Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

• Название: Замок Фрюденхольм
• Автор: Ганс Шерфиг
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1964

«Замок Фрюденхольм» открывает новую и очень интересную страницу в творчестве Шерфига. Впервые за многие годы литературной деятельности писатель обратился к исторической хронике. Книга посвящена самому тяжелому и трудному периоду в истории Дании — «пяти проклятым годам» гитлеровской оккупации.

---

— У меня свой дом есть.

— Но дом для престарелых в известном смысле тоже ваш дом. Это наш общий дом.

— У меня и сад есть.

— При доме для престарелых прекрасный сад.

— Здесь у меня все вещи, — сказала Эмма, — Я хочу сохранить свои вещи при себе.

— В доме для престарелых тоже есть мебель. Чрезвычайно красивая мебель. Проекты разработаны архитектором. Вы будете там чувствовать себя по-настоящему хорошо.

— Я хочу сохранить свою собственную мебель.

Эмме принадлежали не бог весть какие вещи. Так, пустяки. Источенный червями комод, на нем фотографии, морская раковина и вязаная салфеточка. Перекошенный шкаф и пораженный грибком буфет. Стол, накрытый скатертью с бахромой, и несколько шатающихся стульев. На самом лучшем стуле лежала кошка. Был еще кое-какой хлам на чердаке, ящик и старая прялка — вероятно, очень много лет назад кто-нибудь прял на ней. Мебель, с которой ей пришлось бы расстаться при переезде в дом для престарелых, была неказиста, а там ее окружали бы хорошие, изящные кушетки, кресла, обитые кожей, и она дышала бы чистым воздухом.

Доктор огляделся в комнате Эммы. Здесь пахло погребом, плесенью, кошкой и старой женщиной. Над комодом висела олеография: русский царь Александр и его датская супруга; картинка выцвела, и на ней остались лишь желтая и синяя краски. Как она там очутилась? Напротив в рамке висел портрет Фредерика Шестого с надписью: «Мирно он узы крестьян развязал и тронут был жалобой негра…»[13] Его окружали позолоченные рождественские открытки, засиженные мухами. На столе лежала раскрытая библия.

На двух окнах стояли цветочные горшки с английскими пеларгониями и фарфоровая кошка. А настоящая огромная кошка лежала на самом хорошем стуле, широко раскинувшись на подушке, и щелочками глаз недоверчиво глядела на доктора Дамсё.

— Да, это моя единственная скотинка, — сказала Эмма. — Я не хочу расстаться с Мансе. Он умный, точно человек.

— Ах, его зовут Мансе? Какой он огромный!

— Я с ним не расстанусь! Ни за что!

— Ну, ну, — сказал доктор, — Подумайте-ка об этом! Как у вас с пилюлями? Много ли осталось? Сейчас пропишу вам кое-что новое. Конечно, вам не обязательно переезжать сегодня или завтра, я считаю только, что вам надо об этом подумать. Это было бы для вас лучше всего.

— Никуда я не поеду! — упрямо возразила Эмма, бросая враждебные взгляды на доктора, желавшего ей добра. Ох уж эта простонародная подозрительность! Это упорное недоверие к прогрессу и улучшениям! Хочешь людям помочь, а они противятся!

— Ну, ну. Это вы сами должны решить, — успокоил ее доктор. — Мы ведь свободные люди.

Доктор надел меховую шапку и варежки и поехал дальше.

По другую сторону пруда дочь Мартина Ольсена, Роза, заболела корью с высокой температурой и бредом. Она была старшей и ходила в школу, а теперь, того и гляди, заразятся трое младших. Корь такая болезнь, которую надо перенести. Но будьте осторожны! Могут быть осложнения — воспаление легких или воспаление среднего уха. Девочку надо держать в постели не меньше пяти дней после того, как спадет температура. И берегите ее глаза! Надо спустить шторы на. окнах и красной бумагой заслонить лампу.

Доктор Дамсё уселся за полированный овальный стол и стал делать записи. Посредине стола, на вышитой салфеточке, стояла вазочка с рождественскими открытками и новогодними счетами. Комната была низкая, до потолка рукой достать. Новые большие стенные часы в футляре красного дерева громко тикали и казались такими неуместными в низенькой крестьянской комнате. Нет у людей вкуса, подумал доктор.

А сколько Розе лет? Да она уже большая, школьница. А давно ли я помогал ей явиться на свет? Да, дети растут, а мы стареем. А как малыш? Он выглядит хорошо, у него такие пухлые щечки. Доктор погладил их указательным пальцем, мальчишке это понравилось, он засмеялся. Может, он и не заразится, малыши ведь невосприимчивы к кори, по крайней мере до пяти месяцев, если мать ее перенесла. Маргрета ведь болела корью?

