Уве Телькамп - Башня. Истории с затонувшей земли. (Отрывки из романа)

• Название: Башня. Истории с затонувшей земли. (Отрывки из романа)
• Автор: Уве Телькамп
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

В романе «Башня», признанном лучшим немецким романом 2008 года (Deutscher Buchpreis), на протяжении почти 1000 страниц рассказывается о последних семи годах существования ГДР – вплоть до падения Берлинской стены. Уве Телькамп, умело переплетая нити рассказа, прослеживает жизнь представителей трех поколений, которых неудержимо несет к революции 1989 г. Журнал «Иностранная литература» в 2009 году в тематическом номере опубликовал три фрагмента романа.

---

Полицейские были в защитных касках с забралами; двигались они неуверенно и настороженно, как пилоты, которые в полете хорошо делали свое дело, но приземлились не там, где надо, и потому считают себя героями лишь наполовину. Перед вoкзaльными цветочными киосками расположились лагерем панки. Горстка монахинь следовала за желтым раскрытым зонтом с надписью «Иисус жив», покачивающимся над головами ожидающих. Перед телефонными автоматами у выхода к остановкам 11 и 5 трамваев — где всегда, когда Мено уезжал в Берлин, была зона нетерпеливо гудящих людей, которые осаждали эти самые автоматы, — теперь, казалось, образовался заколдованный круг вокруг большого, окаймленного брызгами блевотины: бежевый, взорвавшийся на земле сгусток еще бурлящей энергии, губительной, как граната; выплеснутая из помойного ведра краска — конкретно-дикий экспрессионизм{110}. Йозеф Редлих снял шляпу. В буфете — толкотня, пропитанный табачным дымом воздух, обмен хмурыми взглядами над красно-белыми клетчатыми клеенками в пятнах соуса, над пластмассовыми тарелочками, над общепитовскими чашками с зеленой каймой. Снаружи — опять толкотня; трое сослуживцев с трудом пробились к своей платформе. Переполненные, опрокинутые урны. Возбужденно взлетающие голуби, китовые ребра сводов над опорами из известняка, которые каждый день приходится белить заново. Йозеф Редлих присматривался к поездам, объяснял детали. Электровозы, дизельные локомотивы, на дальних путях — ископаемые времен их пионерского детства: разъяренные буйволы, извергающие из ноздрей пар. Этот маленький человечек, казалось, чувствовал себя неуверенно, он дергал чемодан, вертел в руках шляпу.

— Что вы обо всем этом думаете, господин Роде? — Он смотрел вниз, на гладкую серую платформу, усеянную пивными бутылками и скомканными газетами.

— Не знаю, — Мено уклонился от ответа. Надо соблюдать осторожность, он твердо придерживается этого правила. Правда, Редлих ему всегда нравился, да и в «Гермесе» его считают «человеком порядочным», который «делает, что может».

— А вы сами? — спросила Мадам Эглантина, носком ботинка столкнув сигаретный окурок с края платформы.

— Я тоже не знаю, — Йозеф Редлих нахохлился, будто вдруг ощутил озноб.

— Что-то должно измениться, вы ведь тоже это понимаете, — попыталась продолжить разговор Мадам Эглантина.

— Да, но в какую сторону, госпожа Вробель, в какую сторону — вот в чем вопрос, — тихо сказал Йозеф Редлих. — Вы оба были в церкви Святого Креста, вы двое и господин Клемм. Наш шеф собирается обсудить это на собрании. Как будто еще осталось время для подобных детсадовских внушений. Вы, между прочим, играете в скат?

