Виктор Михайлов - Повесть о чекисте

• Название: Повесть о чекисте
• Автор: Виктор Михайлов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Герой документальной «Повести о чекисте» Николай Артурович Гефт, талантливый инженер, специалист по судовым двигателям, добровольно вступает на трудный и опасный путь разведчика.

Заброшенный самолетом в июне сорок третьего года на Одесщину, Гефт появляется на Одесском судоремонтном заводе, утверждает себя как знающий дело опытный инженер и добивается неограниченного доверия оккупантов. Созданная им на заводе подпольная группа советских патриотов ведет разведку и осуществляет крупные диверсии на германских военных судах Николай Гефт находится между двух огней — опасности разоблачения и ненависти к нему советских людей. В этих сложных условиях он проявляет исключительное мужество, находчивость, смелость и с честью выполняет свой патриотический долг.

Книга написана увлекательно и, как нам думается, будет с интересом встречена самыми широкими кругами читателей.

«Повесть о чекисте» принадлежит перу Виктора Михайлова, автора многих произведений о чекистах и советских пограничниках. Наиболее известны его книги: «Под чужим именем», «Бумеранг не возвращается», «На критических углах», «Пирамида дает трещину» и «Стражи студеного моря».

---

— Нет, все ясно. Мне ваша мысль понятна... Хотелось бы, Иван Александрович, задать вам один вопрос... — нерешительно начал он. — Вы можете не отвечать, дело ваше...

— Многозначительное вступление, — улыбнулся Рябошапченко.

— Скажите, почему вы остались в Одессе?

Улыбка сбежала с лица Рябошапченко. Он пожевал, губами, отчего скулы пришли в движение, искоса поглядел на Гефта, словно прикидывая в уме, стоит ли отвечать на поставленный вопрос. Но, видимо решив, что стоит, сказал:

— В этом нет ничего зазорного, могу ответить. Бригада ремонтировала судно «Ворошилов». Было решено довести хотя бы один дизель, чтобы судно могло уйти своим ходом в Новороссийск. На «Ворошилове» должен был эвакуироваться и я вместе с семьей. В это время бомба угодила в хлебозавод, что на улице Хворостина. Мою бригаду перебросили на ремонт печи. Пока мы работали на хлебозаводе, «Ворошилов» ушел. После этого надо было срочно монтировать кислородную станцию — не было кислорода для сварочных аппаратов, требовали госпитали кислород для тяжелораненых. Где тут было думать об эвакуации! Четвертого октября вызвали в военкомат и сообщили, чтобы я на эвакуацию и не рассчитывал... «Остаетесь в Одессе!» — сказали мне. Как видите, Николай Артурович, я совесть мою мог бы не тревожить, но очень мне тяжко, что остался... Да я и не скрываю этого...

Из-за эллинга показалась Лизхен, она достала из кармана зеркальце и поправила краску на губах.

По лицу Рябошапченко скользнул отраженный зайчик, Иван Александрович как-то погас, замкнулся в себя, стал снова серым, обыденным.

— Николай Артурович, вас хочет видеть шеф Купфер! — сказала Лизхен, увидев Гефта.

— Откуда известно шефу о том, что я на заводе?

— Шеф спросил, где Иван Александрович, я сказала, что на территории с инженером Гефтом, а он сказал...

— Дальнейшее ясно. Жаль прерывать наш разговор, Иван Александрович, но мы еще к нему вернемся.

— Если хотите.

— К начальству придется пойти.

У Купфера его подстерегала неожиданность:

— Господин Гефт, — сказал Купфер. — По представлению майора Загнера оберштурмфюрер Гербих дал указание отделу снабжения выделить вам премиальный паек. Вы знаете, где помещается магазин «Фольксдейче миттельштелле»?

— Нет, шеф.

— Угол Новосельской и Петра Великого. До двенадцати можете воспользоваться моей машиной.

Николай поехал в магазин, получил объемистый пакет с продуктами, отвез его на Дерибасовскую и сказал матери:

— Тут, мама, на двоих. Подели, пожалуйста, все поровну.

Вера Иосифовна была не очень сильна в политике, к тому же продукты есть продукты, а аппетит двух взрослых мужчин надо чем-то удовлетворять.

— О! Настоящий кофе! Отец так любит кофе...

— Хорошо, — согласился Николай, — кофе оставь целиком.

Захватив пакет, уже вдвое меньший по объему, он дал шоферу адрес: «Коблевская!» В самом начале улицы отпустил машину, пошел пешком. Квартиру семь нашел сразу, на первом этаже, с пристроенным тамбуром, сквозь открытые окна которого пробивалась буйная зелень домашних растений.

На стук вышла еще молодая полная женщина в откровенном капотике, с бумажными папильотками в бесцветных волосах.

Разговаривая с Николаем, она доедала, зажав в кулаке, куриную ножку, кокетливо отставив мизинец с длинным и грязным ногтем.

— Мужчина, молодой и красивый, в нашем гареме?! — воскликнула она.

— Мне нужно видеть Глашу Вагину...

— Быть может, Брунгильду? Так это я!

— Увы, я не король бургундов! — улыбнулся Гефт. — Мне нужна только Глаша Вагина.

— Какая жалость. А я через окно увидела вас! — вздохнула Брунгильда. Швырнув обглоданную кость в горшок с фикусом, она обтерла ладони о капот и протянула руку:

— Будем знакомы! В случае чего — поимейте в виду! Заходите, я провожу вас.

С яркого света он попал в темную кухню, затем в коридор, заставленный сундуками, в самом конце его они остановились перед дверью, из-за которой слышался стрекот швейной машины.

