Павел Шестаков - Взрыв

• Название: Взрыв
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Роман ростовского писателя Павла Шестакова посвящен советским подпольщикам, сражавшимся против фашистских захватчиков в годы минувшей войны. Однако композиция романа, постоянно переносящая читателя в наши дни, помогает ему ощутить ту неразрывную связь, которая существует между погибшими и ныне живущими.

---

— Что тебе, дед? — спросил он, оглядывая Степана точным предпринимательским глазом и делая вывод, что перед ним человек конченый и бесполезный.

— Оказавшись в бедственном положении, — забормотал Степан простуженным голосом. — Не требуется ли вам сторож, господин хороший?

— Зачем? Чего охранять?

— Магазин, — проговорил старик неуверенно, делая ударение на втором «а».

— Рехнулся, дед? Эту будку-то?

— Я старый солдат…

— Ладно. Иди с богом. Отвоевался.

— Куда же иттить-то? Под церкву, что ли?

Петрович прищурил наметанный глаз.

— Иди, дед, под церкву. Добрые люди на кусок хлеба подадут.

Степан повернулся по-солдатски круто и вышел, а Мишка все еще топтался на месте, чем вызвал некоторое неудовольствие Петровича, человека делового, ценившего время.

— А ты чего ждешь?

— Туфли мне нужны, Петрович.

— Есть полуботиночки.

— Да нет, для девушки, — смущенно выговорил Мишка,

Но Петрович на смущение внимания не обратил и подшучивать не стал.

— Размер? — спросил он коротко.

Об этом Мишка не подумал.

— Лена! — выглянул он за дверь. — Какой ты размер носишь?

— Что ты, Миша? Зачем?

— Барышня! Прошу войти. Отношения с молодым человеком потом выясните, а пока ножку покажите. Все ясно. Тридцать четыре? Возражений нет? Отлично. У меня нет вопросов.

— Миш!

— Барышня! Не подавляйте благородных порывов души. Они свойственны юности, но угасают с годами. Товар имеется, молодой человек. Дама будет довольна.

— Когда зайти, Петрович?

— Момент.

И Петрович выскочил через заднюю дверь.

Мишка и Лена не успели даже попререкаться, как он явился с довольным видом, потирая руки, и объявил:

— На ловца и зверь бежит.

Но зверь бежал не на ловца, а к жертве, ибо поставщиком Петровича был Тюрин, который к тому времени вполне покончил с предрассудками, отделяющими сверхчеловека от неполноценной толпы, и давно не считал зазорным продавать вещи убитых им людей.

Его больше не требовалось развращать и запугивать, превращение завершилось, недавние сомнения и колебания были подавлены, а вместо них вынашивалась убежденность в собственной исключительности, в том, что он, Жорка Тюрин, по высшему предназначению стал вершителем людских судеб, хозяином жизни и смерти. И, хотя на самом деле ничьей жизнью и смертью он не распоряжался, а служил рядовым палачом, выполнявшим грязную работу для вторгшихся в его страну оккупантов, сознаться себе в этом Тюрин не желал и не мог. И, шагая по городу с нашитыми на одежду каннибальскими эмблемами, он верил, что именно от него зависит, жить или умереть любому встречному человеку. Конечно, это не было бредом в чистом виде — стоило ему задержать прохожего, придравшись к даже выдуманной мелочи, и отнять жизнь уже не составляло особого труда. Однако убить всех или даже большинство людей было все-таки невозможно, и это несоответствие теории и действительности постоянно тревожило Тюрина. «Жалеешь всякую сволочь, — думал он, оглядывая какого-нибудь незнакомого человека враждебным взглядом, — а она на тебя нож точит, своего часа дожидается». И тогда убежденность в предназначении сменялась обыкновенным страхом, а страх порождал злобу, подозрительность и желание выявить и убить всех, кто никогда не простит, не забудет…

Это удушливое чувство и охватило его, когда вошел он в будку Петровича и увидел Мишку и Лену. «Туфли им нужны, гаденышам, любовь крутят, сопляки, а тут голову каждый день подставляешь», — думал он, хотя до сих пор голову не подставлял, а, совсем наоборот, лишал жизни беззащитных людей.

Но Мишка, увлеченный и гордый, опасной этой враждебности не уловил. Да и чего вроде бы опасаться было? Туфли обыкновенные покупал, не взрывчатку… Потом только он вспомнил и взгляд и тон, но уже поздно было.

Дальнейшее вспоминалось рваными клочками, мелькало до боли четкими вспышками, каждая в отдельности, будто кричащие снимки выхватывал из памяти, и они застывали на миг перед глазами и проваливались один за другим.

Лицо Тюрина.

Ухмылка на нем, когда Лена, держась за Мишкин локоть, примеряет бежевые лодочки.

Ее наивный вопрос:

— Вам, наверное, жалко такие туфли хорошие продавать?

Ведь она думала, что он свое продает, домашнее.

— Не жалко.