На противоположной платформе заклубилась бумага: мусороуборочная машина с громыханием пробивалась сквозь нее, как затравленный жук. И тотчас равновесие на незримых весах ожидания нарушилось: топот, возбужденные крики, хныканье детей; поезда еще не видно, но он вот-вот должен подойти, раз толпа так долго его заклинала, «Ваши желания станут действительностью», прочитал Мено на рекламном объявлении, вырванном из западного журнала. Однако подошел только оранжевый маневровый локомотив, машинист беспомощно дернул головой, когда разочарование толпы вылилось в многоголосый свист. Полиция сразу вмешалась. Шары, состоящие из трех-четырех людей в форме, покатились вперед, кого-то хватали, откатывались обратно; главный же блок полицейских всасывал в себя задержанных, чьи крутящиеся головы, протестующе барахтающиеся руки какое-то мгновение еще были видны, а потом пропадали под ударами дубинок. Внезапно сделались ощутимей сопротивление воздуха, наскакивающие и отскакивающие завихрения; электропровода над перронами гудели жестко, как проволочки яйцерезки; из общей массы голосов, смешавшихся в акустическую кашу, выбивались протесты; отдельные выкрики вспарывали человеческий кокон, объединивший стражей порядка и рядовых граждан, который постепенно разбухал возле выходов, потом опадал и раздувался снова. Поезд на Берлин подошел к платформе с провоцирующей медлительностью. Все крики теперь хлынули на эту платформу, Редлих и Мадам Эглантина кинулись — впереди всех — к своему вагону, Мено же отъединила от них перепуганная кучка задержанных, которых гнали перед собой полицейские. И снова — падающая бумага, пурга бумажных обрывков, часть из них медленно-медленно опускалась на скамью; Мено расшифровал один: «X. Кестнер. Приватная рассылка презервативов»{111}; предложения по обмену жилплощадью, подвесные моторы, слабительные средства… Озадаченная тюленья физиономия Редлиха мелькнула в окне вагона, рука Мадам Эглантины далеко высунулась из того же окна и указывала на Мено, в самом деле на меня, подумал он, его толкали и задевали, ее рот исказился в странной гримасе, будто она хотела крикнуть и не могла, громкоговорители, казалось, ослепли от бумажного снегопада, клочки бумаги, снова и снова подбрасываемые разъяренными сапогами, зигзагообразно бегущими ботинками, подобно праздничному конфетти танцевали над пепельно-бурым щебнем, над шпалами. Мено так и не сумел добраться до поезда. Свистки, сигнал отправления, хрусткое закрывание дверей. Кто-то опрокинул его чемодан, кто-то другой об этот чемодан споткнулся и напоролся на Мено, пытавшегося, несмотря на давку, вызволить свой баул. «Ты куда смотришь? Идиот чертов!» — крикнул споткнувшийся и размахнулся, чтобы закатить обидчику оплеуху. Мено пригнулся, и оплеуха досталась полицейскому, стоявшему сзади; тот, словно толстый избалованный карапуз, который вдруг понял, что его мамочка способна и на такое, обалдело-обиженно надул щеки и выдал жалобное «Ауаа!»; Мено усмехнулся. Двое полицейских сорвали его с места, он получил удар кулаком, в подложечную впадину (не особо болезненный, поскольку в нагрудном кармане у него были дорожные шахматы), потом еще — в область печени (тут-то, жалостно щелкнув, и сломалась любимая курительная трубка с круглой головкой), потом — несколько не быстрых, а как бы пробных ударов, от которых, однако, у него перехватило дыхание; затем его — вместе с человеком, закатившим злосчастную оплеуху, которого теперь были разбиты в кровь обе брови — куда-то повели. Звон разбитого стекла, крики, голуби, рассекающие крыльями воздух… Чемодан Мено остался на перроне. К противоположной платформе подкатил поезд — очевидно, тот самый, долгожданный, лейпцигского депо, который должен был забрать беженцев из пражского посольства; в aтмocфеpе всеобщей паники, под аккомпанемент визгливых угроз, доносящихся из громкоговорителей и полицейских мегафонов, начался штурм поезда{112}. В зале ожидания люди кидали в витрины забаррикадированного «Интершопа» шары из скомканной бумаги.

— Проваливай, парень, — сказал полицейский, выведя Мено из здания вокзала.

— Но там мой чемодан…

— Исчезни!

(Эшшлорак) «Но люди, даже если добьются свободы, что они сделают со своей жизнью? Если они хотят быть счастливыми, в чем обретет выражение это их счастье? Они просто отправятся на охоту! Аристократы, у которых всегда было больше досуга, чем у других, наилучшим времяпрепровождением считали охоту. А у маленьких людей есть своя маленькая «охота»: они займутся рыбалкой. Чего вы добьетесь, устроив революцию? Роста поголовья рыболовов! Только и всего. Улучшение судьбы рабочего будет состоять в том, что он сможет посвятить себя этой простейшей форме охоты. И ради этого — свобода, равенство, братство?.. Ах боже мой».

(Старгорски) «Теперь вы рассуждаете как циник».

(Эшшлорак) «Я лишь пытаюсь никого не идеализировать. Не изображайте людей более интересными, чем они есть… В жизни очень много дешевки, и в этом смысле искусство ей подражает, ну и что тут такого?»

(Шуберт) «Но должна же оставаться надежда! Без надежды нельзя жить!»

(Эшшлорак) «Боюсь, нам всем придется этому научиться. Нести вахту на берегу мейстерзингеров, в городе старинных и вечно новых напевов, и каждый пусть остается на своем месте, подчиняется твердо установленному порядку, ведь госпожа Часовая Стрелка — волшебница, вечно все изменяющая — утратила свою власть!»

(Конферансье) «Вот он, часть силы той, что вечно хочет блага и вечно совершает зло: послушайте, дамы и господа, 'Вальс Мефистофеля'{113} в исполнении нашего волшебного дрезденского Биг Банда{114}!»

(Альбин Эшшлорак) «Что ж поделаешь. Тогда… я просто нахохлюсь. Хотел бы я курочкой стать…{115}»

(Шевола) «Вы уже успели навлечь на себя все отвращение, которое люди испытывали к прежнему идолу».

(Альбин Эшшлорак) «Позволите называть вас впредь барышней Вивисектор?»

(Эшшлорак) «Ты не можешь пребывать в покое, мой сын, когда вокруг неподвижной оси твоей комнаты вращается мир».

(Зиннер-Прист) «Вообразите, что я почувствовала, когда мой шеф заявил о своем решении действовать в соответствии с конституцией этого ненавистного мне народа! Который в своем безумном суеверии дошел до того, что отбивает носы статуям, чтобы они не ожили!»