Владимир Сапожников - Мы идём к Луне

• Название: Мы идём к Луне
• Автор: Владимир Сапожников
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1980

Повесть о том, как общение с природой подводит ребёнка к пониманию сложных нравственных проблем: добра и зла, вечности жизни и необратимости времени.

---

Птицы были красивые. Шубки серо-зелёные, хохолки-шапочки серебристые, а в крыльях сверкало ярко-жёлтое, золотое. И в хвостах тоже искрилось золотое и малиновое. Когда птицы перелетали с сучка на сучок, сыпались жёлтые, малиновые искры.

— Это жар-птицы! Жар-птицы Кабаньего болота! — догадался взволнованный начальник экспедиции. — Видишь, у них золотые перья в крыльях? Ты видел?

И носильщик видел! Целая стая маленьких жар-птиц. И они живут только на Кабаньем болоте!

— Очень красивые птицы, — согласился носильщик. — А знаешь, как их зовут? Свиристели. Послушай, как они переговариваются.

«Цвирь-цвирь-цвирь!» — слышалось в глубине рябиновых кустов. Тоненький чистый перезвон, будто родник по камешкам журчит.

— Цвирь-цвирь-цвирь, — заговорил с птицами начальник экспедиции на свиристельем языке. — Цвирь-цвирь! Вы нас не бойтесь. Мы путешественники. Мы идём в Берёзовый лог. Мы идём к луне. Знаете что? Вы не видели старичков-лешачков? Они в белых шапках и с кошёлками, а в кошёлках — волшебная трава…

Птицы удивились, что охотник знает птичий язык. Некоторые даже перепорхнули ближе, защебетали часто-часто, хотели, должно быть, рассказать про лешачков, но вдруг откуда-то сверху послышался ужасный свист! Не свист, а пронзительный разбойничий покрик, от которого леденела кровь в жилах. Стая — будто её ветром сорвало — разом вспорхнула, торопливым зелёным облачком помчалась прочь, быстрее, быстрее к дальнему лесу…

Что случилось? Кто кричал? И тут охотники увидели: с неба на свиристелей падало что-то белое, стремительное, страшное. Вот оно уже настигает птиц, сейчас врежется в середину стаи… И всё нарастал ужасный разбойничий посвист.

Это была огромная птица с огромными широко распахнутыми крыльями, с мохнатыми ногами.

Вот она, щёлкая клювом, мечется уже среди свиристелей: глазастая голова, страшные когтистые ноги. Птица-разбойник рубит направо и налево белыми острыми, как сабля, крыльями…

Лупастый хватала

Это был лунь. Он взмывал вверх и снова падал на стаю. Свиристели кидались врассыпную. «Цвирь-цвирь!» — слышалось пронзительное, отчаянное. Скорее, скорее к лесу! Стая то рассыпалась, то вновь собиралась торопливым испуганным облачком. Спешила, спешила… Лунь, треща клювом, рубил крыльями, метался молнией среди стаи, снова и снова падал сверху. Страшный бросок сверху — и одна свиристель отстала, заметалась, а лунь гнал её дальше и дальше от стаи, от спасительного леса… Он бил крыльями, прижимал мечущуюся птицу к земле и уже протягивал жадно растопыренные когти…

— Эй ты! — кричал охотник. — Не трогай её, она тебе ничего не сделала! Уходи, хватала противный, глазастый, лупастый!..

Охотники топали ногами, кричали. Ах, как хотелось помочь мечущейся в страхе птице, такой маленькой, такой беспомощной жар-птице Кабаньего болота! Но всё ближе стремительная белая тень, вот она настигает, настигла, бросок — и когти сомкнулись. Охотники видели, как мохнатые когти схватили, смяли живую птицу, скомкали, сломали крылья, и тотчас погасли золотые и малиновые искорки, сыпавшиеся в полёте…

— Отпусти её! — кричал охотник. — Ей же больно. Стой! Стой! Отпусти, дурак!

Но белый пират не слышал. Всё выше забирая над болотом, он улетал прочь, лениво махая широко распластанными крыльями.

И тут только охотник вспомнил об оружии. Пах-пах-пах-пах! — отчаянная длинная очередь. — Пах-пах!

Но где там! Лунь не спешил, направляясь к лесу, и было видно, что в когтях у него живая птица. И головку с хохолком было видно, и хвост. А вместо крыльев торчали в стороны переломанные пёрышки.

Ах, как ей сейчас страшно, как больно! Как бьётся у неё сердце! Ведь она живая и всё видит. И задыхается в железных когтях.

Пах-пах-пах!

Выстрелы гремели над Кабаньим болотом, но белый разбойник, не обращая внимания, удалялся с добычей. Охотник выхватил револьвер-автомат — одна длинная очередь, другая. Стволы нагрелись, пахло порохом над Кабаньим болотом, но всё напрасно…

В конце концов охотник отбросил оружие, сел на снег и заплакал.

— Ей же больно… — повторял он. — Она же маленькая, а он её схватил. Противный, глазастый, лупастый хватала…

— Конечно, больно, — сказал отец. — Но что делать? Для неё всё кончено.

