Дмитрий Савочкин - Тростниковые волки

• Название: Тростниковые волки
• Автор: Дмитрий Савочкин
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-47139-3

Новый роман автора «Марка Шейдера» Дмитрия Савочкина – пожалуй, самый психологически точно выверенный конспирологический триллер в отечественной литературе за последние несколько лет. Лихо закрученный сюжет – лишь начало. Чем глубже в него погружаешься, тем лучше понимаешь, что перед тобой – приключенческая и одновременно очень философская книга, очень необычное и оригинальное размышление о множественности миров нашей вселенной и о роли человеческой инициативы в глобальной предопределенности.

Герой романа – «черный» археолог, специализирующийся на армейских жетонах Третьего рейха. Однажды – за баснословное вознаграждение – он берется выполнить странную работу: найти покончившую самоубийством девушку. Найти ее живой. И на пути у него встанут не только люди…

Поклонники знаменитых сериалов с многомиллионной аудиторией по всему миру – «Секретные материалы», «Скользящие» и «Грань», – несомненно, полюбят этот роман и найдут в нем много интересных идей и соображений. Роман держит в напряжении до последней страницы, но и после не отпускает, раз и навсегда меняя традиционный взгляд на привычные вещи и явления.

---

Я посмотрел на листки с распечатками, ещё секунду поколебался и принял решение.

– Значит, условия такие, – начал я, но она меня перебила, вскочив со стула:

– Уррраааа!

– Ты чего кричишь?! – воскликнул я, тоже перейдя на «ты».

– Ты меня берёшь.

– Я тебя не беру, а нанимаю. И то, что я тебе сейчас скажу, очень серьёзно, так что слушай внимательно. Условия такие. Все дни, пока мы работаем вместе, рабочие. Время работы и время отдыха устанавливаю я. Если я говорю, что надо в воскресенье ночью в дождь ехать в лес, рыть там землю – едем в лес и роем землю, и никаких возражений или рассуждений. Ты делаешь то, что я говорю, в том объёме, который я устанавливаю. Нравится тебе или не нравится, понимаешь ты, зачем это нужно, или не понимаешь – не важно, я ничего не обязан тебе объяснять. Ты живёшь в тех условиях, в которых надо жить, ешь и пьёшь то, что есть в наличии, и не скулишь. Вообще никогда не скулишь. Если ты нарушаешь какое-то из этих правил, я тебя увольняю без выходного пособия.

– Ясно, – она с готовностью кивнула.

– Ты одеваешься по-походному и берёшь с собой минимум вещей. Возьмёшь больше одной сумки, будешь тащить на горбу сама. Я отвечаю за наличие ночлега и еды и оплачиваю все транспортные расходы. За работу я плачу тебе стандартную подённую ставку копателя на протяжении всего времени поиска. Это неделя или две.

– А «стандартная подённая ставка» – это сколько? – лукаво склонила она голову вбок, и я написал на салфетке перед ней цифру. Она кивнула.

– И ещё одно. Всё, что мы делаем, – легально, это не должно быть опасно. Меня нанял один человек для простой, нормальной вещи – кое-что найти. Он не обязывал меня к соблюдению конфиденциальности или хранению каких-то тайн. Но в начале поиска никогда нельзя сказать, что мы увидим и к чему придём в конце. Поэтому я оставляю за собой право в любой момент по поводу любой вещи сказать: «Это тайна». И тогда я должен быть уверен, что ты никому ничего не расскажешь. Предупреждаю, учитывая журналистские рефлексы. Мне бы очень хотелось договориться об этом сейчас.

– Конечно, – она кивнула, – только ты, пожалуйста, не забывай про тайны говорить, что это тайны. А то есть люди, которые треплются, а потом, когда ты кому-то что-то пересказываешь, обижаются, говорят: «Я думал, и так понятно, что это секрет».

– Не волнуйся, я не забуду. Я тебе два раза повторю.

– Здорово. А когда мы начинаем?

Я посмотрел на часы:

– Сейчас. У меня к тебе на сегодня есть ещё два задания. Первое – купи нам с тобой билеты на поезд, до дома. – Я достал бумажник и положил перед ней несколько купюр. – Отзвонись потом, скажи, какой вагон.

– А второе?

