Гилберт Клинджел - Остров в океане

• Название: Остров в океане
• Автор: Гилберт Клинджел
• Издательство: Государственное издательство географической литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1963

Инагуа… маленький заброшенный островок Багамского архипелага. На этом клочке выжженной солнцем земли случайно оказались два американских любителя-натуралиста — Джилберт Клинджел и Уоли Колман.

Они плыли на небольшом паруснике „Василиск", стремясь к островам, разбросанным в голубом просторе между Багамским архипелагом и пустынным побережьем Юкатана, но суденышко разбилось о рифы.

Крушение мечты, крушение надежд… Однако пытливый глаз натуралиста замечает, что на этом острове живут самые маленькие на земле ящерицы, красивые птицы, интересные крабы. Вскоре Колман уезжает на родину, а Клинджел остается на Инагуа изучать жизнь его удивительных животных.

После возвращения в США Клинджела снова потянуло к прерванным исследованиям, и он во второй раз едет на Инагуа, захватив с собой водолазный костюм. Обо всем, что он видел на земле и под водой, Клинджел написал книгу, которая от первой до последней страницы читается с неослабевающим интересом.

---

Несомненно, что многие рыбы очень любопытны. В первую очередь это относится к акулам, летучкам и триглам.[70] Но мой победитель бленни побил в этом отношении рекорд — такой любопытной рыбы мне еще встречать не приходилось. Когда я присел на песок неподалеку от его владений, он тотчас подплыл к моей руке, лежавшей на песке, и обследовал каждый палец, тычась носом в один ноготь за другим; затем забрался мне на ногу и тщательно изучил старый шрам, полученный много лет назад, когда я напоролся на раковину устрицы.

В полосе приливов и отливов жизнь сосредоточивается исключительно у скал. Песчаная равнина в волнистых бороздах — слишком ненадежный приют для более или менее оседлых организмов. Это, так сказать, подводная «ничейная земля» — пустынная белая полоса на синем фоне. Все же в периоды недолгого затишья, когда прилив достигает высшего уровня, некоторые рыбы покидают скалы и совершают вылазки в открытое море. Однако никто из них не отплывал от берега на сколько-нибудь значительное расстояние, кроме рыб крупных и сильных пород. Сержант-майоры, синеголовки, помацентриды и рифовые рыбки ограничиваются прогулками в восемь-десять футов. В таком отдалении от скал они чувствуют себя вполне спокойно, зачастую проплывая под носом у более крупных рыб. Они знают, что достаточно одного движения плавника, чтобы укрыться в расщелине.

Из мелких рыб лишь кузовки безнаказанно шныряли в открытом пространстве, чувствуя себя в безопасности под защитой своих солидных бронированных доспехов, да еще рыба-еж по сходству с подушкой для и иголок уступает лишь морскому ежу. Рыба-еж совершенно лишена страха, и это не удивительно: одно прикосновение к ней грозит болезненным ранением.

В открытой воде обитали и рыбы-шары,[71] тусклые колючие существа, в минуту опасности способные раздуваться до огромных размеров. Их считают очень глупыми рыбами, но в Чесапикском заливе я наблюдал как они целой компанией нападали на больших крабов, прокусывая острыми зубами их прочные панцири. Предпринять подобную операцию в одиночку было бы исключительно опасно. Можно ли назвать глупой рыбу, способную на такие организованные действия?

Большинство патрулировавших рыб принадлежало к крупным хищникам. Они плавали взад и вперед, подстерегая скромных обитателей подводных скал, решившихся высунуться из своего логова. Немногочисленные, но страшные, все они умели развивать огромную скорость. Среди них я заметил трубу-рыбу длиной около трех футов, не считая длинной нити, которая тянется от ее хвоста. Здесь была и барракуда,[72] загнавшая крошечную рыбу-бабочку под защиту утесов.

С полчаса вода у основания подводного утеса была спокойна и неподвижна. Рыбы скользили и кружились легко, почти без малейших усилий. Потом вода начала убывать. Сначала отлив шел так медленно, что я не заметил перемены, но вскоре мне бросилось в глаза, что водоросли уже не свисают с камней безжизненными нитями. Их нежные стебли стали вытягиваться в направлении далекого, невидимого острова Маягуаны. Морские веера тоже зашевелились, но в отличие от своих собратьев на большом рифе, они располагались не параллельно береговой линии, а перпендикулярно к ней. И это понятно, потому что здесь главная действующая сила не прибой, а приливо-отливные течения.

Длинные песчаные валики на дне тоже начали изменяться. Со стороны, откуда шло течение, они становились более пологими и более крутыми — с обратной.

Морские попугаи, помацентриды и другие рыбы, которые кормятся на скалах, стали перебираться под защиту утесов, где они продолжали прерванные поиски пищи. Безмятежно спокойная атмосфера, царившая здесь последние полчаса, рассеивалась. Приближался подводный шторм, и, готовясь к нему, рыбы и даже некоторые беспозвоночные, включая с полдюжины раков-отшельников, прятались по своим норам и расщелинам и погружались в свой странный, но все же, по-видимому, освежительный сон с открытыми глазами: ведь ни у кого из них нет век! Кузовки и рыбы-шары вернулись с песчаной равнины и выбрали себе удобные местечки на песке. Скалозубы даже зарылись в песок по самые глаза.

