Григорий Коновалов - Былинка в поле

• Название: Былинка в поле
• Автор: Григорий Коновалов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

П фамилия твоя хлебная.

- Батенька мой, да у меня образование какое? Три класса прошел, на четвертом споткнулся. Скотеко-прцходское.

- Я сам затрудняюсь по части запятых. Иной раз з письме к ученому приятелю накидаю запятые в копце:

расставь по надобности, лишние зачеркнуть можешь. - Заведующий подошел к карте, обвел карандашом участок. - Около пятидесяти тысяч гектаров. Осваивай. Как?

Я не знаю. Будешь ты, Колосков, представителем рабочего класса, веди партийную линию на селе. В тех глухих местах совхоз примером и опорой должен быть. А природа строгая, капризная. Иногда дождь идет не там, где просят, а где косят, не где пыль, а где был.

Он вынул из сейфа пачку денет, отсчитал сто новеньких пятерок.

- На переезд и одевку. Отчета в расходовании этой суммы не требуется. Только распишись.

В костюме, с новым чемоданом ехал Колосков в международном дубовом вагоне. В Бузулуке подсел в купе бакалейщик из Хлебовки, Ермолай Чубароз, - ездил навестить дочь Люсю, студентку педтехнпкума. Зачесав рыжие космочки за прожаренные зноем уши, он завистливо восхищался хозяином маленького бузулукского заводика по изготовлению деталей к сельскохозяйственным машипал.

- Из ничего пошел в гору! - И с горечью несбыточного вожделения вздыхал: - Эх, волю бы ему... министр!

Да ведь не дают развернуться! Ну, а ты, Онисим Петрович, чем промышляешь?

- Хлебом и скотом! - весело ответил Колосков. - А не прижмут? допытывался Ермолай.

- Меня? Не прижмут! - сметливо подмигнул Колосков, поглядел на благообразное лицо в пробрызнувшейся сединой бороде.

За пивом Колосков открылся, кто он.

На станции Гамалеевка сошли чуть свет: Ермолай с сумкой за спиной, опираясь на дубпночку, Колосков с кожаным чемоданом, плащ кинул на плечо. Красно согревалась заря за тополями. Позевывал начальник станции в белом кителе, красной фуражке, с жезлом в кризот:

руке.

Задержались на перроне ради интереса. Подкатил поезд Льва Троцкого, отправлявшегося в ссылку в Арысь.

А пока поезд стоял, воняя первоклассными вагонами, адъютанты вывели на разгулку свору охотничьих собак, Лопоухие кобели, не теряясь, не обращая внимания и суматошный брех местных крестьянских дворняг, с победоносным презрением поднимали ноги у столбов и кленов, оконтуривая захваченную ими землю.

Из окна срединного вагона желтоватой краски высунулось резко очерченное, с лезвием-бородкой лицо Троцкого. Сняв пенсне, он смотрел на зарю выпуклыми, мутными спросонья глазами, ероша ржаво побитые сединой кудри.

Когда поезд, дернувшись взад-вперед, тронулся, Колосков поймал взгляд Троцкого: застоявшееся презревг и скука отяжелили этот взгляд до тоски... Перед ним разметались те самые русские деревни, которые он с ожесточенным высокомерием называл насквозь контрреволюционными и которые город должен подвергнуть беспощадной военной колонизации. Считавший себя наполовину мужиком, Колосков сильно гневался на Троцкого даже сейчас, когда он, поверженный, отправлялся в ссылку.

А Ермолай уже вдогонку вилюче раскачивающемуся вагону вроде позавидовал:

- Впереди нас пущают. И тут почет! Коснись нашего брата хлебороба, небось пешком погоните...

- Мертвым всегда уступают дорогу на могилки, - сказал Колосков.

...В Хлебовке во дворе сельсовета Колосков встряхнул пиджак, кепку, надергал сена из-под бока спящей в пролетке под навесом женщины, обмел сапоги. Сел на крылечко в тень, закурил, улыбчиво поглядывая на смуглую, девически тонкую шею спавшей.

Женщина повернулась на живот, потянулась, раскидывая руки и ноги, жмурясь и позевывая, чмокая спросонья губами.

- Ох, батюшки родные! - вскочила, одергивая кофту. - Чуток вздремнула... - Глаза ее тревожно распахнулись.

Разом все затихло, захолонуло в Колоскове.

- Паша?

Она кивала, все ниже опуская голову, пальцы метались у ворота кофтенки.

- Да каким ветром занесло тебя сюда, Онисим Петрович?

- Судьба, Паша, судьба...

Паша стояла в проеме открытых дверей, выпрямив высокий стан, вскинув осеянную солнцем милую светлую голову с детской кучерявостыо пониже затылка. Разбитые, в мозолях и ссадинах кисти, как бы приморозившиеся к стоякам, накрепко породнили Онисима с ней.

Пропылила по улице пара - коренник плыл не шелохаясь, кажись, на дуге стакан воды не плеснется, пристяжная выгибала шею на сторону.

