Евгений Костюченко - Шайенский блюз

• Название: Шайенский блюз
• Автор: Евгений Костюченко
• Жанр: Вестерн

Неожиданная встреча на Пулковском шоссе закончилась тем, что Степан оказался на Диком Западе, в XIX веке. Он не пропал в чужом враждебном мире, потому что быстро усвоил его правила. Если ты отвечаешь за свои слова, тебя уважают и белые, и индейцы. Если бьешь без промаха и не боишься смерти, тебя уважают уцелевшие враги. Так он и жил. Построил город, окружил себя друзьями, встретил подлинную любовь.

Но на просторах прерий уже появились новые хозяева жизни. Они были уверены, что туго набитый кошелек позволит установить здесь собственные порядки. Они просчитались.

«Если закон против меня, то тем хуже для закона», — решил Степан Гончар, снова берясь за винчестер.

***

Авторская переработка изданной книги «Зимний Туман — друг шайенов».

Сохранено авторское форматирование.

Обложка от wotti (согласовано с автором книги).

---

— Угол Казанской и Гороховой.

— Так мы еще и соседи. Мой петербуржский дом — на Большой Подьяческой. Правда, я давненько там не был. Уже и забыл, каково это — жить в большом городе.

— Из-за экспедиции?

— О, из-за сотни различных обстоятельств. Я покинул столицу в семьдесят втором году, когда перевелся в Амурское казачье войско. И с тех пор не бывал в городах крупнее, скажем, Хабаровска или Николаевска.

Князь придержал коня.

— Как вам нравится это место? Остановимся здесь?

— Можно и здесь. Только я…

— Ну уж нет, — перебил его Салтыков. — Воля ваша, можете путешествовать в гордом одиночестве. Но сначала надо осмотреть ваши раны, наложить повязки. Да и подкрепиться перед дорогой не помешает.

Пока Домбровский осматривал и смазывал жгучей жидкостью спину Гончара, казаки сгрудились вокруг, обсуждая картину, представшую их взору.

— Эк расписало-то! Чистый ковер!

— Да, брат, наградил тебя Бог дубленой шкурой. Молотили от души. У любого бы кожа до кости полопалась, а тут, глянь, только ссадины остались!

— Палкой кожу не порвешь, шомполами надо было.

— Да сквозь строй, чтобы без роздыху.

— Ну, знатоки, — протянул Домбровский. — Когда сами копченым попадетесь, тогда и учите их.

— Налюбовались? — Гончар повернулся к казакам. — Могу одеваться?

Казаки, посмеиваясь, разошлись. Он снова натянул гимнастерку на голое тело и поежился.

— Что, жжется? — Домбровский заткнул фляжку. — Ничего. Рану водкой не испортишь. А где это вас так разрисовали? Видел я в Нерчинске одного морячка. Над его спиной, как он рассказывал, дикари трудились два дня, не смыкая глаз. Он, бедолага, извелся весь, пытаясь разглядеть рисунок.

Гончар не удержался от вопроса:

— В Нерчинске? Что вы там делали?

Для него это название всегда было каким-то образом связано с каторгой. Нерчинский рудник. В горах Акатуя. Бродяга Байкал переехал…

— Был проездом. А что?

— Ничего. Просто всегда немного завидую людям, которые побывали там, где не бывал я. Даже если речь идет о каторге.

Домбровский спрятал фляжку в подсумок, отстегнул от седла скатанное одеяло и расстелил его на траве.

— Надо отлежаться, — сказал он, садясь и стягивая сапоги. — Хотя бы часок. И вам рекомендую настоятельно. Переход будет долгим. А что до каторги… Я, милостивый государь, прошел всю Российскую Империю от германской границы до Великого океана. Как говорится, повидал свет. И что же? Всюду, если разобраться, одно и то же. Нерчинск. Всюду — Нерчинск. Всюду — божественные красоты природы. И человеческое ничтожество. Тупость начальства и подлость раба. Всюду Нерчинск.

— Да вы, сударь, пессимист.

Домбровский сладко зевнул и растянулся на одеяле.

— Отнюдь. Пессимисты не видят выхода. А я его нашел, по крайней мере, для себя. Вечная дорога, вот мой выход. Жить на бегу. Чтобы Нерчинск не догнал.

Он сложил руки под головой, закрыл глаза и через минуту уже безмятежно посапывал, погрузившись в глубокий сон.

Князь Салтыков присел рядом, вытирая полотенцем мокрое лицо и шею.

— Не хотите искупаться в речке? Вода мутная, но все же — вода.

Степана тянуло прилечь, подобно Домбровскому, но он не мог этого сделать из-за горящей спины. «Не надо было ничем мазать, — с досадой подумал он. — Все бы зажило само собой. От лечения только мучения». Усмехнувшись невольной рифме, он, кряхтя и поеживаясь, все-таки устроился на траве — полулежа, подперев голову кулаком.

