Максим Горький - Том 3. Рассказы 1896-1899

• Название: Том 3. Рассказы 1896-1899
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В третий том вошли произведения, написанные М. Горьким в 1896–1899 годах. Из них следующие входили в предыдущие собрания сочинений писателя: «Коновалов», «Болесь», «Зазубрина», «Ярмарка в Голтве», «Озорник», «Супруги Орловы», «Бывшие люди», «Мальва», «Скуки ради», «В степи», «Проходимец», «Дружки», «Каин и Артём», «Кирилка», «О чорте», «Ещё о чорте. Все эти произведения неоднократно редактировались самим М. Горьким. В последний раз они редактировались писателем при подготовке собрания сочинений в издании «Книга», в 1923–1927 гг.

Остальные 12 произведений третьего тома впервые включены в собрание сочинений ГИХЛ в 1949 г. За немногими исключениями эти произведения, опубликованные в газетах, журналах, сборниках 90-х годов XIX века, М. Горький повторно не редактировал.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Семь раз подавали — где ещё одна?

— Ей-богу, все!

— Врёшь!

— Ей-богу!

— Видела я… подай сюда!

— Да все, мол, тут!

— Ладно! Я дома поговорю с тобой…

— Ежели все…

— Ступай! Да смотри — я ведь вижу!.. всё вижу, мошенник!

Он откатывается от неё, снова вьётся в ногах толпы и снова поёт:

— Тётинька-а… си-ироте…

Вот другой такой же комок… И оба они, скрывшись за чем-нибудь, ведут между собой негромкий и быстрый разговор:

— Утаил?

— Семишник…

— А я три копейки…

— У тебя сколько уж стало?

— Одиннадцать…

— Ух! А у меня только семь…

— До вечера ещё долго…

— Она говорит — я те дам!

— Ну! Она и мне…

— Чёрт с ней…

— Собака…

— Теперь у нас уж восьнадцать…

— Здорово! По стакану водки — шесть, да…

— Сердца мы давно уж не ели…

— Наплевать на сердце! Лучше папирос…

— Папирос я уж слямзил…

— В порсигаре?

— В коробочке…

— Эх!.. В порсигаре бы!

— Да! Больно ты ловок… Небось, сам не выудишь в порсигаре-то.

— Зато я — платок.

— Платок и я…

— Ну, айда!

— Айда!

И оба снова теряются в толпе…

Среди шума и гула то там, то тут раздаются печальные, хватающие за душу детские возгласы:

— Дядинька-а… сироте подай…

Свидание

набросок

…Под ивами на берегу реки сидела девушка и смотрела на своё отражение в воде. Песок вокруг неё был усыпан жёлтыми листьями; они беззвучно осыпались с ветвей над головой девушки и падали ей на плечи и платье. Много их лежало в коленях у неё; один лист был в руке, она медленно крутила его между пальцами, а в другой руке у неё был длинный и гибкий прут. Высокая и полная, она была одета по-деревенски нарядно, но её круглое лицо было грустно, и глаза смотрели в воду задумчиво, почти сурово.

По берегу, подбирая листья, бродили овцы, недавно остриженные; все они были уродливы и жалки. За рекой стояли деревья, окрашенные в цвета осени; преобладал оранжевый цвет; красные гроздья рябины выступали на нём, как кровавые раны. День был тихий, солнечный и тёплый и был полон печалью увядания.

За спиной девушки раздался шорох ветвей и появился парень, высокий, с белокурой бородкой на загорелом лице, босый и оборванный.

Девушка полуобернулась к нему и тихо сказала:

— А я тут ждала, ждала…

Он опустился на песок рядом с ней, быстро оглядел её праздничный наряд — пёстрое ситцевое платье, розовый платок на голове, козловые башмаки — и усмехнулся, заметив ей:

— Ишь ты павой какой сегодня…

Но тут живые, светлые его глаза встретились с унылым взглядом её глаз, больших и синих, — и он пугливо встряхнул головой, воскликнув:

— Ты что? Али говорила?

— Говорила…

— Н-ну? Что? Ругается?

— Прибил…

— Ах ты, старый чёрт… Стало быть… что же он говорит-то?

— Беден-де ты… — вздохнула девушка, снова глядя в воду.

Парень опустил голову и сказал:

— Та-ак-с… Это — верно…

Одна овца подошла к ним и уставилась на них глупыми рабскими глазами, меланхолично пережёвывая свою жвачку. В реке плеснулась рыба, и на месте всплеска серебром заиграли лучи солнца. Где-то далеко звучала гармоника, ревел вол, лаяла собака и раздавались гулкие удары — бумм! бум!

— Беден я… это он верно говорит… И с чего мне богату быть? Кроме здоровья, нет у меня ничего… А однако мы бы с тобой прожили век… Палашка?

Он тронул её за плечо, вопросительно заглядывая в лицо ей.

— Он говорит про тебя: «Знаю я его, говорит. К богатому-то мужику в зятья и не такой пойдёт! — начала рассказывать девушка, вдруг оживляясь. — Он, говорит, нищий… ему, говорит, в батраки ко мне проситься надо, а не в зятья…»

— А ты что? — хмуро спросил парень.

— Известно что… Плачу я…

— Мм… а что сказала-то ему?

— Что! Сказала, что вот я тебя люблю и за другого какого не хочу идти…

— Ну, а он?

— А он — по затылку меня да за косу… «Язык, говорит, оторву, и не заикайся про него…» Про тебя-то.

