Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

• Название: Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
• Автор: Антон Чехов
• Издательство: Наука
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

Полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова в восемнадцати томах - первое научное издание литературного наследия великого русского писателя. Оно ставит перед собой задачу дать с исчерпывающей полнотой все, созданное Чеховым. При этом основные тексты произведений сопровождаются публикацией ранних редакций и вариантов.

---

{07443}

с кустов сыпались на него крупные капли, трава и кукуруза были мокры. - Срамота! - бормотал он, подбирая свои мокрые и грязные фалды. - Знал бы, не пошел. Скоро он услышал голоса и увидел людей. Лаевский, засунув руки в рукава и согнувшись, быстро ходил взад и вперед по небольшой поляне; его секунданты стояли у самого берега и крутили папиросы. "Странно... - подумал дьякон, не узнавая походки Лаевского. - Будто старик". - Как это невежливо с их стороны! - сказал почтовый чиновник, глядя на часы. - Может быть, по-ученому, и хорошо опаздывать, но, по-моему, это свинство. Шешковский, толстый человек с черной бородой, прислушался и сказал: - Едут! XIX - Первый раз в жизни вижу! Как славно! - сказал фон Корен, показываясь на поляне и протягивая обе руки к востоку. - Посмотрите: зеленые лучи! На востоке из-за гор вытянулись два зеленых луча, и это, в самом деле, было красиво. Восходило солнце. - Здравствуйте! - продолжал зоолог, кивнув головой секундантам Лаевского. - Я не опоздал? За ним шли его секунданты, два очень молодых офицера одинакового роста, Бойко и Говоровский, в белых кителях, и тощий, нелюдимый доктор Устимович, который в одной руке нес узел с чем-то, а другую заложил назад; по обыкновению, вдоль спины у него была вытянута трость. Положив узел на землю и ни с кем не здороваясь, он отправил и другую руку за спину и зашагал по поляне. Лаевский чувствовал утомление и неловкость человека, который, быть может, скоро умрет и поэтому обращает на себя общее внимание. Ему хотелось, чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход солнца он видел теперь первый раз в жизни; это раннее утро, зеленые лучи, сырость и люди в мокрых сапогах казались ему лишними в его жизни, ненужными и стесняли его; всё это не имело никакой связи с пережитою ночью, с его мыслями и с чувством вины, и потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.

{07444}

Фон Корен был заметно возбужден и старался скрыть это, делая вид, что его больше всего интересуют зеленые лучи. Секунданты были смущены и переглядывались друг с другом, как бы спрашивая, зачем они тут и что им делать. - Я полагаю, господа, что идти дальше нам незачем, - сказал Шешковский. - И здесь ладно. - Да, конечно, - согласился фон Корен. Наступило молчание. Устимович, шагая, вдруг круто повернул к Лаевскому и сказал вполголоса, дыша ему в лицо: - Вам, вероятно, еще не успели сообщить моих условий. Каждая сторона платит мне по 15 рублей, а в случае смерти одного из противников оставшийся в живых платит все 30. Лаевский был раньше знаком с этим человеком, но только теперь в первый раз отчетливо увидел его тусклые глаза, жесткие усы и тощую, чахоточную шею: ростовщик, а не доктор! Дыхание его имело неприятный, говяжий запах. "Каких только людей не бывает на свете", - подумал Лаевский и ответил: - Хорошо. Доктор кивнул головой и опять зашагал, и видно было, что ему вовсе не нужны были деньги, а спрашивал он их просто из ненависти. Все чувствовали, что пора уже начинать или кончать то, что уже начато, но не начинали и не кончали, а ходили, стояли и курили. Молодые офицеры, которые первый раз в жизни присутствовали на дуэли и теперь плохо верили в эту штатскую, по их мнению, ненужную дуэль, внимательно осматривали свои кителя и поглаживали рукава. Шешковский подошел к ним и сказал тихо: - Господа, мы должны употребить все усилия, чтобы эта дуэль не состоялась. Нужно помирить их. Он покраснел и продолжал: - Вчера у меня был Кирилин и жаловался, что Лаевский застал его вчера с Надеждой Федоровной и всякая штука. - Да, нам тоже это известно, - сказал Бойко. - Ну, вот видите ли... У Лаевского дрожат руки и всякая штука... Он и пистолета теперь не поднимет. Драться с ним так же нечеловечно, как с пьяным или с

