Марина Сербул - Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

• Название: Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков
• Автор: Марина Сербул
• Жанр: Культурология

Книга из серии «За страницами школьного учебника» поможет учащимся на основе описаний предметов быта, орудий труда, обычаев и нравов погрузиться в эпоху создания литературного произведения. Авторы пособия построили его в виде глав, посвященных отдельным шедеврам русской классики XVIII–XIX веков, входящим в школьную программу. Каждая глава снабжена комментариями, разъясняющими значение малоизвестных или исчезнувших из обихода предметов, терминов, имен и т. п. В конце книги учащимся предложен перечень литературы для более углубленного изучения произведений русской классики.

---

Оборотной стороной «статистического» подхода к человеку, «запрограммированного» средой, явилась теория об определенном «проценте» жертв, обреченных обстоятельствами на проституцию и преступления. Эта теория стала предметом обсуждения в русской периодической печати 1865–1866 годов в связи с переводом на русский язык и изданием в 1865 году книги известного бельгийского математика, экономиста и статистика А. Кетле «Человек и развитие его способностей. Опыт общественной физики». Об этой теории вспоминает Раскольников в сцене с пьяной девочкой на бульваре. Настольной книгой Лебезятникова является работа А. Вагнера, популяризатора идей Кетле, «Общий вывод положительного метода», изданная в 1866 году, где автор доказывал, что можно «с большой точностью предсказать наперед, сколько браков, разводов, самоубийств и преступлений случится в следующем году и как они распределятся».

Для Достоевского такая позиция была неприемлема. Идее «среда заела» писатель противопоставил идею нравственно-христианской ответственности человека как за свои поступки, так и за все зло, что совершается в мире.

В Чернышевском, кумире «прогрессистов», Достоевского настораживала вера в безусловную благость освободительных идей и теорий, способных осчастливить человека и человечество. Достоевский ощущал «заемность» этих идей, их чужеродность русскому народу. В разговоре с Авдотьей Романовной Разумихин восклицает: «Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего еще в первом предуготовительном классе гимназии сидим! Понравилось чужим умом пробавляться».

В записных тетрадях 1872–1875 годов Достоевский отметил: «Социализм – это то же христианство, но оно полагает, что может достигнуть разумом». Вместе с тем, по мнению писателя, рассудок «есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет вполне только рассудочной способности человека». Социалисты не учитывают «живой жизни», живого человека, а жизнь опрокидывает схемы. «Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души, – говорит Разумихин о социалистах. – Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики…» И в этом, по Достоевскому, взгляды революционеров-демократов обнаруживают много общего с позицией Раскольникова, который, как и они, пытается «с одной логикою натуру перескочить».

С таких позиций можно оправдать и преступление, увидев в нем всего лишь «протест против ненормальности социального устройства», и отнестись к преступлению как средству достижения всеобщего счастья – «единичное зло и сто добрых дел». Идеологическая основа преступления Раскольникова – «кровь по совести». Человечество можно осчастливить, если справедливо перераспределить деньги. Отсюда простейшая «арифметическая» логика: жизнь ничтожной и гадкой старушонки ничто по сравнению с теми деньгами, которыми она обладает. Овладение ее деньгами нужно для осуществления всевозможных добрых дел, а само убийство должно загладиться «неизмеримою, сравнительно, пользою».

Но переступить моральные нормы, писанные для «низшего» большинства, могут только «права имеющие» избранники. Раскольников, находящийся в плену теории о двух разрядах людей, стремится проверить, к какому разряду принадлежит он сам, выдержит ли он идею о праве сильной личности на кровь («Тварь ли я дрожащая или право имею?..»). Так сходятся идея революционного насилия ради социальной справедливости («кровь по совести») и гордая идея «сильных мира сего», великих личностей, «творцов истории», Ликургов, Магометов, Наполеонов, не останавливающихся перед жертвами и насилием ради осуществления своих идей.