Какую беспокойную жизнь ведут обитатели этих мест, подумал я. Со всех сторон их подстерегают хищники, наверху бушует прибой, и дважды в сутки им приходится выдерживать сокрушительный напор несущихся на них океанских вод. Как они напоминают жителей Фландрии или Эльзаса, которые периодически подвергаются военным нашествиям, но, не отчаиваясь, продолжают жить на родной земле, отстраивая новые дома на месте разрушенных снарядами и уничтоженных пожарами, чтобы потом снова увидеть все в развалинах и приступить к новой стройке! Все же подобное сравнение не вполне правомерно: ведь прилив — это поток жизни, а не смерти, нормальное явление природы, регулирующее жизнь миллионов живых существ.

Когда я выходил на берег, чтобы избежать вторичного натиска воды, последние живые существа, которые я увидел перед тем, как мой шлем появился над поверхностью, были медузы аурелии, известные в Америке под названием «луна-медуза».[73] На Инагуа этот вид я встретил впервые. Появление аурелий в такой момент показалось мне весьма знаменательным. Больше чем какое-либо другое живое существо на нашей планете они олицетворяют своими радужными прозрачными тканями символику приливов и отливов. Я насчитал шесть медуз. Их полусферические зонтики чуть пульсировали и медленно колыхались на воде, уносившей их в открытый океан. Бледные и светящиеся, они действительно походили на луну. Бесцельно уплывали они по прозрачной сверкающей глади в бесконечное водное пространство. Вместе с океанскими приливами, медузы всецело отдаются на волю луны. Послушное луне течение — их жизнь, их мир, их средство передвижения.

Глава XVI АКУЛЫ

Акулы красивы в том же смысле, как тигры и пикирующие бомбардировщики. Пусть эти рыбы — жестокие кровожадные, садисты или, подобно бомбардировщикам, настоящие орудия уничтожения, но факт остается фактом: акула на свободе, в океане, — воплощенное совершенство линий и грации. Обтекаемые формы — не новость, современная техника только применила принципы использованные акулами еще в незапамятные времена задолго до появления человека. Правда, и среди акул есть отдельные виды, отказавшиеся от элегантной симметрии линий, свойственной их породе. В качестве примеров можно привести молот-рыбу и пилоноса,[74] но в целом семейство акул не отступило от основного закона своего формообразования — высокой гармонии пропорций.

Акула, пойманная на крючок и лежащая на палубе, вовсе не красива. Подобно всему мертвому — это груда скомканной плоти и окостеневших мускулов. Только жизнь наделяет их своеобразием. Мне не раз случалось разговаривать об акулах с учеными и рыбаками, и лишь немногие из них ценили по достоинству их красоту. Вероятно, это объясняется тем, что мало кто из них видел акул в их естественной среде, не с поверхности моря. Но и этим немногим мешает увидеть красоту акул страх и недоверие, поддерживаемые обширной литературой об акулах. Подобным же образом лишь один человек из десяти тысяч способен оценить красоту змеи, хотя таковая, несомненно, существует; точно так же люди, которые с минуты на минуту ждут, что им на голову свалится смертоносный груз, мало расположены рассуждать о достоинствах конструкции бомбардировщика. Объективное суждение об акуле, змее и бомбардировщике возможно лишь в том случае, если ум судьи свободен от страха и недоверия. Повторяю: с точки зрения архитектоники акулы являются наиболее совершенно сформированными животными.

В мои намерения не входит спорить о том, нападают ли акулы на людей или не нападают. Факты как будто говорят и о том и о другом. Зарегистрировано несколько подлинных случаев нападения, но, кроме того, ходят сотни рассказов, за достоверность которых нельзя ручаться, и столько же явно выдуманных. Между прочим, акулам часто приписывают нападения, совершенные барракудой, в чьей хищности и жестокости нет никаких сомнений. Однако большинство видов акулы, включая самые крупные, совершенно безобидны. Людоеды среди них встречаются весьма редко.

Когда-то я тоже разделял ходячее мнение, что остерегаться надо всех без исключения акул и что все они — мерзкие существа. Мое превращение в акулофила началось у Шип-Кея, где из-за своего невежества я изрядно набрался страху, встретясь с акулой; а после встречи с тигровой акулой на барьерном рифе у меня появился к ним подлинный интерес. Не поймите меня превратно: я не принадлежу к числу людей, находящих удовольствие в том, чтобы поиграть с этой рыбкой или пырнуть ее ножом, как сделал один молодчик ради эффектного кинокадра. Мне никогда не приходилось и хлопать акул по чувствительному носу, чтобы отогнать их от себя, о чем нам поведал один автор; я не люблю искушать судьбу. Напротив, я питаю к акулам глубокое уважение. Во время подводных экскурсий я стараюсь держаться как можно скромнее в своем железном шлеме, с бульканьем пускающем пузыри воздуха: усаживаюсь где-нибудь поудобней между глыбами кораллов и незаметно, насколько это возможно, без помех наблюдаю за тем, что происходит вокруг меня.