Геннадий Скобликов - Старослободские повести

• Название: Старослободские повести
• Автор: Геннадий Скобликов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0259-2

В книгу вошли получившие признание читателей повести «Варвара Петровна» и «Наша старая хата», посвященные людям русской советской деревни. Судьба женщины-труженицы, судьба отдельной крестьянской семьи и непреходящая привязанность человека к своей «малой родине», вечная любовь наша к матери и глубинные истоки творчества человека — таково основное содержание этой книги.

Название «Старослободские повести» — от названия деревни Старая Слободка — родины автора и героев его повестей.

---

— Ступай, отведи лошадь. А тут не твое дело.

Настя еще с утра жарко натопила у Варвары печь и лежанку, а теперь словно за родной дочерью принялась ухаживать за нею.

— И-и, милая моя, это хорошо, что господь бог надоумил тебя домой приехать, — приговаривала Настя, выслушивая рассказ Варвары о своих страхах. — А я за тобой похожу. Чай, весь век рядом прожили, не чужие друг другу... А теперь полежи. Может, соснешь с морозу-то. А я по делам побегу.

Немного Варвара поспала. А когда проснулась, Настя сидела рядом. Старушка принесла из кухни блюдо горячих блинов, блюдо сметаны да бутылку настойки вишневой.

— Настя, ты, Настя, — усмехнулась Варвара. — Нельзя ж мне.

— Кому нельзя, а нам можно! — махнула рукой Настя. — Пока живая — живи, там-то не поднесут. Коль, давай-ка лавку сюда, ставь поближе к матери да стопки неси.

Стала Настя перед Варварой, руки в боки сделала, смеется вылинявшими глазами:

И пить будем,
И гулять будем,
А смерть придет —
Помирать будем!

— Ты, Варюха, не думай о старой: чему быть, того не миновать, а живая душа — она калачика хочет. Помнишь, как в старину масленицу мы справляли? Я-то хорошо помню: и как на лошадях, бывалыча, выезжали, и как мы вечерами на санях с горы с песнями катались. Старые люди говорили: чем веселей катанье, тем и урожай лучше будет, а кто дальше прокатится — у того и замашки длиннее будут. А ты, малый, не смейся, — обернулась Настя к Николаю: тот стоял, прислонившись к лежанке, и смеялся, глядя на бабку. — Не смейся над старухой: в наше время почище вашего веселились, неважно, что в лаптях да онучах ходили.

Налили, по стопке, выпили. И Варвара свою стопку выпила, блин со сметаной съела. От второй стопки отказалась, а Настя с Колюшкой выпили. Повеселели глаза у Насти. Развязала платок, закинула за шею — пошла кругом по хате, седой головой из стороны в сторону покачивает, песню завела: «Ах ты, Матушка-Масленица! Пропилась ты, прохарчилася!..»

Грызла проклятая боль Варвару. А не болезнь — и она подпела бы Насте: уже про что-про что, а про масленицу кое-какие песни знала и она...

XII

Сказала Варвара как-то Насте, что, наверное, с первой водой и она, Варвара, отойдет.

— Это, девка, не угадаешь: к а к а я  в о д а  п о й д е т! — ответила ей бабка таким тоном, будто и вправду смерть Варвары могла согласоваться с тем, к а к а я  будет вода. — Моя мать-покойница, царство ей небесное, тоже, помнится, еще на Евдокию пособоровалась, а сама-то до летних святок дожила, троицын день при ней справляли. Так что не торопись спешить, может, еще и не с той ноги, кума, ты плясать собралась, — добавила Настя весело.

— Да уж с той, — спокойно возразила ей Варвара. — Чую я, Настя, ее. Сколь уж раз было: очнусь ночью, а  о н а  вроде вот сию минуту надо мной стояла, в лицо заглядывала, а теперь у головашек стоит. Не хочет, стало быть, раньше времени показываться, а караулить караулит. Я, значит, на очереди у нее.

— Ну, придет час, тогда и говорить про это будем. Пословица недаром молвится: раньше смерти не умрешь.

Настя хорошо успокаивала, да она-то, Варвара, свою болезнь лучше других знала: «е г о»  не уговоришь, не умилостивишь.

 

На Евдокию по ночам еще морозы стояли, а днем было солнечно, тепло, на окнах в уголках стекол последние ледышки оттаяли, накопилась вода на подлокотниках, потекла по стенам. Значит, хорошая весна должна была быть. Старые люди говорят: «Если курочка в Евдокии напьется, то и овечка на Егорье травы наестся».

Не бывала Варвара на воле, а знала: почернели дороги, снег потревожился, тоже потемнел, зернистым стал. В эту пору ступишь с дороги в сторону — до земли провалишься, а там, у земли, снег уже набухает водой, посмотришь — черно там, где нога провалилась. Орешник в засеках без инея стоит, мокрый от тумана, и светлые капли падают с веток на снег, и сережки уже посвесились, тоже мокрые.

Когда на кухне в сени открывалась дверь, в горницу к Варваре тек свежий воздух, нес с собой запахи талого снега, навоза и сочный дух доброго свекловичного силоса с соседних огородов. Этот запах силоса любила Варвара — и именно вот в это время, когда только начинает таять снег, и отбивают ямы; потом, когда начнет припекать солнце, силос будет уже слишком духовит, тогда он неприятный; а сейчас, пика он еще холодный и без прели, — без его запаха и весна б вроде неполной была.