- Председатель волисполкома Третьяков в степи поехал, землю в аренду сдавать богачам, - говорила Паглг, повернувшись к Колоскову тонким профилем. - Не дождешься ты, Онисим Петрович, Острецова - и он махнет туда же...

Она запрягла сельсоветского каурого конька, повеела Колоскова в совхоз.

Был развеселый гулевой день Ивана Купала, по всей Хлебовке всплескивались голоса, дурашливый визг девок и парией - гонялись друг за другом с ведрами, корцами воды, обливали.

- Ноне не пройти - плещут из каждого окна, подкарауливают за воротами, - сказала Паша, настегивая каурого.

За горой остановились у колодца.

- Угостила бы холодной водой, сестрица. - Колосков заглянул в бездонно сиявший под ветлой колодец.

Паша отстранила его локтем, спустила на вожжах ведро.

Холодную солоноватую воду Колосков пил маленькими глотками, жмурясь.

- Живут люди: щи солить не надо. Чем запиваете после такого рассола? поигрывал Колосков.

- Вином. Зато глотошной хворью не маются, ноги не сводит суставная немочь. Один городской уж так двошал, так бился в кашле, грудь и плечи ходуном ходили. А попил водицу, стал спать, как младенец, дыхания не слыхать...

Паша понесла ведро будто коню, но, зайдя с тыла, опрокинула на бритую голову Колоскова.

- Сдурела?!

- Чай, нынче Иван Купала. - Паша разгладила на груди мокрую кофту и, покачивая высокими бедрами, спряталась за кустами вербы. - Не искупаешь!

Колосков схватил ее со спины поперек.

- Попалась!

Плавно откинув белокурую голову, Паша присмирела в замке его рук. Жарко взглянула через плечо на Описима, присела, вырываясь. Любуясь статью сильной рослой женщины, Колосков сказал:

- Верткая. - И с мучительным легкомыслием спросил: - Замуж-то почему не выходишь, молоденькая?

...Как-то в начале зимы Паша пошла с тазом и веником в баню. И только распарилась, открылась дверь. Не сразу разобралась, что ворочается в духовитом пару Якутка одноглазый. Промашливо плеснула кипятком, он вовремя заслонился веником. Не дал Якутка утопиться з проруби. Ночью, закутав в тулуп, донес ее до избенки.

На коленях стоял перед нею, лежавшей на кровати, просился в мужья.

- Даст моя сестра мне за работу телку. Хватит набатрачить. Две собаки оберегут нас...

Паша так страшно закричала на Якутку, что он, крестясь, выпятплся из дома...

- Али не хочется замуж? - тихо спроспл Колосков.

- Грех был у меня... Ждала сватов сыздавна... с тех пор, кпк у врат монастыря подъехал ты на коне...

- Не врешь, молоденькая? Ну тогда стакнемся...

Отдыхали среди пестревших цветов луговых трав с белыми, желтыми метелками, духовитой овсяницей...

Запрокинув голову, Паша глядела на Колоскова углубленными свежим темнокружьем глазами.

- Когда ждать, Ониспм?

- Заберу я тебя в совхоз, девка.

- Побереги себя... лучше я буду за речку в кустч приходить вечерами...

Домой к своему хозяину Ермолаю не вернулась Паша - уговорил Колосков остаться в совхозе экономкой.

2

У холма с прорезавшимися из суглинка камнями стоило несколько подвод. На тарантасах, тачанках и верхами на конях съехались хозяева-умельцы заарендовать на тричетыре года из века не паханные госфондовскпе земли.

Кони и люди двоились в горячем слюдяном потоке полдневного марева. Далеко-далеко сенокосил совхоз, ужо густо выкруглизалпсь ометы по ровной черноземной степи. Сторожили ту плодородную равнину каменные горы с четырех сторон - гнездовья беркутов.

Председатель волпсполкома Иван Третьяков в широких льняных штанах млел со своей грыжей на знойном солнцепеке. В молодости хвастал силой по ярмаркам, поднимал вагонный скат, даже циркового борца метнул через голову за круг, за что и похлестали железными прутьями в темном переулке после представления.

- Ну, берете или как? - спросил Иван Третьяков, не сводя сонных глаз с далеко пасшихся в траве дудаков. - Надоели вы мне, сквалыжники.

Ермолай Чубаров вскинул к солнцу веснушчатое лицо, пожевал сладкую пырышку:

- Травы укосные, хаить не приходится. Да вить дорого... Навечно бы, другое дело.

- А век-то твой длинный?

- Не будем угадывать волю божью. Ладно, не живется тебе тихо, Иванушка. Уступай все это заложье за двадцатку - и по домам.

- Ваша не пляшет, Ермолай Данилыч.

- Тебя боженька по голове не стукнул? Пусть жирует земля бесплодная. Травы сгниют на корню. Да и потаенно накосят проворные. Уступай, тут больше двадцати десятин не наберешь.

- Давай мерить.

- Мы не в Курской губернии, чтобы с косой саженью бегать по полям. Наши земли на глазок прикидывай.