Павел Шестаков - Взрыв

• Название: Взрыв
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Роман ростовского писателя Павла Шестакова посвящен советским подпольщикам, сражавшимся против фашистских захватчиков в годы минувшей войны. Однако композиция романа, постоянно переносящая читателя в наши дни, помогает ему ощутить ту неразрывную связь, которая существует между погибшими и ныне живущими.

---

Сейчас он откликнулся на случайно услышанные слова, явно распираемый желанием изложить рвавшиеся наружу мысли. Излагал он шумливо и не газетным стилем, а длинно, не скупясь на отступления.

— А что есть душа наша? Вы позволите?

Шепилло со стаканом в руке подошел к столику Шумова, подвинул стул и уселся, не дожидаясь согласия.

— Душа русская есть нива страшных заблуждений, качель падений и взлетов, Скифия и Эллада. Да-да! Вы не ослышались — в этом разгадка тайны. Два пика возвышаются над кряжами искусства — Эсхил и Достоевский, Афины и Петербург. Что общего? — спросите вы. Отвечу! Обоих вскормила Скифия. Лишь прикоснувшись к необъятной шири, можно проникнуть в глубины. Не спорьте! Пушкин никогда не стал бы великим поэтом, не сошли его царь в здешние степи. «В Молдавии, в глуши степей…» Мы скифы! Мы способны создавать великое искусство и совершать великие преступления. Пушкин поехал в степь, чтобы описать кровожадные злодействия Пугачева. Улавливаете мою мысль? А кто победил Пугачева? Полковник Михельсон, из дворян Лифляндской губернии. Вот откуда приходит к нам цивилизация. С Рюриком и Михельсоном. Петр Великий пил за учителей, которые били его. Господа, нас нельзя научить иначе. И я предлагаю выпить за великую Германию, которая спасает нас от Раскольниковых и Митрофанушек, ибо они наши герои, а не Штольц. За Штольца, господа, за Штольца!

— Ну и набрались же вы сегодня, Шепилло, — сказал Сосновский брезгливо. Он не любил пьяных, да и отвлеченных рассуждений тоже.

— Я пьян?

— Как сапожник.

— Святой Владимир завещал нам… Веселие Руси…

— Вам святой Владимир ничего не завещал. Вы беспринципный безбожник.

— Позвольте. Я даже при большевиках нательный крест носил.

— И писали антирелигиозные передовые?

Шепилло провел пальцем перед носом Сосновского:

— Оставьте. Подбираете ко мне ключик? Не выйдет. Я своих грехов не скрываю. Да, мне приходилось идти против совести. А что делали вы? Разве вы травили колхозный скот? Вы лечили его. Ну, лечили или травили?

— Я скот не травил, а вот вы отравляли людей идеологической отравой.

Шепилло снова провел пальцем.

— Попрошу! Я писал фельетоны, и люди знали мое имя. Я боролся там, где можно было бороться. Я тыкал их носом в собственное дерьмо, а вы отсиживались в теплой конторе. И не пугайте меня. Я стоик. Я всегда готов покинуть этот похабный мир…

— После пол-литра вы стоиком становитесь. Стоик!… Пьяница обыкновенный. Набрались и куражитесь.

Это был типичнейший разговор, каких Шумов наслушался вдоволь.

Ничтожная кучка людей, что связали свою судьбу с оккупантами, жила, а точнее, существовала в особом, странном микромире, в постоянно нервозном, искусственно взвинченном состоянии, лишенном уверенности в себе и в завтрашнем дне, хотя люди эти только и говорили об освобождении, долгожданном избавлении и близкой окончательной победе. Они много пили и, что выглядело нелепым, зло и раздражительно относились друг к другу, хотя в силу обстоятельств, казалось бы, должны были чувствовать себя единомышленниками. Вместо привязанности их объединял стадный инстинкт, особый нюх на «своих», и Шумов понимал, конечно, что, несмотря на постоянные споры, пререкания и даже скандалы, принимавшие порой оскорбительные формы с рискованными политическими обвинениями, Сосновский, не переносивший Шепилло, человека, во многом ему противоположного и им презираемого, не будет в действительности добиваться его гибели, ибо Шепилло в отличие от Шумова — «свой», хотя, разумеется, без колебаний столкнет его за борт, когда корабль станет тонуть и начнется драка за места в шлюпках.

Атмосферу эту удалось уловить и в сценарии, чувствовал ее и актер, которому предстояло играть Шумова и который сидел пока в зале ожидания Одесского аэропорта.

Только что объявили, что рейс его задерживается еще на сорок минут, зато пригласили на посадку вылетающих в Грузию.

В Тбилиси, там все ясно, там тепло,
Там чай растет, но мне туда не надо! —

вспомнил он строчку Высоцкого и, вздохнув, приготовился ждать дальше, не особенно доверяя точности последнего объявления…

По сценарию во время пререканий Сосновского и Шепилло в буфет входил Константин Пряхин и делал условный знак Шумову. Тот незаметно выходил.

