Шалом Аш - Америка

• Название: Америка
• Автор: Шалом Аш
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0710-4

Обычная еврейская семья — родители и четверо детей — эмигрирует из России в Америку в поисках лучшей жизни, но им приходится оставить дома и привычный уклад, и религиозные традиции, которые невозможно поддерживать в новой среде. Вот только не все члены семьи находят в себе силы преодолеть тоску по прежней жизни… Шолом Аш (1880–1957) — классик еврейской литературы написал на идише множество романов, повестей, рассказов, пьес и новелл. Одно из лучших его произведений — повесть «Америка» была переведена с идиша на русский еще в 1964 г., но в России издается впервые.

---

Иоселе не узнавал своих братьев. За те два года, что он их не видел, они стали какими-то другими, и мальчик начал их немного побаиваться. Неужели это его братья — Берл и Хаим? Они теперь совсем не похожи на евреев, ходят целыми днями с непокрытой головой, носят короткополое платье и разговаривают между собой на языке, которого Иоселе не понимает. Отца братья не боятся, едят, не помолившись и не вымыв рук. Впрочем, не только они переменились — изменились все. Рохеле одевается как важная барыня и целыми днями где-то пропадает; мама тоже не та, что была прежде: она видит, что Хаим и Берл садятся за стол, не помыв руки, но ничего им не говорит. Они в субботу колют дрова и жгут бумагу, а отец носит короткий пиджак и вечером, когда приходит домой, читает газету. Вообще, все ведут себя как-то странно. Вот уже две недели, как Иоселе здесь, а никому еще и в голову не пришло отвести его в хедер, к ребе. Говорят, что его отдадут в школу, в которой учатся Хаим и Берл, где он тоже будет сидеть с непокрытой головой.

Пока Иоселе живет дома с мамой и боится выглянуть на улицу. Сколько братья ни тащат его из дому, он выходить не хочет. Иоселе боится этой чужой улицы, откуда доносится такой дикий шум! Вот он и бродит по незнакомой еще квартире и никак не может в ней освоиться. Все здесь ему чуждо — и дом, и братья, и даже мама. Одета она не так, как дома, и говорит по-другому. Иоселе никак не может понять, где он оказался. Иной раз он берет из шкафа Талмуд, садится за стол и повторяет трактат, который изучал дома. Мать в это время стоит в углу и плачет от радости. Но тут приходят братья, поднимают его на смех и отбирают книгу. Сквозь открытые двери и окна в дом врывается беспрестанный гул улицы: грохот и скрежет, крики, игра шарманки — все это не дает сосредоточиться, а братья тащат его из дома. На улице светло, много ребят, играет какой-то ящик, а люди рядом танцуют; в другом месте дети собирают на мостовой и тротуарах обрывки бумаги, складывают в урну и поджигают; парни затевают разные игры, и все веселятся, смеются, кричат… Братья стараются вовлечь в игру Иоселе, но тот стоит поодаль, пугаясь чужих детей и шума; он вырывается из рук братьев, убегает домой и прячется в угол. Тогда мать сама берет Иоселе за руку, ведет к играющим детям и подталкивает: «Иди, Иоселе, поиграй с ребятами!» Но тот боится и отходит в сторону. Потом возвращается в дом и снова принимается за Талмуд или находит книжку и садится с ней в уголке, как взрослый, почти пожилой человек.

Иногда его охватывает тоска по старому дому, хотя Иоселе знает, что там, на родине, у него никакого дома больше нет, ведь родители здесь, но это не тот дом, по которому он тосковал там, у дяди с тетей. Тот, прежний, — где отец по ночам сидел над фолиантами, а он, Иоселе, засыпал за столом под напев, с которым отец читал тексты священных книг, — остался в другом месте. Тот дом, где мать зажигала свечи и читала над ними благословение, — он не здесь, а где-то очень далеко отсюда.

Только по вечерам, когда отец приходит с работы, Иоселе берет Талмуд, подходит к нему и открывает фолиант на том месте, где находится последний пройденный им трактат. Меер садится рядом с сыном, читает нараспев, и мальчику кажется, что он снова дома. Оба они в этот момент чувствуют глубокую близость, тоскуя по прежнему, старому дому, от которого жизнь их так сурово оторвала.

Так отец и сын за изучением Талмуда вновь обретали друг друга в огромном чужом Нью-Йорке.

Время, когда Иоселе непременно нужно было определить в «скул», неумолимо приближалось: уже несколько раз приходили из школы и справлялись о нем.

Мать взяла мальчика за руку и в сопровождении Берла отвела Иоселе в «скул».

Когда они вошли в большое здание, Иоселе охватил страх, и, только увидев, как свободно чувствует себя Берл, мальчик немного успокоился. Берл привел мать и брата в канцелярию, где Иоселе официально зачислили в школу. Хане-Лее долго пришлось уговаривать сына, покуда он согласился снять шапку, прикрыв голову обеими руками. Иоселе с удивлением смотрел на Берла, который объяснялся на незнакомом языке с чужим рослым человеком, ничего не страшась. Потом брат взял мальчика за руку и привел его в большой зал.

Иоселе не хотел входить, он боялся и упрашивал маму пойти с ним.

— Иди, деточка, иди! Не бойся! — уговаривала Хана-Лея. — Ты же видишь, Берл тоже там.

