Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)

• Название: Прощай ХХ век (Память сердца)
• Автор: Татьяна Андреева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Татьяна Андреева. Прощай XX век. — Вологда: Полиграф-Книга, 2010. — 342 с. — 500 экз.

Век — не зверь (отклик из «Литературной газеты»)

Татьяна Андреева окончила Вологодский педуниверситет по специальности «иностранные языки», работала в альма-матер, в техническом университете. Кандидат филологических наук, без сомнения, принадлежит к интеллектуальной элите города. В молодости объехала много зарубежных стран, что само по себе было в те времена исключением из правил. Стажировалась в Оксфорде. Неожиданный портрет жёсткого времени и память женского сердца помогли автору написать эту книгу. Будто бы защищая свою эпоху от поспешных обвинений, Андреева даёт честный, ностальгический, до слёз трогательный очерк Вологды 60–80-х годов.

Описания вологодских магазинов 70-х годов напоминают полотна голландских живописцев. Северная природа изображена мастерски. Не просто беспристрастны, но и глубоки рассуждения о собственных первых стихах и вообще о поэзии. Поражают сказочные мистические эпизоды в Тарноге (районный центр Вологодской области, где Андреева работала в школе). Отражена и культурная жизнь Вологды — концертная работа, атмосфера ДК железнодорожников, черничный пирог, испечённый для Владимира Спивакова… Книга оформлена работами известного вологодского пейзажиста Валерия Страхова, которые очень созвучны светлой ностальгической интонации мемуаров.

---

Постоянное пребывание в воде вызывает у всех волчий аппетит. Кухней заведует мама. Каждый день рано утром, когда мы отправляемся на рыбалку, или загорать и купаться, она с удовольствием идет на базар за продуктами, счастливая тем, что здесь не надо думать из чего приготовить обед. Боже, какая благодать на этом базаре! Прилавки ломятся от изобилия овощей и фруктов, зелени и рыбы. Здесь можно купить даже мясо. А кур продают постоянно — и живых! А что здесь за цены! Ведро спелых, сахарных на разломе, сочных помидор прямо с грядки, стоит всего пятнадцать копеек. Огурцы, которых уже никто не хочет — пять копеек ведро! Зеленые и полосато-красные яблоки, коричневатые, медовые груши, сладкие, крупные вишни, прозрачно-зеленые и лиловые сливы, оранжево-восковые абрикосы — все это лежит навалом на прилавках, в ведрах и на повозках. Все фрукты стоят очень дешево. Чуть дороже персики и виноград, только еще начинающие поспевать в конце июля. В овощном ряду маслянисто блестят крутыми боками фиолетовые баклажаны — их здесь называют «синенькими», золотом отливает россыпь луковых куполов; связанные и подвешенные над прилавками крупные головки чеснока кивают белыми чалмами, а зеленые кудри петрушки, сельдерея, укропа и кинзы источают тонкие, пряные ароматы. На жердочках вниз головой, с подернутыми желтой пленкой глазами и связанными лапами, висят куры. Изредка они взмахивают крыльями и обессилено квохчут. В ларьке продают горячий белый хлеб, пышный и круглый, с толстой коричневой верхней корочкой, будто случайно испачканной мукой. Невероятно вкусно тут же на рынке отломить кусочек этой хрустящей корочки и съесть, вдыхая свежий хлебный дух. В маленьком магазинчике продается молоко, свежая сметана, мягкое, оплавленное масло и полукружья копченой домашней колбасы. Немного на особицу располагаются рыбные ряды — здесь продаются еще живые бычки и камбала, ставрида и селедка, а из-под полы, запрещенная к свободному лову, кефаль. Крытые прилавки, как бусами, унизаны вязками вяленой рыбы, в основном бычков, но есть и привозная, очень ценимая мужским населением города, тарань. Есть здесь и винные лавки, где за копейки можно купить разливное молодое домашнее вино.