Доктор охотно разговаривал с пациентами, и это было очень мило с его стороны. Он держался запросто, подробно рассказывал о ходе болезни, ведь больному всегда хочется знать, что с ним такое. Объяснял, избегая латыни и сложных оборотов речи. Он был демократом. Объяснив все подробно про корь, он счел своевременным высказать свое мнение о войне в Финляндии и об ответственности за нее Мартина Ольсена.

Но Мартин Ольсен не чувствовал себя виновным. Его больше интересовали местные дела, чем политика великих держав. Он хорошо знал обстановку на предприятиях и в местном профсоюзе. В округе было много безработных, были осложнения с больничными кассами, налоговым управлением и конторой по социальным делам, люди приходили к нему за советом, он знал законы, правила и расценки. Однако он ничего не знает о немецких укреплениях на финской границе. Он не принимал участия в празднестве на маленьком сквере возле памятника Скьерн-Свенсену, где Расмус Ларсен и пастор Нёррегор-Ольсен произносили речи в защиту Финляндии и где учитель Агерлунд при всеобщем ликовании бросил в костер книги Мартина Андерсена Нексе.

Мартин Ольсен не желает иметь ничего общего с финским господствующим классом. Разве доктор питает симпатию к Маннергейму?

Доктор Дамсё питал симпатию к народу, который боролся за свободу своей страны!

Но Мартин Ольсен не уверен, что на этот раз дело идет о свободе. За свободу боролись финские рабочие, когда воевали против белогвардейцев Маннергейма. А теперь. Разве финский господствующий класс не связан с нацизмом? И разве не верно, что так называемая линия Маннергейма проходит вблизи Ленинграда и что в случае воины это грозит ему смертельной опасностью, потому что Финляндию используют как трамплин? Поступили предложения о переговорах и мирном урегулировании, но финский правящий класс предпочел провокации.

Доктор фыркнул.

— Довольно, прекратите! Неужели вы думаете, что Финляндия может представлять опасность для двухсот миллионов русских? Или что маленькая Финляндия хочет завоевать огромную Азию? Как у вас язык поворачивается говорить такие вещи?

— Но, может быть, не одна только Финляндия, а и другие государства заодно с Финляндией. Линия Маннергейма — дело рук немцев!

— Ну, черт вас возьми! Ведь немцы ваши друзья! Вы же заключили союз с Германией? Чего же вам бояться своих союзников?

И вот началась вечная дискуссия. Нет, нацисты не друзья и не союзники! Правительства Чемберлена и Даладье вооружили Гитлера и разрешили ему проглотить одну страну за другой. Разве Советский Союз не пытался в течение многих лет изолировать нацистскую Германию? Разве он не хотел помочь Чехословакии, только другие его не поддержали? Разве русские не предлагали в прошлом году заключить тройственный пакт с Англией и Францией? И разве не были все предложения отвергнуты?

— Ох, какой вздор! Это все политиканство!

— Но разве мир не пережил Мюнхен? И предательство интересов Испании? Целую цепь обманов и нарушенных обещаний!?

— Да, — сказал доктор, — мир полон подлости. Но вы хотите в ней участвовать!

Мартин Ольсен считал себя непричастным к тому, что происходит в Финляндии. Он — датский рабочий и солидарен со всеми в мире рабочими, но не с финским правящим классом. На земле есть богатые и бедные. Высший класс и низший. Немногие эксплуатируют многих. В замке Фрюденхольм живут такие люди, как Скьерн-Свенсен и граф, а многие другие на них работают и кормят их.

Есть паразиты, живущие за чужой счет, и рабочие, создающие ценности. Об этом Мартин Ольсен мог судить и имел свою точку зрения. Зато ему трудно было высказываться о таких вещах, как линия Керзона в Польше и стратегические проблемы в Финляндии и Бессарабии. Но существует два класса в его родной стране и в других странах. Капиталисты и рабочие. Он принадлежит к классу рабочих, и что бы ни происходило за границей, он будет к этому относиться, исходя из интересов своего класса.

— Ох уж эти фразы! — сказал доктор. — Мартин Ольсен хорошо заучил урок! Высший класс и низший класс! Капиталисты и пролетарии! Эксплуататоры и эксплуатируемые! Тьфу… — Доктор чуть было не сплюнул, но это было бы негигиенично.

Маргрета, заметившая, что Мартин тоже начинает горячиться, быстро сказала что-то насчет кори. Неужели нет какой-нибудь сыворотки, вроде той, что прививали детям, когда они болели коклюшем?

— Нет, — сказал доктор.

Вот как, а она как будто слышала…

— Есть сыворотка, которую получают из крови пациентов, только что переболевших корью, но она дорого стоит и бывает редко. Ее вообще очень мало применяют, только к детям, больным туберкулезом или какой-нибудь другой болезнью, при которой особенно опасна корь. А ваши дети исключительно здоровые и крепкие, никакой опасности для них нет. надо только быть осторожной. Держите Розу в постели несколько дней после того, как у нее будет нормальная температура, — пять, лучше шесть дней, если удастся.