— Ишь ты! — угрюмо сказал парень и плюнул в воду реки.

— А потом матушка ещё начала пилить… «Мы, говорит, богатые… Зазорно нам брать такого зятя, али мы лучше-то не найдём уж?»

Она говорила так, как будто и сама была согласна со смыслом этих слов. Лицо у неё было строго нахмурено, и в своём стремлении правдиво передать ему всё то, что сказали ей мать и отец, она старалась говорить так же, как говорили они: то с гневом, то с убеждением.

Парень молча слушал её рассказ и сильными толчками своих босых ног рыл яму в песке.

Стая птиц с весёлым щебетаньем пронеслась над рекой; он посмотрел вслед им и, когда они скрылись из глаз в ветвях леса на том берегу реки, сказал, не волнуясь и с оттенком насмешки:

— Видно, моя доля — как ветер в поле… не поймаешь её…

Девушка вздохнула, ласково и жалобно взглянув на него. Он смотрел куда-то далеко.

— Уж коли отец-то твой сказал, так… значит, так оно и будет. Его в другую сторону не согнёшь, — мужик прямой… Его, старого дьявола, хоть колом по башке бей, — он всё на своём стоять будет… Верно я говорю? Не уступит он тебе?

— Не уступит! — качнула головой девушка, — хоть бы я вся слезами изошла, — не сдаст он…

— Стало быть, тут и точка! Не выгорело наше дело, Палагея!.. Значит, не судьба!

— Так что же будет теперь? — тревожно и тихо спросила она.

— А чему быть? Пойду я на завод и буду там работать… Надоест, — подамся дальше куда-нибудь!.. Да… Вот те и прощай!

Она большими глазами взглянула на него и молча ткнулась лицом своим в его грудь.

Он обнял её одной рукой, взглянул, как её плечи вздрагивают, и задумчиво стал смотреть на спокойную воду реки, отражавшую их, как в зеркале.

— А… бывало, в мыслях-то, сколько раз я изображал себе всё это!.. Вот мы с тобой, стало быть, женаты и работаем вместе…

Он остановился, — может быть, потому, что ещё раз «изображал» себя женатым на этой девушке, прижавшейся к его груди, и работающим вместе с ней; а может быть, потому, что больше уже ничего не мог изобразить.

— Да… я, например, кошу, а ты гребёшь… Или я молочу, а ты веешь… Эхма! чёрт те возьми! Были бы у нас дети… и всё как следует… Корова, а то две… Тоже вот овцы… Помыслишь вот этак-то, — даже весело станет…

Девушка громко взвыла, как воют деревенские бабы над умершими, близкими им.

— А ты не плачь, — спокойно сказал парень, прижимая её к себе, — что плакать? Это ни к чему…

— Стёпа ты мой… хороший ты мой! — шептала она сквозь рыданья.

А над ними печально кружились жёлтые листья ив, и вся река покрылась мелкой рябью от ветра, скользнувшего по ней.

— Ничего! — ободряюще говорил парень. — Это вот сначала только жалко тебе меня… ну, а потом привыкнешь. Вы, бабы, скоро привыкаете… Забудешь — и больше ничего! Ровно бы и не было меня…

— Стёпа! Не говори ты мне этих слов… Никогда я… никогда-то я не забуду тебя! Что я теперь без тебя? Как без сердца буду я жить!

— Замуж выйдешь всё же… — сказал парень, угрюмо усмехаясь.

— Господи! Не выйду… ни за кого не пойду! — воскликнула девушка с тоской.

— Велят — выйдешь. За меня не велели — послушала; за другого велят — тоже послушаешь. Это уж всегда так бывает… Долго жалость в себе не продержишь…

— Почто ты, Стёпа, уходишь-то? Хоть бы тут ты остался, — посмотрела бы я хоть издали на тебя, душу-то отвела на минуточку… Какая теперь жизнь моя будет?!

Он, слушая её ноющие слова, с усмешкой посмотрел в лицо ей и глубоко вздохнул.

— При чём я тут останусь? Не дело ты говоришь, Палагея. Ежели я ковырялся тут, так это потому, что молод был, а потом ты вот… Думал я, что отец-то ничего, мол, поломается да и согласится… А теперь вижу, что толку не будет… Дядя Иван не раз говорил с ним про меня, а он и слушать не хочет… Богаты вы больно… ну и горды оттого. И выходит, что должен я отсюда куда-нибудь скрываться… Потому мне не тово… несладко тоже будет замужем видеть тебя!.. Да и что я тут?

— А может, тоже женишься, — тихо сказала девушка.

— Ну… это мне ни к чему… Вот ежели бы на тебе, — это другое дело. Потому — ты девка здоровая… хорошая и работящая… Мы бы с тобой во как зажили!..

И снова, тяжело вздохнув, он замолчал.

— Царица небесная! — умоляюще сказала девушка.

— Н-да-а… ни я тебе женатый, ни ты мне замужняя — не нужны мы… Ведь вот ты не хотела до венца со мной… а многие так делают. Забеременеет, — ну, её скорее и выдают за того, от кого понесла… А ты этого не хочешь… Стало быть, невелика она, любовь-то твоя…

— Стёпа! — жалобно сказала девушка, поднимая глаза на его лицо, — ведь грех это, без венца… и опять же изобьют меня, изувечат, ежели что… изуродуют, а всё-таки не отдадут за тебя…

— Ну, — равнодушно сказал парень, — это твоё дело, тебе о нём и рассуждать. Но ежели бы была любовь, — что при ней побои? Так-то!