Наш стол не богат, но все равно южная жизнь сильно и в лучшую сторону отличается от нашей обычной жизни. Мама готовит обеды с настоящим украинским борщом, густым и наваристым, делает икру из синеньких, лепит вареники с вишнями и с творогом. И, конечно, целыми днями мы поглощаем помидоры и фрукты. Яблоки уже никто не ест, нам подавай вишни и виноград. Поспели арбузы, и папа ходит за ними на рынок с мамой, ей не донести тяжелые «кавуницы», отличающиеся от «кавуна» особенной сладостью и сочностью. Кавуницу отличают по маленькому сухому серому пятнышку в месте цветочной завязи и по сухому хвостику с другой стороны. Только там, в Геническе, я ела такие вкусные арбузы, они с треском лопались при первом прикосновении ножа к зеленой, полосатой корке и истекали сладчайшим соком. Брат устраивал за столом, стоящим во дворе под шелковицей, бои скользкими вишневыми и арбузными косточками. Арбуз разрезался после обеда на большой тарелке на толстые дольки, и мы вгрызались в них, с шумом втягивая ртом сок, текущий по щекам, подбородкам и тугим животам. А мама все приговаривала: «Ешьте с хлебом! С хлебом сытнее!» Мама щедро накладывала нам полные тарелки нарезанных помидор, сдобренных подсолнечным маслом, наливала борща, накладывала с горкой вареники или жареных бычков с хлебом. Сама она всю жизнь ела немного, но никогда не оставляла на тарелке ничего, и не выбрасывала хлеб. Мама дважды умирала от голода, в тридцатые годы, ребенком, да и первые послевоенные годы были голодными. Я родилась в 1946 году, сразу после войны. Мама постоянно недоедала, поэтому я была тощенькая и тихая, у меня не было сил плакать. Саша родился через полтора года, стало хватать хлеба, картошки, начали появляться другие продукты, и он уже был толстеньким и крикливым ребенком. Но все равно многого еще не хватало. На фотографиях тех лет, мама и папа стройны до худобы, у мамы прозрачная кожа, а у меня большая голова, тонкие ручки и ножки и насупленное лицо. Может быть, от недоедания в раннем детстве у нас с братом всегда отменный аппетит, а южная жизнь кажется нам нескончаемым праздником. Очень скоро наши теплые отношения с хозяевами перерастают в дружбу. По выходным устраиваются застолья, где много едят, говорят, смеются, поют и пьют местное дешевое вино. Моя мама выросла на Украине и когда-то ходила в украинскую школу, поэтому она не только говорит на украинском языке, но и знает украинские песни. С тетей Варей и Валькой они на два голоса затягивают «Виють витры», или «Чому ж я нэ сокил, чому нэ литаю», и как красиво, душевно это у них выходит. Мы вертимся тут же у стола, а потом убегаем на горку смотреть на звезды, или гулять по городу, в темные аллеи недалеко от центрального парка, где бродит молодежь и слышна музыка с танцев. Мы ходим и на берег ночного моря, купаться. Страшно и приятно заходить в невидимую теплую воду, а вот выходить не хочется, без солнца сразу становится холодно. Мы убегаем с пляжа, потому что оставаться на холодном песке в мокрой одежде неприятно.

Теперь, каждый год мы с нетерпением ждем лета и новой встречи с морем, теплом и своими дорогими хозяевами. Зимой мама покупает им подарки — что-нибудь такое, чего нет в Геническе, например, льняные и ситцевые ткани, или зимние ботинки для тети Вари.

Начало 1960 года. О сокращении в войсках уже говорили некоторое время, но все, как всегда, случилось неожиданно и быстро: отец, вместе с тысячами других офицеров-фронтовиков, был отправлен в запас, то есть на пенсию. Это сокращение в народе назвали «хрущевским», страной управлял тогда Никита Сергеевич Хрущев, известный радикальными взглядами и решениями коммунистический лидер. При нем, вся страна то выращивала кукурузу, даже в Вологодской области и в других северных областях, то нам обещали коммунизм через 20 лет, то есть полное процветание, равенство и братство. Я помню горой насыпанное кукурузное зерно на платформе товарной станции Грязовца, откуда его развозили по колхозам на посев. Зернышки были ровные, толстенькие, ярко желтые, так и просились в руки и на зубок, но такие твердые, что разгрызть их было невозможно. Весной кукурузу посадили все хозяйства области, она даже взошла и выросла за лето на тридцать — сорок сантиметров. Больше ее у нас не видели.

