Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.

• Название: Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.
• Автор: Николай Амосов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Известный хирург, ученый, писатель, Николай Михайлович Амосов рассказывает о работе хирурга, оперирующего на сердце, делится своими воспоминаниями и мыслями о проблемах кибернетики.

---

- Подозреваю тромбоз сосудов кишечника... Если так, то больной не вынесет большой резекции. Очень тяжел.

Решили, что сделает небольшой разрез брюшной стенки (лапаротомию) и посмотрит: если кишечник черный, то и пытаться нечего. А может быть, что-нибудь другое. Все равно при всякой катастрофе в животе нужно оперировать. Нехорошо, когда на вскрытие дают труп без диагноза. Пожалуйста, пусть это вас у шокирует, вскрытие умерших для нас - производство. Это учеба и контроль работы.

Теперь никакое писание в голову не идет. Нужно ждать результатов операции.

Суббота, пять утра. Не могу спать, а бегать еще рано, близких переполошу. В самый раз писать. Вчера в одиннадцать позвонили, что Ситар вскрыл живот, обнаружил много крови, источник кровотечения ищет.

Вот тебе на! Откуда кровь? Не иначе как повредили печень, когда пунктировали плевру в первую ночь.

(Наверняка если кто прочитает - осудит. "Черствый человек". Нужно ехать, посмотреть. Совет дать. И родным спокойней: все сделано, "сам" приезжал. Не поехал: пользы не принесу, а ночь пропадет.)

Сказал, что буду в клинике в десять утра, чтобы анализы приготовили. Нечасто хожу в выходные, но сегодня нужно.

А пока есть время рассказать одну историю про Лукича. Нет, не нашего, просто ассоциация. Относится к Брянску.

"Амосов его лукичом, лукичом! Он и завалился..." Так операционная санитарка Настя всем рассказала.

Мы с Лидой жили тогда при больнице, и нас вызывали на сложные экстренные операции. И Настю тоже.

В два часа ночи стук. Настя кричит через дверь:

- Бегите скорее, там в операционной человек режется:

Выяснять нет смысла, по пустякам не зовут. Захожу в операционный блок. В дверях жмутся сестры и няньки, встречает врач Наташа Худякова. Показывает на дверь сестринской комнаты.

- Там сумасшедший. Ужас, что делает!

Открываю дверь и вижу картину: на полу на коленях стоит человек без рубахи, голова наполовину обрита. Безумные, напряженные глаза. Но не это главное. У него распорот живот. В руке опасная бритва. Он оттягивает рукой петлю кишки, отрезает кусок бритвой и бросает... Уже лежат несколько кровавых комочков.

- Пробовали подходить - машет бритвой. Вот за вами послали.

Действовать нужно быстро, иначе изрежет весь кишечник, пока ослабеет. Рядом с дверями стояла деревянная подставка для капельниц, метра два высотой. Я схватил ее и что есть силы ударил концом по голове. Сумасшедший качнулся и упал. Подбежали, обезоружили, скрутили... Эту-то подставку Настя и прозвала лукичом - по имени нашего ординатора, высоченного детины. Вот откуда и ассоциация.

Больного усыпили, и Наталья ушила ему кишки. На другой день пришел в себя. К нам его привезла милиция, подобрала на путях, без сознания. Оказалось - белая горячка. Он был в Москве в командировке, пьянствовал, продолжал пить и в поезде, что-то померещилось, спустился между вагонами, получил удар по голове, к счастью, не смертельный. Наталья хотела ему обработать рану. Для этого нужно было побрить голову. Разговаривал разумно, не привязывали. Он выхватил у сестры бритву, выбежал из операционной и закрылся в сестринской комнате. Дальнейшее известно. Через день приехали жена и дочь - вполне респектабельные люди, киевляне. Все кончилось благополучно. Крестник, может быть, и теперь в Киеве живет.

Дневник. Суббота, перед обедом

Был в клинике. Нашел больного в том же состоянии, что оставил в пятницу: малые проблески сознания, дышит сам, кровообращение, моча в порядке. Живот немного вздут, перистальтика слабая. В целом очень тяжел, но надежда есть. Так и жене сказал. Маленькая, щуплая, но выдержанная женщина, знакомая по ночи в четверг, ждала меня в вестибюле.

- Доктор, но почему у него клапан оторвался?

Кабы я знал. Лет пятнадцать назад придумал швы с полиэтиленовыми трубочками, чтобы лучше держались в тканях, способ очень надежный. Совсем редко прорежется один-два шва, а так чтобы оторваться наполовину без признаков инфекции, да еще второй раз, - это совсем непонятно. Теперь под швы, кроме трубочек, подложил еще заплатки из тефлонового войлока. Кажется, нарочно не оторвать.

Если он выживет...