{07445}

тифозным. Если примирение не состоится, то надо, господа, хоть отложить дуэль, что ли... Такая чертовщина, что не глядел бы. - Вы поговорите с фон Кореном. - Я правил дуэли не знаю, чёрт их подери совсем, и знать не желаю; может быть, он подумает, что Лаевский струсил и меня подослал к нему. А, впрочем, как ему угодно, я поговорю. Шешковский нерешительно, слегка прихрамывая, точно отсидел ногу, направился к фон Корену, и, пока он шел и покрякивал, вся его фигура дышала ленью. - Вот что я должен вам сказать, сударь мой, - начал он, внимательно рассматривая цветы на рубахе зоолога. - Это конфиденциально... Я правил дуэли не знаю, чёрт их побери совсем, и знать не желаю и рассуждаю не как секундант и всякая штука, а как человек и всё. - Да. Ну? - Когда секунданты предлагают мириться, то их обыкновенно не слушают, смотрят, как на формальность. Самолюбие и всё. Но я прошу вас покорнейше обратить внимание на Ивана Андреича. Он сегодня не в нормальном состоянии, так сказать, не в своем уме и жалок. У него произошло несчастие. Терпеть я не могу сплетен, - Шешковский покраснел и оглянулся, - но ввиду дуэли я нахожу нужным сообщить вам. Вчера вечером он в доме Мюридова застал свою мадам с... одним господином. - Какая гадость! - пробормотал зоолог; он побледнел, поморщился и громко сплюнул: - Тьфу! Нижняя губа у него задрожала; он отошел от Шешковского, не желая дальше слушать, и, как будто нечаянно попробовал чего-то горького, опять громко сплюнул и с ненавистью первый раз за всё утро взглянул на Лаевского. Его возбуждение и неловкость прошли, он встряхнул головой и сказал громко: - Господа, что же это мы ждем, спрашивается? Почему не начинаем? Шешковский переглянулся с офицерами и пожал плечами. - Господа! - сказал он громко, ни к кому не обращаясь. - Господа! Мы предлагаем вам помириться!

{07446}

- Покончим скорее с формальностями, - сказал фон Корен. - О примирении уже говорили. Теперь еще какая следующая формальность? Поскорее бы, господа, а то время не ждет. - Но мы всё-таки настаиваем на примирении, - сказал Шешковский виноватым голосом, как человек, который вынужден вмешиваться в чужие дела; он покраснел, приложил руку к сердцу и продолжал: - Господа, мы не видим причинной связи между оскорблением и дуэлью. У обиды, какую мы иногда по слабости человеческой наносим друг другу, и у дуэли нет ничего общего. Вы люди университетские и образованные и, конечно, сами видите в дуэли одну только устарелую, пустую формальность и всякая штука. Мы так на нее и смотрим, иначе бы не поехали, так как не можем допустить, чтобы в нашем присутствии люди стреляли друг в друга и всё. - Шешковский вытер с лица пот и продолжал: - Покончите же, господа, ваше недоразумение, подайте друг другу руки и поедем домой пить мировую. Честное слово, господа! Фон Корен молчал. Лаевский, заметив, что на него смотрят, сказал: - Я ничего не имею против Николая Васильича. Если он находит, что я виноват, то я готов извиниться перед ним. Фон Корен обиделся. - Очевидно, господа, - сказал он, - вам угодно, чтобы г. Лаевский вернулся домой великодушным и рыцарем, но я не могу доставить вам и ему этого удовольствия. И не было надобности вставать рано и ехать из города за десять верст для того только, чтобы пить мировую, закусывать и объяснять мне, что дуэль устарелая формальность. Дуэль есть дуэль, и не следует делать ее глупее и фальшивее, чем она есть на самом деле. Я желаю драться! Наступило молчание. Офицер Бойко достал из ящика два пистолета: один подали фон Корену, другой Лаевскому, и затем произошло замешательство, которое ненадолго развеселило зоолога и секундантов. Оказалось, что из всех присутствовавших ни один не был на дуэли ни разу в жизни и никто не знал точно, как нужно становиться и что должны говорить и делать секунданты. Но потом Бойко вспомнил и, улыбаясь, стал объяснять.

{07447}

- Господа, кто помнит, как описано у Лермонтова? - спросил фон Корен смеясь. - У Тургенева также Базаров стрелялся с кем-то там... - К чему тут помнить? - сказал нетерпеливо Устимович, останавливаясь. - Отмерьте расстояние - вот и всё. И он раза три шагнул, как бы показывая, как надо отмеривать. Бойко отсчитал шаги, а его товарищ обнажил шашку и поцарапал землю на крайних пунктах, чтобы обозначить барьер. Противники, при всеобщем молчании, заняли свои места. "Кроты", - вспомнил дьякон, сидевший в кустах. Что-то говорил Шешковский, что-то объяснял опять Бойко, но Лаевский не слышал или, вернее, слышал, но не понимал. Он, когда настало для этого время, взвел курок и поднял тяжелый, холодный пистолет дулом вверх. Он забыл расстегнуть пальто, и у него сильно сжимало в плече и под мышкой, и рука поднималась с такою неловкостью, как будто рукав был сшит из жести. Он вспомнил свою вчерашнюю ненависть к смуглому лбу и курчавым волосам и подумал, что даже вчера, в минуту сильной ненависти и гнева, он не смог бы выстрелить в человека. Боясь, чтобы пуля как-нибудь невзначай не попала в фон Корена, он поднимал пистолет всё выше и выше и чувствовал, что это слишком показное великодушие не деликатно и не великодушно, но иначе не умел и не мог. Глядя на бледное, насмешливо улыбавшееся лицо фон Корена, который, очевидно, с самого начала был уверен, что его противник выстрелит в воздух, Лаевский думал, что сейчас, слава богу, всё кончится и что вот только нужно надавить покрепче собачку... Сильно отдало в плечо, раздался выстрел и в горах ответило эхо: пах-тах! И фон Корен взвел курок и посмотрел в сторону Устимовича, который по-прежнему шагал, заложив руки назад и не обращая ни на что внимания. - Доктор, - сказал зоолог, - будьте добры, не ходите, как маятник. У меня от вас мелькает в глазах. Доктор остановился. Фон Корен стал прицеливаться в Лаевского. "Кончено!" - подумал Лаевский. Дуло пистолета, направленное прямо в лицо, выражение