– Достань где-нибудь фотографию дочери Караима. В смысле, Русалки. Сумеешь?

– Не вопрос. – Она кивнула головой, собралась и поспешно пошла выходу.

– Верба, – окликнул я её, когда она уже была в дверях.

– Что?

– А как звали подругу Фет-Фрумоса?

– Ыляна Косынзяна, – улыбнулась она, – это Одесса, тут полно молдаван. На самом деле тут каждый третий знает, как звали подругу Фет-Фрумоса.

Я поел, расплатился и отправился искать интернет-клуб.

В почтовом ящике меня ждал ответ от Хаима. Хаим начинал прямо, без обиняков:

«Wenn ich in meinem Briefkasten einen Brief von dir sah, griff ich sofort eine nur für den Fall bei der Hand liegende Axt und zerstückelte meinen Monitor. Als ich dann abgekühlte, wurde es mir klar, dass der Monitor dafür nicht gültig ist, dass verschiedene Bastards mir plötzlich Briefe schreiben, aber es war schon zu spät: Ich musste nach einem neuen Monitor gehen. So füge die Standard LCD Kosten meinem zustehenden Betrag hinzu.

Gleich muss ich dich verstimmen, mein kleiner Liebhaber der Antike: man hat dir die Fälschung unterschoben/aufgehalst. Niemals, in keiner einzigen Einheit der Wehrmacht wurden die Runen für die Bezeichnung der Division verwendet. Sie könnte mit einer Stellennummer bezeichnet werden, mit dem Namen, oder mit einer codierten Nummer (auf den EM der Saboteurs und Luft-Kommandos). Hier nun Martha fügt von dem Sofa hinzu, dass mit den Runen auf der EM benennte sich nur «SS» – ebenso wie auf allen übrigen Regalien.

Aber wenn es so eine EM gäbe, dann könnte die wirklich nur in der zweiten SS «Das Reich» ausgegeben werden, und einem gewissen Hans Brueghel, Hauptsturmführer des psychologischen Dienstes (VI) von Divisionsstab, gehören. Um das festzustellen, muß ich auch nicht mal zu Berlin anrufen, ich habe eine Kopie des Erkennungsmarken-Verzeichnisses von der Division.

Brueghel ist eine sehr triviale Person. Während des ganzen Krieges ist er durch nichts berühmt oder gekennzeichnet geworden – und deshalb findet man fast keine Erwähnung über ihn in den Studien über die zweite SS, es sei denn, in der allgemeinen Liste. Seine Biographie ist bruchstückhaft – wurde in 1901 geboren, seit 1930 Mitglied der Partei, ein SS Veteran, in der Organisation seit 1931 (Buch # 11 111 – eine interessante Nummer, ja?), in der Division seit ihrer Gründung und bis Mitte 1943. Wird vermißt.

Ich habe gerade überprüft – ich habe nichts mehr von ihm, und in einer Entfernung von Katzensprung kann ich nichts mehr finden.

Wenn du wirklich Information über ihn brauchst, trotz der Tatsache, dass die EM gefälscht ist – ziehe ich nach Berlin. Aber ich warne dich – du wirst den Satz mit zwei multiplizieren. Sowohl für mich als auch für Martha.

Schreibe, gehe nicht verloren.

Weil ich habe keine Lust mehr habe, nach dem nächsten Brief den Monitor in Stücke zu schneiden.

Chaim»[2].

Тут надо сказать пару слов о том, кто такой Хаим.

Хаим представлял собой настоящий клубок противоречий, начинавшихся с его происхождения.

Отец Хаима был чистокровным немецким евреем. Дед и бабка Хаима по отцовской линии познакомились в концлагере Дахау. Они любили друг друга платонически, через колючую проволоку, словно в романе Ремарка, стоически поддерживая друг друга в ожидании смерти. В 1944 году оба они неожиданно были переведены из концлагеря на завод по производству мыла в рамках кампании Гиммлера под улучшению имиджа рейха накануне поражения в войне, и в 1945-м их освободили американские войска. В 1946-м они поженились, и в 1947-м у них родился сын – отец Хаима.