— Вот так всю жизнь, — философски заметил Салтыков. — То бешеная скачка, то сон под открытым небом. И нескончаемая дорога. А знаете, ведь я сразу заподозрил в вас соотечественника.

— Чем же я себя выдал? Произношением?

— Отчасти. Впрочем, тут все говорят на каком-то дикарском наречии. Колониальный диалект великого английского языка.

— Кстати, вы-то как раз этим не страдаете. Даже странно. Я всегда думал, что у наших аристократов родной язык — французский.

— Ну, батенька, это вы сочинений графа Толстого начитались. Высшее общество излечилось от галломании аккурат в двенадцатом году. Точнее сказать, в пятнадцатом, после экскурсии в Париж. Как увидели своими глазами все прелести республиканской Франции. Нет, с тех пор главный язык Европы — английский. И Европы, и всего мира.

— И все-таки, чем же я себя выдал?

— Да ничем. Разве что… Уж больно вы, батенька, таинственны. Что ни спроси, ответ уклончивый. Мы с Домбровским сразу вспомнили недавнюю историю в Николаевске. Она прогремела как раз накануне нашего отплытия. Из Петербурга пришла депеша с приказом задержать одного вполне благопристойного господина. Да опоздала, он уже отбыл за океан. Оказалось, беглый кассир. Его портрет три дня украшал все газеты Амурского края.

— Что, он так похож на меня?

— Ничего общего. Но фотографические портреты не могут передать истинное лицо, согласитесь.

— Я не беглый кассир. Отвечаю без малейшей уклончивости.

— Да уж ясно! — Князь рассмеялся. — К тому же вы живете в глуши. А беглые кассиры оседают в больших городах. Потому что только там они могут тратить краденые деньги. Скоро Америка станет самой богатой страной мира. Потому что все воры бегут сюда.

— Ну, не только воры, — возразил Гончар.

— Если вы о политических, то они, на мой взгляд, не слишком сильно отличаются от беглых кассиров. Надеюсь, вы не из этой братии?

— Нет, я от политики далек. Но вы, князь, все-таки напрасно так оцениваете эмигрантов. Многим действительно трудно найти место на родине. Вот вы, к примеру, собираетесь поселить тут простых русских крестьян.

— Собираемся. Но обратите внимание, собираемся именно поселить. Сами-то они сюда не поедут. По своей воле в Америку стремятся те, кому в Старом Свете не дают развернуться.

— Мне показалось, что вы и сами не прочь остаться здесь, — осторожно заметил Степан.

— Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.

— Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.

— Я похож на Мишку? — Князь рассмеялся. — Что делать, скоро три года как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.

Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один дюйм с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.

— Мой ротный старшина был бы в восторге, — сказал он. — Отличная выучка.

— Да, кадетские привычки неискоренимы, — согласился князь. — Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.

— Служба бывает разная, — заметил Степан. — Вам, князь, грех жаловаться на судьбу. Могли бы сейчас торчать в каком-нибудь Урюпинском гарнизоне…

— Я и не жалуюсь. А Домбровский — он вообще счастлив. Он не успел вам рассказать, как очутился в экспедиции? Вижу, что не успел. А история крайне поучительная. В молодости все мы состояли в неких обществах. Назовем их кружками любителей общественного переустройства. Читали французских и английских мудрецов, обсуждали прожекты…

— Тайное общество?

— Пустопорожняя говорильня, сопровождаемая сжиганием фунтов табака и поглощением ведер крепчайшего чая. По счастью, вовремя образумились оба. И отошли от болтунов. Я отправился на Амур, а Мишка в гвардии служил. Дрался на дуэли, был изгнан из столиц. Служил по исправительному ведомству. И надо же было ему, сопровождая высочайшую инспекцию, встретить за Байкалом одного из прежних собеседников! Тот уже отбывал честно заработанное наказание, и Домбровский не преминул с ним возобновить отношения. Уж не знаю, долго ли эти отношения длились, и сколько табаку было воскурено на этот раз. Но, когда инспекция добралась до Амура, одновременно с ней нас достигло секретное сообщение. О дерзком побеге государственного преступника. Да-да, того самого, из наших говорунов. Мишка божился, что он тут ни сном, ни духом. Но прошло время, и говорун всплыл в Лондоне. И не просто всплыл, а на страницах либеральной прессы поведал миру о своем героическом побеге. Коему, между прочим, немало способствовал некий гвардейский офицер, распропагандированный нашим героем. Каково?

Гончар пожал плечами:

— Меня в этой истории удивляет только одно. Откуда на Амуре могли появиться лондонские газеты?

— Что же здесь удивительного? А откуда в Москве появляются швейцарские устрицы? Мы живем на пороге двадцатого века! Границы рухнули, расстояния сжались. Мог ли мой дед вообразить, что я буду беседовать с соотечественником в горах Колорадо, на обратной стороне Земли? Так или иначе, весть о побеге государственного преступника достигла тех, кто обязан принимать меры. И меры последовали. Мишку моментально выперли из гвардии и урядником перевели в казачье войско.