Зал поразил Иоселе своим размером: такой огромной комнаты он никогда не видел. Ведь этот зал был даже больше синагоги, не будь рядом помянута! Здесь уже сидело полно ребят. Иоселе не заметил, как усадили и его, — засмотрелся на подиум. Там стояли какие-то важные люди и играли на органе, звуки которого вообще-то еврею слушать не полагается, потому что в храме Соломона, конечно, никакого органа не было. Дети в это время хором пели незнакомую Иоселе песню, и хотя еврею, без сомнения, слушать ее тоже было не положено, но была она такой чудесной, а звуки органа так гремели в этом огромном зале, что Иоселе остался сидеть. Он испытывал страх, слезы выступили на глазах, ведь голос органа был так сладостен и громок, что хватал за душу; но так не могли играть в храме Соломоновом, а он сидел здесь с непокрытой головой и слушал музыку! Однако вскоре пение прекратилось и дети с шумом начали расходиться. Иоселе снова удивился, взглянув на Берла, который подошел к одной из важных дам и заговорил с ней легко и свободно, нисколько ее не боясь.

Тут эта самая госпожа подходит к Иоселе, смотрит на него с ласковой улыбкой и что-то говорит. Мальчик смущается, опускает голову и прячет глаза. Госпожа снова улыбается и гладит его по голове. Иоселе смущается еще больше и краснеет: чужая госпожа, не мама… А та берет его за руку, ведет через зал на лестницу и все время что-то говорит, улыбаясь и поясняя жестами. Иоселе понять не может, чего она хочет, он вообще не знает, что с ним происходит. Все это похоже на сон. Что он тут делает? И кто эта госпожа? А она приводит его обратно в зал, где снова собрались дети. Увидев ее, все налетают, окружают их, смеются и чему-то радуются. Госпожа указывает детям на Иоселе, и все начинают разглядывать его с большим любопытством, а она берет мальчика за руку, усаживает за парту, кладет перед ним лист бумаги и дает в руки карандаш. Госпожа показывает ему табличку с нарисованным человечком, велит Иоселе срисовать его и уходит к другим ребятам.

Иоселе сидит с карандашом в руке и начинает понемногу приглядываться, соображать, где же он все-таки находится. Солнце бьет прямо в большие раскрытые окна — то же солнце заглядывало в окошко хедера ребе Ицхока в Лешно, но там виден был только его кусочек, а здесь оно все на виду. Здесь вообще все больше. Там сидели знакомые мальчики: рядом с ним — Мойшеле, сын ребе, а напротив — сын кантора Шлоймо-Яков; фолианты Талмуда были раскрыты, и все читали громко, нараспев, а сам ребе прохаживался с розгой в руке и следил, чтобы никто не смотрел в сторону: если кто-нибудь из мальчишек отрывался на секунду от книги, розга щелкала его по носу. Все чувствовали гнет и пользу учения! А тут ему дают бумагу и карандаш и велят дурачиться, человечков рисовать; рядом сидят девочки, которые смеются и играют с этими важными дамами.

Глядя на солнце, которое заливает светом зал, Иоселе начинает отчаянно тосковать по хедеру в Лешно. Ох, как бы ему хотелось сейчас увидеть Мойшеле и Шлоймо-Якова, вместе нараспев прочитать трактат и хорошенько разобраться в комментарии. А ведь они там, должно быть, далеко ушли! Наверное, начали новый трактат, а тот, что при нем учили, давно уже закончили. А он, Иоселе, сидит здесь и рисует человечков. Как он сюда попал? Где он находится?

Захотелось поплакать, но Иоселе стеснялся. Он сидел неподвижно, будто находился в чужом мире, как если бы все это происходило во сне.

Кто-то обратился к нему.

Иоселе обернулся и увидел мальчика, сидевшего поблизости, с растрепанными волосами и какими-то дикими, испуганными глазами. Говорил он на языке, которого никто не понимал.

Это был итальянский мальчик с острова Сицилия, Кате Комбас. Подобно Иоселе, он из бедной деревни попал в огромный американский котел, в эту «скул», и сидел здесь уже четыре дня, не понимая ни слова из того, что говорят, и никем не понятый.

Итальянский мальчик спросил у Иоселе, не приехал ли он тоже из деревни Чирана. Иоселе взглянул на него с испугом и отодвинулся. Однако незнакомая среда и полное непонимание, видимо, так допекли итальянского мальчика, что тот накинулся на Иоселе с кулаками.

Учительница это заметила, подошла, успокоила горячую итальянскую кровь маленького сицилийца и пересадила Иоселе на другое место. Неожиданно она ласково взглянула на него, погладила по голове и сказала по-еврейски: «Не бойся!»

Иоселе удивился, услышав еврейскую речь. Ласковый взгляд его успокоил, и мальчик проникся к женщине доверием.

Учительница сама была из русских евреев, покинувших Россию в раннем детстве. Она почти не помнила эту страну, но всегда по ней тосковала, чувствуя, что именно там ее родина. У нее всегда болело сердце за еврейских детей-эмигрантов, приезжавших из России. Женщина чувствовала всю трагедию этих маленьких евреев, и каждый раз ее охватывала неизбывная жалость, которая сейчас крепко привязала ее к Иоселе. В его испуганных глазах, в его непонимании она видела все одиночество, всю отверженность еврейских детей из России. Каждый ребенок, приезжавший из этой страны, будто передавал ей привет из старого дома. Именно поэтому женщина отнеслась к Иоселе с таким пониманием.