Внезапный истошный крик: «Облава!»

В панике бегущие люди.

Солдаты и полицаи, живой цепью привычно охватывающие толпу.

Толпа увлекает Лену, отрывает от него, уносит.

Лена по ту сторону цепи.

Узкий штык у самого лица.

Сумка с камерой в руках.

Он бросает ее под ноги, на мостовую.

Крик: «Стой!»

Тюрин с сумкой.

«Откуда он?!»

Бегущие люди между Мишкой и Тюриным.

Подворотня разрушенного бомбами дома.

«Скорее сюда!»

Груды обломков, и над ними уцелевшая стена.

На стене лестница с искореженными чугунными перилами.

Он карабкается по лестнице вверх.

Площадь сверху.

Полупустая.

Проверяют документы у задержанных.

Он видит Лену.

Она говорит что-то, доказывает полицаю.

Тот машет рукой: «Проваливай!»

Свободна!

И вдруг Тюрин с камерой в руке:

— Держите девчонку!

Мишка прыгает вниз.

Зачем? На помощь! Это бессмысленно. На помощь!

Прыгает. Падает.

Вскакивает. Падает. Подвернулась нога.

Сидит на груде битых кирпичей.

Из-за стены шум автомобилей, увозящих задержанных.

Увозящих Лену.

Навсегда. Навеки…

Режиссер посмотрел на часы.

— А, между прочим, время приближается к режиму.

Действительно, солнце заметно переместилось на запад.

— Поедемте с нами на съемку, Михаил Васильевич. Посмотрите, покритикуете, — предложил Сергей Константинович.

Моргунов встал. Наблюдавший за ним Лаврентьев видел, что он не хочет ехать на съемку, но вмешался Федор, подхватив Моргунова под руку:

— Это крошечный план, но хочется знать, «увидите» ли вы его или он покажется вам сплошной бутафорией…

И они увлекли Моргунова, а Лаврентьев, который не собирался ехать на съемку, вышел во внутренний гостиничный дворик с модным мелким бассейном, выложенным мозаикой, изображающей морское дно с осьминогообразными чудищами. У бассейна стояла Марина и бросала в воду собранные со стола крошки.

— Подкармливаете осьминогов?

— Мечтаю поймать золотую рыбку.

Красноперые нездешние рыбки стайкой кружили в бассейне.

— Почему вы не поехали на съемку?

— Неинтересно. Будут снимать какого-то солдата на фоне колонны.

— А вы лентяйка, Марина.

— Ужасная, — охотно согласилась она. — Люблю спать, люблю бездельничать… Но если серьезно, я не хотела ехать с этим человеком, Моргуновым, кажется?

— Обиделись на него?

— Наоборот. Я его понимаю. Он ведь совсем другую девушку любил. А я… — Она провела ладонями сверху вниз, от ушей с большими яркими клипсами до загорелых коленок. — Наверно, ему просто надругательством показалось, что я буду Лену играть. Как вы думаете?

— Да, Лена была другой, — ответил Лаврентьев.

— Вы это так сказали… Будто знали ее.

— Я ведь жил в то время.

— И те девушки до сих пор кажутся вам самыми лучшими?

— Не знаю. Не сравнивал.

— Понимаю. Вы однолюб. Не видите никого, кроме своей жены.

— Семейная жизнь у меня не сложилась.

— Разошлись?

— Марина, вам никогда не приходилось слышать слово «бестактность»?

Она сделала гримаску.

— Все-таки вы, — девушка запнулась, подыскивая подходящее слово вместо обидного «старики», — вы, люди старшего поколения, ужасные…

— Зануды, — подсказал Лаврентьев.

Марина расхохоталась.

— Спасибо. Я так и хотела сказать, но побоялась. У вас какой-то комплекс неполноценности. Вы все болезненно следите, чтобы вам оказывали почтение. Пусть за спиной хохочут, на это вам наплевать. А в глаза обязательно: «Дорогой Иван Иваныч…»

— Меня зовут Владимир Сергеевич.

— Я помню. Вы, по-моему, лучше других. И все-таки… Я, например, не представляю, чтобы я потребовала от своей дочери показного уважения. Или она будет меня уважать, или нет. Лицемерия мне не нужно.

— Разве я добивался от вас лицемерия?

— Нет, это я вообще. На тему «отцы и дети».

— Заведите детей, и ваш взгляд на проблему начнет меняться.

— Вы уверены?

— Думаю, не ошибаюсь.

— Это ужасно! Выходит, все течет, но ничего не меняется? Как же возникнет новый человек?

— Новый человек?

— Ну а как же! Посмотрите, сколько вокруг самодовольных мещан! По-вашему, всегда так будет?

— По-моему, всегда будут хорошие люди.

— Вы увиливаете от прямого ответа. Вас устраивает обыватель?

— Что такое обыватель?

— Ах вы и этого не знаете! Ну, предположим, человек, украшающий комнату книгами, которых не читает.