— Глашенька, миленькая, к тебе прекрасный рыцарь! — сказала толстуха, распахнув дверь.

Швейная машина умолкла.

Николай вошел в комнату, пахнущую машинным маслом и дешевым одеколоном. Над кроватью с горкой взбитых подушек — коврик «Лисица и виноград», в бутылке, висящей горизонтально на ленте, — макет парусной шхуны, стол, на нем — гора разноцветных лоскутов, швейная машина — и бедность, нужда из каждой щели.

Глаша, в нижней рубашке и юбке, набросив на голые плечи такой же коврик, что висел на стене, смущенно ему улыбнулась.

Николай кивнул головой Брунгильде и перед ее носом захлопнул дверь.

— Ой, зачем вы так! — всплеснула руками Глаша и, понизив голос, сказала: — Немка она. Бруна ее звать. Ей про моего Якова все известно. Я знаете как ее боюсь! К ней «фазаны» ходят...

— Кто, кто?

— «Фазаны», ну румынские офицеры.

— Я, Глаша, привез вам от Якова Вагина посылку, возьмите.

— Ой, что вы!..

— А на словах Яков просил передать, что лучше вас, красивее вас нет на целом свете... Он любит вас, свою Глашеньку, и вернется к вам!.. Обязательно вернется, только ждите его, ждите!..

— Никогда он не звал меня раньше Глашенькой... — Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы. — Господи, за что же это мне!..

— За любовь, за верность... — сказал Николай, но мыслями сейчас был далеко, в аульской саманной хате...

Глаша преобразилась. Куда девалась ее придавленность, болезненная жалкая улыбка. Она вся как-то поднялась, расцвела на глазах и действительно стала красивой.

— А Бруну эту самую не бойтесь, Глаша. Вы ей скажите, что я немец и... Ну, ухаживаю за вами, что ли...

— Как можно! Она знаете какая вредная! Вернется мой Яков, Бруна ему насплетничает, что вот, мол, к ней ходил немец, ухаживал...

— Вы, Глаша, не бойтесь. К тому времени, когда вернется Яков Вагин, не будет этой женщины, я вам обещаю.

— А можно мне вас спросить?

— Да.

— Как ваше имя или хотя бы фамилия?

— Не надо, Глаша. Когда вернется Яков, я зайду к вам, мы выпьем по стопке вина и вспомним это страшное время, которое вас не согнуло, не надломило вашей души...

— Вы уходите? Прошу вас, возьмите коврик на память. Я их шью на базар, а Бруна продает... Кое-как пробиваюсь...

Николай свернул коврик и взволнованный, сам не зная почему, вышел из комнаты.

В оранжерейном саду тамбура его поджидала Брунгильда. Она была в голубом платье, туго стянута корсажем, отчего в глубокий разрез выдавались упругие полушария грудей. Не было на ее голове и папильоток. Завитая, напудренная, с накрашенными губами, она была среди тропической растительности тамбура экзотическим, ярким цветком...

Николай, потрепав ее по щеке, сказал:

— До скорой встречи! — и вырвался на улицу, подумав: «Нашла фазана!»

С Коблевской Николай поспешил на Большую Арнаутскую, но Юли дома не застал. Подумал и решил посмотреть магазин Артура Берндта — его соседство с тюрьмой сулило большие возможности.

Николай сел в вагон люстдорфской линии. Трамвай с грохотом и скрежетом едва тащился, его швыряло, словно шаланду в штормовую погоду. Пульмановские вагоны — гордость Одессы — были вывезены в первые же месяцы оккупации.

В этот полуденный, знойный час пассажиров немного.

Жены чиновников румынской администрации, живущие на дачах Большого Фонтана, они нагло, как хозяева, входят с передней площадки и бесцеремонно требуют места. Хлыщеватые офицеры. На задней площадке жмутся солдаты, вчерашние крестьяне, в пропотевшей, грязной и оборванной форме, забитые муштрой и палочной дисциплиной, небритые и утомленные. Женщины с узелками, едущие в тюрьму с передачами. Благообразные горожане с цветами — эти направляются на кладбище навестить могилы своих близких.

Паренек со смышленым лицом читает плакат патронажного комитета, призывающий жертвовать в пользу бедных.

— Сперва сделали людей нищими, потом бросают нищим подачки! — говорит он и презрительно сплевывает в окно.

Николай выходит из трамвая возле тюрьмы, здесь же, на остановке, магазин. Маленькое, одноэтажное здание, узкое, словно коридор, с подсобкой в конце. В магазине значительный выбор колбас, бакалеи, вин и наливок. За стойкой женщина, Николай узнал ее сразу: Лена, жена Артура Берндта. Высокая, стройная, типичная южанка, с большими карими глазами, крупными чертами лица. Возле нее какой-то чин тюремной администрации, он перегнулся через стойку и, плотоядно заглядывая за корсаж женщины, что-то говорит ей, тихо и многозначительно. У противоположной стены в позе больных, ожидающих очереди на прием, сидят женщины с узелками.

Разговаривая с румыном, Лена бросает в их сторону обещающие взгляды, подмигивает. Всей своей фигурой, подвижными руками, лицом она словно бы говорит этим женщинам: «Сейчас, миленькие, стараюсь для вас. Вот только околпачу этого солдафона, и все будет в порядке!»

Глядя на Лену, он вспомнил сказанное Берндтом: «У нее это азарт, игра в конспирацию!» Артур тысячу раз прав, и, разумеется, никакого настоящего дела поручить Елене нельзя, решил Николай и вышел из магазина.