Ольга Елисеева - «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)

• Название: «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Анвик К
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-89669-008-8

Академическое исследование «феномена женской дружбы» в светском обществе России второй половины XVIII в. предложила О. И. Елисеева — ведущий специалист по проблемам взаимоотношений «в верхах» этого периода. Для профессионала в этом очерке важны не только богатое фактическое содержание, тонкие наблюдения и аналогии, но в еще большей степени — открытые автором ракурсы духовной жизни «века просвещения» и элегантные средства их доказательного освещения. Всем авторам, со времен И. Е. Забелина пытающимся мотивированно осветить положение и поведение женщины при дворе, знакомы сложные, подчас неразрешимые проблемы сочетания, как сейчас выражаются, «гендерного» анализа с источниковедческим: в этом очерк является весьма полезным образцом.

Блестящий очерк Елисеевой представляет собой «окно» в светский мир XVIII в. через тонкости внешних, общественных — и личных, даже интимных взаимоотношений Е. Р. Дашковой и Екатерины Великой.

---

Ольга Елисеева «ПРОСТИ, МОЙ НЕОЦЕНЕННЫЙ ДРУГ!» Феномен женской дружбы в эпоху просвещения

Екатерина II и Е. Р. Дашкова

«Во всей России едва ли отыщется друг более достойный Вас»; «Заклинаю, продолжайте любить меня! Будьте уверены, что моя пламенная дружба никогда не изменит Вашему сочувствию»; «Я люблю, уважаю, благодарю Вас, и надеюсь, что Вы не усомнитесь в истинности этих чувств»; «Прости, мой неоцененный друг!»[1] Это строки из записок великой княгини Екатерины Алексеевны к Е. Р. Дашковой 1759 — начала 1762 гг.

Дружба этих двух женщин наложила неизгладимый отпечаток на события русской истории второй пол. XVIII в. и помогла одной из них взойти на императорский престол, а другой очутиться во главе Академии Наук. «Единственное, чего России не хватает — это чтобы какая-нибудь великая женщина командовала войском. — не без раздражения замечал Джакомо Казанова после знакомства с „госпожой д’Ашкоф“. — Ученые мужи сгорели бы со стыда, что ими правит женщина, когда бы не признали в ней Минерву».[2]

Титул Минервы, римской богини мудрости, был признан современниками за обеими Екатеринами — Великой и Малой. Дружба, возникшая между двумя просвещеннейшими дамами своего времени, уже сама по себе заслуживает внимания, поскольку явилась сложным культурным феноменом эпохи Просвещения и была возведена нашими героинями в ранг высокою искусства человеческих взаимоотношений, выстроенных по канонам Классицизма.

Просвещенная Фемина

Европейское Просвещение завершило формирование особого, ни на что не похожего типа женщины. Не только мать и хозяйка, не только Прекрасная Дама — предмет для поклонения и завоевания, не просто модель для художников или скульпторов — а женщина-политик, литератор, философ, ученица известных профессоров, содержательница модных салонов, где собирались поэты и писатели. Властительница дум, духовно связанная с развитием культуры и во многом определявшая этот процесс.

Именно в эпоху Просвещения в образованных семьях появляются собственные женские библиотеки, начинают издаваться первые женские журналы, представительницы высших слоев европейского общества начинают писать дневники и мемуары, что свидетельствует об осознании ими ценности своих чувств и мыслей.[3] Современницы Екатерины II и Дашковой зачитывались воспоминаниями королевы Маргариты Наваррской, а знаменитые письма госпожи де Севиньи, придворной дамы Людовика XIV, стали для нескольких поколений пишущих женщин образцом изящного стиля.

В мастерской художника женщины перестали служить только моделями, некоторые из них сами встают к мольберту. В середине XVIII в. большой популярностью пользуются немецкие живописные полотна Анжелики Кауфман и итальянские пастели Розальбы Карьерра. На рубеже XVIII–XIX вв. их известность затмили портреты Виже-Лебрен, много работавшей в России. Даже скульптура — сугубо мужской вид искусства — пропускает женщину-ученицу. В Петербурге побывала и оставила свои произведения ученица знаменитого скульптора Фальконе мадемуазель Коло, которой Медный всадник обязан своей головой. Начиная с 50-х гг. XVIII в. умение рисовать становится частью хорошего женского образования и в России. По отзывам Казановы, прекрасные пейзажи, писала госпожа Сивере, супруга известного екатерининского вельможи.

Попытки дам наравне с мужчинами включиться в научную и художественную жизнь общества вызывали жаркие споры. Известная комедия Мольера «Ученые женщины» содержит язвительное обличение поверхностной дамской образованности и советует пока еще не поздно замкнуть разбушевавшуюся Фемину в строгом домашнем кругу. Однако основные тенденции времени шли явно вразрез с требованием драматурга.[4]

Просвещенные дамы, хотя и не могут обучаться в университетах, сами ищут себе наставников среди знаменитых физиков, астрономов, математиков. Становятся последователями известных оккультистов. Мать Екатерины II, принцесса Иоганна Ангальт-Цербстская была одной из наиболее преданных учениц графа Сен-Жермена в парижский период его жизни.[5] В записках Казановы читатель встречается с госпожой д’Юрфе, доискивавшейся египетских таинств посмертного перевоплощения женской души в мужскую.