Сама теория двух разрядов людей, по мнению Достоевского, вполне согласуется с тем миропорядком, за который ратуют социалисты. В основе социалистического строя, как считает писатель, лежит обезличивание и унижение человека. В романе «Бесы» (1871) Достоевским излагается доктрина нигилиста Шигарева о создании «земного рая». Эта доктрина предлагает социалистическое общественное устройство, в основу которого положено разделение человечества на «стадо» и «повелителей»: «Одна десятая доля (человечества. – М.С.) получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, – весьма замечательны, основаны на естественных данных и очень логичны». Потому отнюдь не случайно, когда главные цели убийственного эксперимента в сознании Раскольникова высвечиваются со всей очевидностью, он возбужденно говорит Соне: «Свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель! Помни это!»

И эта теория имела вполне реальную подоплеку. На людей «обыкновенных» и «необыкновенных» разделял человечество и французский король Наполеон III, племянник Наполеона Бонапарта, автор книги «История Юлия Цезаря» (1865). Предисловие к ней было опубликовано в том же году одновременно на французском, немецком, русском и английском языках, явившись, как сформулировал английский журнал «Saturdey Review», «политической речью, обращенной ко всем народам, нациям и племенам» с целью доказать «всемогущество успеха, первенство привилегированных существ».

Предисловие и книга Наполеона III широко обсуждались на страницах русской прессы. Только газета «Голос» в первые дни марта 1865 года писала об этой книге почти ежедневно. Откликнулись на предисловие в резко критическом тоне газета «Санкт-Петербургские ведомости», такие авторитетные журналы, как «Русское слово» и «Современник». Так, в статье «Что такое великие люди в истории?» «Современник» отметил, что вся «История Юлия Цезаря» написана для того, чтобы доказать правильность идей, изложенных в предисловии. Цель книги – защитить бонапартизм и доказать «законность, необходимость, благодетельность его собственной (Наполеона III. – М. С.) системы управления».

В научной литературе неоднократно отмечалась связь теории Раскольникова, изложенной в его статье, с некоторыми положениями предисловия к «Истории Юлия Цезаря». Достоевский не мог пройти мимо следующих слов Наполеона III в предисловии: «Когда необыкновенные дела свидетельствуют о величии гениального человека, то приписывать ему страсти и побуждения посредственности – значит идти наперекор здравому смыслу. Не признавать превосходства избранных существ, которые от времени до времени появляются в истории подобно блестящим метеорам, разгоняющим мрак своего века и озаряющим будущее, – значит впадать в самое крайнее заблуждение». Их явный парафраз звучит в рассуждениях Раскольникова: «Первый разряд всегда господин настоящего, второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели».

Наполеон III писал: «Ежедневно оправдывается пророчество пленника острова св. Елены: «Сколько будет нужно еще борьбы, крови, годов, чтобы могло осуществиться то добро, которое я хотел сделать человечеству?»». В том же русле развиваются и умозаключения Раскольникова: «…законодатели и устроители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь …могла им помочь».

Нашли отражение в романе и иронические высказывания современной прессы по поводу книги Наполеона III. Например, рассуждения следователя Порфирия Петровича относительно знаков, отличающих «необыкновенных от обыкновенных», совпадают с насмешливыми рассуждениями автора упомянутой выше статьи журнала «Современник»: «Пожалуй, мы будем судить о каком-нибудь лице, как о простом смертном, а оно окажется гением; или нам вдруг кто-нибудь покажется гением, а он окажется так себе, дюжинным человеком».

Теория вседозволенности «необыкновенного» человека излагалась также и в книге немецкого философа М. Штирнера «Единственный и его собственность». Исследователи считают, что эта книга была известна Достоевскому – он мог ее прочесть еще в молодости в библиотеке М. Петрашевского.

Концепция Штирнера, допускавшая существование единственной реальности – «Я», по сути своей, эгоцентрична. Человек был провозглашен Штирнером высшей и абсолютной ценностью, в которой растворяются без остатка такие категории, как Бог и религия, мировая история и государство, право и мораль. «Я сам создаю себе цену и сам назначаю ее… – писал немецкий философ. – Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире… Наслаждение жизнью – вот цель жизни…»