Мать Хаима была отпрыском древнего баварского аристократического рода. Её отец, барон фон что-то там, был мелкоземельным помещиком и в 1935-м вступил в партию, затем в СС, ушёл добровольцем в армию, с началом войны оказался на Восточном фронте, где дослужился до штурмбаннфюрера и командовал батальоном, а потом попал в плен и исчез из жизни своей семьи на долгих двадцать лет. Мать Хаима родилась через девять месяцев после последнего отпуска её отца, в 1944-м, и увидела его впервые в 1965-м, уже взрослой женщиной. Через несколько лет она вышла замуж за еврея, уехала из дома и, насколько мне известно, больше не виделась с отцом ни разу до самой его смерти. О причинах можно было только догадываться. Один раз Хаим обмолвился, что его дед имел какие-то связи с ОДЕССА, но развивать эту тему не стал, и я не стал спрашивать.

Поскольку его отец не был немцем, а мать не была еврейкой, Хаим был чужим и для тех и для этих. Думаю, не стоит и говорить, что для Хаима не существовало священных коров – он одинаково равнодушно относился и к трогательности покаяния немцев, и к аффективности Шоа. Вторая мировая интересовала его прежде всего как заработок – и он был здесь достаточно успешен. Как историк Хаим имел постоянную аккредитацию во всех крупных архивах и фондах Германии, начиная, конечно, с Deutsche Dienststelle – преемницы ВАСт, – «Немецкой службы по оповещению близких родственников павших солдат бывшего вермахта», и Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge e.V. – «Народного союза Германии по уходу за военными могилами». Помимо этого у него были прекрасные исследовательские навыки и отличный нюх на всё, что выбивалось из общей картины. Хаим сотрудничал с рядом серьёзных копателей, прикрываясь официальными подработками на те или иные исторические общества и поисковые движения. Пару раз он попадал в поле зрения полиции, но каждый раз выходил из воды сухим.

Мне повезло познакомиться с ним в самом начале моей… скажем так, «археологической карьеры», и так уж случилось, что мы стали друзьями. Хаим вообще редко сходился с людьми – слишком уж специфическим он обладал характером. Единственным человеком, которому он полностью и безоговорочно доверял, вот уже десять лет была его девушка, Марта, – вероятно, самое удивительное создание на Земле. За всё время нашего знакомства, кроме «Привет» и «Пока», Марта произнесла при мне, может быть, десяток слов. Но Хаим с регулярностью утренней газеты пересказывал мне анекдоты, басни и целые поэмы в прозе, утверждая, что это вчера ему рассказала Марта. Очевидно, она общалась с ним одним. И, очевидно, их двоих это вполне устраивало. Она была полупрофессиональным фалеристом, и её помощь часто оказывалась очень кстати.

Последний раз мы расстались в разгар моих «полицейских приключений». Мне пришлось спешно обрубать все концы, и я просто исчез, ничего не объясняя. Хаим сам работал в этом бизнесе не первый день и хорошо знал, что это могло значить, поэтому не сделал ни одной попытки со мной связаться. С моей стороны, конечно, было некрасиво не появляться так долго, будучи на свободе, но я рассчитывал, что Хаим не сердится. В конце концов, зачем же ещё нужны друзья?

Судя по письму, Хаим не сердился, во всяком случае не сильно. Меня больше волновало другое. Хаим настаивал на том, что жетон поддельный, в то время как я с самого начала не сомневался в его подлинности. Я откинулся на спинку стула и запрокинул голову. Под потолком неспешно месил воздух вентилятор, очевидно, не выключенный с лета.

Я начал взвешивать «за» и «против». «Против» набиралось довольно много – жетон действительно был аляповатым и совершенно не напоминал виденные мною образцы. Но было одно очень веское «за» – именно такой аляповатый и несуразный жетон никто не стал бы изготавливать, чтобы выдать его за подлинник. Подделка жетона того времени – филигранная работа, которая не может принести сколь-нибудь серьёзных дивидендов. Тем более подделка половины жетона. Человек, который подделывал такой жетон, совершенно точно имел в виду какую-то цель. И он точно был профессионалом. Такой человек не стал бы подделывать жетон настолько неправдоподобно. Моё чутьё уверяло меня, что этот жетон – настоящий. Во всяком случае, тот, кто его делал, изготавливал оригинал. Что бы это ни означало.