Постепенно дам начинают принимать в масонские братства, подтверждая тем самым право женщин на духовное самосовершенствование. «Се я, Руфь, стучу в запертые двери. Отоприте!» — текст французского посвятительного ритуала для дам, звучал очень символично для эпохи Просвещения.[6]

Российское дворянское общество, стремившееся со времен Петра I к европейской образованности, не осталось в стороне от процесса раскрепощения женщин. Еще в конце XVII в. царица Наталья Кирилловна единодушно осуждалась москвичами за любовь ездить по столице в возке с отдернутыми занавесками на слюдяных оконцах, а тем паче за прогулки на берег Москвы-реки посмотреть на кулачные бои. Ее падчерица и политическая соперница царевна Софья Алексеевна, готовясь к провозглашению себя царицей, вышла из церкви и обратилась к стрелецкому караулу со словами: «Ну что, годны ли мы вам?» В ответ она получила глухой ропот неодобрения, а затем выговор патриарха за то, что «непригоже поступает»,[7] нарушая границы своего женского долга и принимая на себя чисто мужские функции.

Пройдет всего полвека, и никому в голову не придет осудить императрицу Анну Ивановну за то, что она не только «постреливает» из ружья по воронам, но и с рогатиной ходит на медведей и кабанов.[8] Охота — страсть анненского царствования — увлекала многих придворных дам. «Малообразованная» и «недалекая» царица увлекалась астрономией и обожала смотреть в телескоп на Сатурн.

Царствование Елизаветы Петровны, на которое пришлась юность наших героинь, прославилось необычными маскарадами, на которых дамы наряжались в мужское, а кавалеры — в женское платье. Подобные метаморфозы, согласно воспоминаниям Екатерины II, вызывали неприязнь у мужчин, но приводили в восторг прекрасную половину двора.

Совсем недавно публика познакомилась с портретами Елизаветы Петровны кисти Л. Каравакка[9] и Е. Р. Дашковой работы неизвестного художника[10] в мужских костюмах. Появилась возможность высказать предположение, что знаменитый Рокотовский «Молодой человек в треуголке» вовсе не портрет сына Екатерины II А. Г. Бобринского и «не переодетая» в мужское платье первая рано умершая жена Н. Е. Струйского, а сама императрица в маскарадном костюме. Изучение картины с помощью рентгеновских лучей обнаружило, что под верхним красочным слоем сохранилось другое изображение — женщина с серьгами, в декольтированном платье. Лишь лицо осталось неизменным,[11] а оно полностью совпадает с лицом великой княгини Екатерины Алексеевны на портрете Пьетро Ротари 1761 г.

Подобные маскарады в символической форме знаменовали собой важную особенность эпохи Просвещения — размывание жестких, непреодолимых рамок, прежде ограничивавших поведение двух различных полов в обществе. Теперь мужчины и женщины могли на время как бы «поменяться местами», пусть пока только в перевернутом мире маскарада. Театральность, зрелищность культуры XVIII в. уже давно замечена исследователями. Чем театральнее становился повседневный быт, тем больше элементов абсурда, перевоплощения впитывала в себя повседневная жизнь. А когда потребность в постоянной игре на публику ушла из жизни европейского общества вместе с серьезным культурным переломом рубежа XVIII–XIX вв., многие элементы метаморфозы, в частности значительное расширение рамок женского мира, уже вошли в привычку, прочно закрепились в повседневной жизни. Для того чтоб отстаивать их, отпала необходимость в форме большого маскарада, но в эпоху Екатерины II и Дашковой она еще существовала, и ее следует учитывать, рассуждая об особенностях дружбы наших героинь.

«Вообрази, я здесь одна…»

В своих мемуарах Дашкова пишет, что в те времена во всей России не было женщин, кроме нее и великой княгини, занимавшихся «серьезным чтением». Эти строки нередко ставят Екатерине Романовне в вину и приводят как доказательство дашковского самомнения. В самолюбии княгине, конечно, не откажешь, но, если разобраться, мемуаристка не так уж далека от истины, хотя буквально страницей ранее приводит казалось бы противоречащие своим словам факты.

Перечисляя петербургские знакомства, Екатерина Романовна пишет: «Из частных домов я посещала семейство Голицына, где любили меня и жена, и муж — очень умный и уважаемый старик».[12] Речь идет о семье Д. М. Голицына, русского посла во Франции в 1761 г. вернувшегося из Парижа, и о его жене Екатерине Дмитриевне, родной сестре Антиоха Кантемира Смарагде Кантемир, даме чрезвычайно начитанной и широко мыслящей, основавшей вместе с мужем Голицинскую больницу в Москве, но, к сожалению, скоро скончавшейся. В обществе этих «милых стариков», которым не исполнилось еще и 40-ка, юной княгине, конечно, не было скучно. Но этой весомой поправкой круг действительно образованных женщин в Санкт-Петербурге в начале 60-х гг. XVIII столетия можно и ограничить.