчуга? Есть ли во всем свете рыцарь более величавый? Быть ему непременно королем, каких еще не знала земля наша!»