Отец был боевым офицером, прошедшим Финскую и Великую Отечественную войны. Он рассказывал нам, своим детям, как замерзал в окопах на линии Маннергейма, как, будучи пехотинцем, прошагал, проскакал и прополз на животе к мирной жизни через всю Белоруссию и Польшу. Он был одним из организаторов партизанского движенья в белорусских лесах, командовал партизанским отрядом и закончил войну в польском городе Лигнице комендантом города. В белорусских лесах жить приходилось и в землянках и на голой земле. Часто зимой спали на снегу, ложась на одну полу полушубка, а закрываясь другой. От холода спасались спиртом. Спирт был универсальным допингом, и в бою помогал быть бесстрашными и спасал от холода. Один недостаток у этого лекарства — к нему привыкают. Война страшна еще и тем, что с нее возвращаются люди, привыкшие к ежедневному приему алкоголя. Армия, вернувшаяся в 1946 году в Россию, домой, принесла с собой алкоголизм, как известно, передающийся по наследству.

В сорок пять лет, отмеченный всеми орденами и медалями, кроме звезды Героя Советского Союза, (что его очень огорчало), здоровый, полный сил мужчина, вдруг оказался не у дел. Переживания отец глушил старым дедовским способом. В дивизии ему на выбор предложили, либо ехать генералом в Египет, либо уйти в отставку. Отец предпочел отставку, уж очень был обижен. Он имел право поселиться с семьей в любом столичном городе Советского Союза, но предпочел остаться в родной Вологде.

Гражданскую работу дали «в бытовке». Отец стал директором обувной фабрики, на которой еще в большом количестве работали бывшие фронтовики, почти все инвалиды, покалеченные на войне. Фабрика, в основном, занималась ремонтом обуви, но было на ней и маленькое производство, где делали первые кожаные сапожки, вошедшие тогда в большую моду. Сапожки — предмет вожделения всех вологжанок, выглядели очень хорошо, почти как импортные, время от времени завозимые в центральный универмаг и идущие нарасхват. Вологодские сапожки были сшиты из лучшей кожи, на самом модном каблуке — шпильке, но имели один большой недостаток — при ходьбе скрипели, как армейские сапоги!

Первое время мы от отца почти ничего не слышали о его работе. Наверное, он был растерян и унижен оттого, что его, полковника, боевого офицера поставили командовать мелким производством, на котором невозможно было реализовать себя в полной мере. Однако, будучи человеком, очень общительным и добрым, он быстро завоевал любовь и уважение своих «сапожников», ставших называть его «Батя», как на фронте. Постепенно он привык к новому месту, у него появилась заместительница, молодая женщина с образованием обувщика, хороший работник и прекрасный человек. Кроме того, отца избрали председателем городского Совета ветеранов войны. Работа с ветеранами была общественной, но она захватила отца гораздо больше, чем работа на фабрике. Тут все было знакомо и привычно, со многими ветеранами до демобилизации он служил в одной дивизии, многих знал по Северному военному округу. Сначала ветеранская работа приносила ему удовлетворение и даже доставляла удовольствие, позже, с годами, что-то изменилось. Кто-то, заслуженно или незаслуженно получал большие льготы и пенсии, кто-то меньшие. Появился внутренний разлад, и это не могло радовать отца, который старался помогать ветеранам в получении квартир, улучшении жилищных условий и тому подобное. Встречи ветеранов, направленные на благое дело — сбор информации об их участии в прошедшей войне, составление некоего исторического материала о них, хранящегося теперь в областном краеведческом музее, на работу с молодежью, перерастали в выяснение отношений. В то время одни считали отца замечательным человеком и самым лучшим руководителем, у других он вызывал неодобрение и раздражение. Как правило, эти другие были либо обиженные ветераны, либо крупные городские руководители. Отца это не очень волновало, он говорил: «Я живу хорошо, у меня все есть, за себя я просить ни к кому не хожу». И не ходил, никогда.