— Почему кончено? Куда он её несёт?

— В лес. Сядет на дерево и позавтракает.

— Живая птица — завтрак?

— Выходит, так. Лунь — охотник, а свиристель — его добыча. И ничего тут не сделаешь. Вот если бы ты луня убил, это было бы неправильно.

— А правильно, что он большой, а она маленькая? И ничего ему не сделала. Он неправильный охотник. Пусть бы нападал на такого же когтистого луня и дрался, раз ему, дураку, охота драться.

— Он нападает не драться, а потому что голодный. Кстати, убивает он не всех. Кто ленивый, кто раззява и забыл, что на свете есть лунь.

— А кому он нужен, твой лунь? Он лупастый, крикастый, противный хватала.

— Нужен. А то бы птицы стали ленивые, разучились летать и даже петь. Ты заметил: лунь схватил не самую быструю свиристель, а беспечную лентяйку.

— Она не лентяйка. Она испугалась.

— За это и поплатилась жизнью. Одного не пойму: зима, а лунь ещё не отлетел на юг. И почему белый лунь, луговой хищник, оказался в лесу? Странный какой-то.

— Он не странный, а браконьер, вот он кто. Не улетает на юг и всех тут ест. Когда вырасту и будет у меня настоящее ружьё, всех луней прогоню. Чтобы никто никого не хватал. Чтобы законы были справедливые, а не такие. Ешьте друг друга, хватала хваталу, — вот какой будет закон.

— Ну что ж, не плохой закон, начальник, — одобрил носильщик. — Но, по-моему, нам пора градусов на тридцать взять восточнее. Как ты думаешь? А то мы отклонились от курса.

И правда, лыжня сильно вильнула в сторону, и это понятно: начальник экспедиции, взволнованный разыгравшейся на его глазах трагедией, отвлёкся от приборов.

— Тридцать градусов северо-северо-восток, — всё ещё всхлипывая, скомандовал он. — Ориентир — дальний угол болота Кабанья голова.

И решительно зашагал между кочек.

По карте через один переход они должны были выйти на лесную избушку.

Лесная избушка

Она чернела в глубине оврага, старая-престарая избушка с высокой трубой. На избушку будто кто наступил сапогом и почти раздавил. Она покосилась, сползла набок, а труба стояла посреди крыши бодро, как солдат на часах.

«А вдруг в избушке живёт лешачок-лесовичок? — подумал охотник. — Вдруг он дома и с ним можно поговорить? Он, конечно, спит днём, но можно зайти и сказать: «Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Я по делу. Дайте, пожалуйста, немного волшебной травы. У одной девочки больное сердце, а она мой лучший друг. Дайте, если можно, а я вам что хотите отдам. Хоть компас, хоть револьвер. Берите, я куплю себе новый».

С крыши избушки свешивалась сухая трава, и оттого избушка походила на старушонку с растрёпанными волосами. Под дверь тянулись маленькие следы-строчки и исчезали в темноте.

— Я зайду один, — сказал он отцу, снимая лыжи. — Ты подожди здесь, только не уходи далеко.

Охотник потянул за ремешок, дверь сердито проскрипела ржавыми петлями. В лицо пахнуло тленом, сыростью, дымом. Когда дверь захлопнулась за спиной, охотник долго стоял в кромешной темноте, боясь пошевелиться. Он сам не знал, чего боялся: мерещилось, кто-то протянет костлявую руку, схватит, утащит… Или спросит: «Зачем п-р-ришёл? Кто такой?»

Но никто не схватил и ничего не спросил. Откашлявшись, охотник вежливо сказал:

— Здравствуйте! — Потом повторил громче: — Здравствуйте, дедушка!

В ответ только прошелестело что-то в дальнем углу.

Темнота дышала на охотника дымом и крепким запахом сапожного крема. Будто целый полк солдат чистил тут сапоги. Пахло едуче, остро, хотелось чихнуть, но чихать в темноте он боялся.

Тусклая полоска света пробивалась в оконце. Когда глаза привыкли, выплыло из темноты что-то большое, чёрное. Оно громоздилось посреди избушки, ребрастое, с ощеренным ртом. Охотник в ужасе попятился: схватит. Но не хватало: это было неживое. Кажется, это было похоже на печь.

Да, это была чёрная от сажи печь, занимавшая почти всю избушку. Кто и что варил в этой большущей печи?

Когда вошёл отец, охотник спросил:

— Чем это пахнет так… едуче? Ап-чхи!

— Будь здоров! — сказал отец. — Это дёгтем пахнет. Тут дёготь гнали.

С потолка свешивалась сажа. Она, как шерсть, шевелилась на потолке и стенах. Всё в избушке было прокопчённое: щербатая лавка, изрубленный пень-чурбан. Даже земляной пол был угольно-чёрный. От пола тоже пахло загашенным костром и сапожным кремом.

— Дёготь? А зачем он?

— Дёгтем смазывали телеги.

— Телега — это ранешная автомашина? Ранешний мотоцикл?