У доярок на базе хлопот в эти дни — хоть вовсе домой не уходи: самый отел пошел. Хлопотно, а хорошо в эту пору. Телята — они что дети беспомощные, а ить каждого хочется на ноги поставить, чтобы не хуже, чем у людей, были...

Потом Герасим-грачевник грачей пригнал. Бабка Настя весть принесла:

— Грачи-то на старые гнезда летят. Дружная, стало быть, весна будет, разом вода пойдет.

Кажется, никогда в жизни не следила так Варвара за днями и праздниками, обращала внимание на все приметы. Неизбежную, близкую смерть она по обычаю приурочивала к изменениям в природе, а первым из них должно быть половодье.

Пришли сороки[2], проторили дорогу сорока утренникам: сорок раз еще будут утренние морозы, и каждый раз мягче и мягче другого. Старые люди, бывало, так делали: отсчитают от этого дня сорок утренников — и сеют гречиху. И гречиха, говорят, как белая девка была.

Еще в прошлом году Варвара на сороки кулики пекла. Говорят, что в этот день жаворонки прилетают: сколько прогалинок на земле — столько и жаворонков. Кулики пекут с головками, с гребешками, с крылышками, а на большого кулика таких же маленьких деток понасадят. Раньше она их помногу пекла, детишки с ними в лес ходили, жаворонков закликали. И Колюшка — давно ли было!.. — тоже бегал жаворонков закликать. А в прошлом году смеялся над ней: «Мне, что ли, куликов печешь? Давай-давай! На трактор на выхлопную трубу посажу их — и буду закликать!» И теперь, может, опять повозилась бы с ними, хоть для людских ребятишек, — да отпеклась вот...

Сразу после сороков легли густые туманы-снегоеды; такие густые, что в окно соседние хаты едва видны были. По-старому — самый год для конопли: и угодит хорошо, и волокно доброе будет. За три дня туманы съели половину снега, на Алексея опять выглянуло солнце. Алексей — с гор вода, с холмов потоки. Вспомнилось Варваре, как, бывало, мать скажет: «Алексей-Алексей, не ночуй за рекой — или пыль забьет, или вода зальет», — и ей, маленькой Варе, представлялся этот Алексей — «божий человек» (в самом звучании имени было что-то жалостливое к нему) каким-то несчастным путником: он идет где-то низами по лугам и болотам и до вечера не может перебраться на эту сторону, устал он и хочет заночевать за рекой, а вот ночевать там ему и нельзя: или снегом занесет, или вода его там зальет...

Каждый день спрашивала она то сына, то Настю: ну, как там, с к о р о  п о й д е т?

— Да ить Колька вон за дровами в болото еще по зимнику ходит, а тебе половодье дай! — недовольно ворчала Настя. — Время придет — пойдет, никуда не денется...

А когда однажды пригрело солнце, сын с помощью Насти вынес Варвару во двор, усадил на подушках на широкие дровяные салазки и вывез ее на выгон. Она сначала была против этой затеи, а потом аж до слез растрогалась — так хорошо было кругом! В тот день к обеду разом все двинулось. Снег по деревне еще не сошел, но таял, как воск на огне, и по выгону, по всем овражкам и лощинам журчали ручьи, мчались дальше под гору по голому уже склону, а от талой земли так и шел теплый пар. Под горой было самое настоящее половодье: вода уже залила колодезь и быстрым мутным потоком неслась вниз по логу, к затопленному болоту. Тепло пригревало солнце, чистым было высокое синее небо, звенели над головой жаворонки. И Варвара не сумела сдержаться, расплакалась сама уже бог знает от чего.

А Настя сказала:

— Вот и пошла вода, а  с т а р а я — вон она на той стороне осталась!..

По всему выгону и погорью стояли люди. Многие подходили к Варваре, хвалили Колюшку, что додумался он вывезти мать посмотреть половодье. И ей было приятно слушать похвальные слова о сыне.

На пригревах, где уже высохло, девчонки разыгрались. Кто со скакалкой, кто с мячиком, кто в классики. Рядом с Варварой Зинка, пятилетняя внучка Танюхи-доярки, во весь голос весну закликала:

Весна-класна,
На чем плисла?
На кнутику,
На хомутику... —

точно так же, как и закликала когда-то весну она, маленькая Варя-Варюха.

А мальчишки все под горой были, бродили у самого потока, лезли в воду в резиновых сапогах. И это тоже всегда было: всегда в половодье мальчишки под горой, всегда тянет их в самую воду. Теперь-то хоть в сапогах, а раньше у кого были они, резиновые сапоги! — к лаптям деревянные колодки подвязывали.

...Меняется, все меняется в жизни, — думала Варвара. — Одно отходит, другое приходит. Бывает, старого жалко, а сравнишь с новым, вот хоть те лапти с сапогами — и жалеть вроде нечего. Та же вон Зинка весну закликает: пять лет — а она в красных резиновых сапожках! А они, бывало... Да что они. Дочери ее! — знали они что-нибудь кроме пеньковых ходоков?..