На самом же деле Шумов ушел, не скрываясь и не по сигналу Пряхина, а открыто, без тайного умысла и совсем непреднамеренно встретил у подъезда также уходившую Веру с большим букетом цветов.

— Господин инженер?

Шумов приподнял фетровую шляпу. Он уже не носил шинель, а был одет в штатское.

— Вы одна?

— Да, я сбежала от немцев.

— И не с пустыми руками? — кивнул Шумов на букет.

— О да! Они все есть восхищен очаровательни фрейлейн Одинцова, — передразнила она своих поклонников со смехом, и Шумов уловил заметный запах спиртного. — Но они мне ужасно надоели.

— Преклонение публики…

— Ах, оставьте! Не говорите книжными словами. Проводите лучше меня. Так страшно ходить одной.

— Скоро это кончится. Победа не за горами.

Они шли полутемной улицей.

Вера опустила букет.

— Чья победа, Шумов?

— Как прикажете понимать ваш вопрос?

— В самом прямом смысле. Кто победит?

— По-моему, в этом нет сомнений.

Она вздохнула:

— Какой вы осторожный…

— Время того требует.

— А по-моему, наоборот. Время требует смелости, которой у нас нет.

— О вас этого не скажешь.

— Ерунда. Просто на мои выходки смотрят сквозь пальцы. Они не принимают меня всерьез. Бездумный цветок… Это я в одной книжке прочитала. Давным-давно. Не помню, в какой. Теперь я ничего не читаю. Да и что читать? Библию? Говорят, что там все предсказано. Правда, Шумов?

— Я читал Библию в детстве. Вернее, штудировал то, что полагалось по закону божию.

— Вы были отличником?

— Нет.

— Странно. А мне кажется, что вы все знаете.

— Увы…

— Нет, вы знаете. Вы знаете, что с нами будет.

— Этому меня в гимназии не учили, поверьте.

— Не увиливайте, Шумов. Как не стыдно хитрить с женщиной! Оставьте это нам… Скажите прямо: что будет

Она остановилась и схватила его за рукав.

— Вера! Извините меня, ради бога, но вы сегодня выпили чуть больше, чем требовалось.

Ей снова стало смешно.

— Вы просто умора. Конечно, я напилась. И не только сегодня… И не только чуть… Ну, ладно, не буду вас мучить. Не нужно мне ничего говорить. Особенно о том, что будет. Я вовсе не хочу этого знать. Нужно жить минутой. Одной минутой, как все наши… Какое мне дело, что будет потом. Я знаю, что будет. Сказать вам?

Вера наклонилась к Шумову и произнесла шепотом:

— Я постарею. Это ужасно.

Она не знала, что этого не будет.

— И это вы говорите мне, пожилому мужчине?

— Не кокетничайте. Вы не пожилой. Да мужчины и не бывают пожилыми. Вы только страшно чопорный. До тошноты… Но я не верю в вашу чопорность.

— Почему же?

— Мне кажется, под вашим строгим нарядом укрылся малюсенький чертик. Крошечный-прекрошечный. Но он в любую секунду может выскочить и показать всем язык.

— Это комплимент или осуждение?

— Не знаю. Просто мне так кажется.

Они проходили мимо разрушенного дома с темными провалами окон. Внезапно Вера взмахнула рукой и швырнула букет в развалины.

— Мне надоело его тащить.

— Цветы украшают жизнь.

— Я не люблю увядающих цветов. Ведь и бездумные цветы увядают.

— Если вы намекаете на себя, то вам тревожиться рано.

— Браво, Шумов! Какой изысканный комплимент… Но не беспокойтесь. Я не тревожусь. Конечно, это ужасно. Но ведь это будет не скоро, правда?

— Конечно.

— А пока я молода и красива. Очаровательни фрейлейн Одинцова. Женщина, желанная многим. Не так ли?

— Так.

— Однако вы немногословны. Почему так сухо? Вы равнодушны к моему обаянию? А если бы мне пришел в голову каприз провести сегодняшнюю ночь с вами?

— Я был бы счастлив.

Она притронулась пальцами к его щеке:

— Ужас, какой холодный! А ведь я предложила вам все, что могу дать. Это нужно ценить, Шумов. Это очень много, если человек предлагает все. Что у меня есть, кроме моего тела? Но оно красиво, Шумов. Я признаюсь вам по секрету, я люблю смотреть на себя в зеркало… Вы знаете, они, — она имела в виду немцев, — уговаривают меня выступить голой. Хоть на секунду сбросить на сцене все. Я отказываюсь, конечно, и не соглашусь ни за что… потому что я мещанка. Но мне бы хотелось так сделать. Почему убивать людей прилично и даже почетно, а показать красивое тело стыдно? Почему мы любим в темноте? В любви жизнь. Люди вокруг нас теряют ее ежесекундно. Я предлагаю вам глоток жизни… Был такой роман, о том, как подожгли воздух. Он в «Пионерской правде» печатался. Воздух горел, а остатки продавали за большие деньги. По глотку. За деньги. А я не требую от вас ничего…