Воспоминания. Студенческие годы

Испугавшись экзаменов в МГУ, я вернулся в Архангельск поступать в медицинский. Что такое был тогда наш институт? За три года до этого его создали на голом месте. Дали два старых двухэтажных здания. Нашли кандидатов для заведования теоретическими кафедрами. Теперь оглядываюсь назад: хорошие получились профессора, ничуть не хуже тех, что встречаю уже тридцать лет в столицах. Ассистенты молодые, прямо из института или после года аспирантуры, "неостепененные". Но зато полны энтузиазма. Оборудование кафедр? Понятное дело, электроники не было, так где она тогда была? Зато трупов для анатомички сколько хочешь. Когда мы пришли учиться, был уже первоклассный анатомический музей.

Клиническая база, как называют больницы, где учат студентов лечить больных, тоже была не так уж плоха. Не те хоромы, что сейчас настроили, но вполне можно жить. Что больные часто лежали в коридорах, так и теперь их встретишь там же.

С общежитиями было очень плохо - двухэтажный барак на улице Карла Маркса.

На экзамены меня поместили в общежитие. Абитуриентов набили в большую комнату в помещении, примыкавшем к анатомичке. Ходили через коридор, где в пол врезаны огромные бетонные ванны, очень глубокие, там в формалине плавали трупы. Служитель - интеллигентный пожилой человек, достопримечательность кафедры - будто нарочно вытаскивал и перекладывал свое хозяйство. Лежали груды рук и ног. Запах формалина разъедал глаза.

Народ в комнате подобрался зеленый - архангельские и вологодские сельские юноши. Знания имели слабые. Поэтому я был почти профессор - физику и химию объяснял перед каждым экзаменом. Мне уже исполнилось двадцать два года, стаж работы на "руководящей должности" (а что, разве не так?), полтора курса заочного института. Но от трупов тоже мутило.

В этом общежитии я встретил Бориса Коточигова, с которым дружили потом тридцать лет - до самой его смерти. Он был мой ровесник, и жизненный опыт похожий - девятилетка с педагогическим уклоном, учительство в средней школе. Даже мать у него тоже сельская акушерка. Борис любил читать, пожалуй, глубже образован и вообще был умнее меня, хотя ученая карьера его остановилась на доценте. Мы сошлись сразу, еще экзамены шли, а мы уже ходили вечером по набережной Двины и вели всякие разговоры о литературе, о политике. Сродство душ, как раньше говорили.

Экзамены мы с Борисом выдержали, были зачислены в группу, его назначили старостой, меня - профоргом. Первые лекции не вызвали волнения - одну скуку. Помню, так хотелось спать, что соседа просил: "Толкни". Месяца два привыкал. Занятия казались легкими. Угнетала только зубрежка. Но ничего, освоил "технологию"...

Месяц прожили в той комнате, позади анатомки, потом открылось новое общежитие, и мы с Борисом попали в комнату на шесть человек - кровать к кровати. (Кровати с сеткой - первой в моей жизни, раньше на досках спал.) Компания в комнате попалась плохая, такие неинтересные ребята, без всякого понятия о такте. Вечер спят, ночь зубрят в голос, не уснуть. Уши заклеивал хлебным мякишем.

В октябре выяснилось, что общежитие обовшивело. Мыли и прожаривали на барже, в бане речников, весело.

Аля жила в другом, старом общежитии. Семейная жизнь в таких условиях - дело трудное и неприятное. Особенно когда муж на курс ниже, когда денег мало и жена любит одеться.

Я-то педант. Все продукты были рассчитаны: сколько калорий на копейку. На маргарин хватало, а на масло нет.

Заниматься было легко. После заочного института вся эта медицинская зубрильная наука казалась пустяком. Проучился два месяца и заскучал. В это время случилось большое событие в жизни страны: началось стахановское движение, выполнение двух или больше планов. Как раз для меня. Два курса в год. Тем более учились в две смены, второй курс днем, первый вечером. Заместитель директора Седов разрешил, если профессора второго курса согласятся. Они согласились.

Седов благословил:

- Давай. Но условие: без троек, практические занятия не пропускать, а на лекции как хочешь.

Разумный человек, спасибо ему.

Так начался мой эксперимент. Сильно вдохновился, занимался как проклятый, с утра до десяти вечера - институт и библиотека.

Отличная областная библиотека была в Архангельске, стоял одноэтажный дом напротив театра, теперь его нет. Много там проведено часов. Приду после обеда, сяду за стол, немножко подремлю на руках - и до самого закрытия. Каждый день. В общежитии не мог заниматься.

На втором курсе пристроился в группу к Але. Сначала на меня смотрели косо, потом привыкли.

Первая задача в зимнюю сессию - сдать анатомию и гистологию со вторым курсом. Оставалось всего два месяца - вызубрить, найти на трупе около 1500 пунктов. Пришлось сильно жать. Учил по атласам, а на труп приходил, когда вся картина вырисовывалась перед внутренним взором. Каждую неделю сдавал раздел.