Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2002)

• Название: Журнал Наш Современник №8 (2002)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

Встреча с Благодатным Огнем — заветная цель паломничества в Иерусалим. Ради этой встречи надо прибыть в Святую Землю заблаговременно, исповедо­ваться и причаститься в ночь с Великой Среды на Великий Четверг, в Чистый Четверг днем присутствовать на площади перед храмом Воскресения на чине омовения ног, который совершается Патриархом Иерусалимским, и потом вечером отстоять чтение двенадцати Евангелий, в Великую Пятницу совершить крестный ход ко Гробу Господню, а в ночь с Пятницы на Субботу пробыть при Гробе, испытав на себе все гонения со стороны католиков и израильской полиции. Надо с восторгом промучиться все утро Субботы до появления в храме Патриарха и только после этого встретить пришествие Чуда.

Чин погребения Плащаницы в храме Воскресения начинается в полночь. По московскому времени это час ночи. Чин совершается со всей присущей этому скорбному событию торжественностью, крестный ход по храму продолжается более часа, и все время красиво и со страданием поют “Кирие элейсон”. Вокруг Кувуклии обходят медленно три раза. И лишь после этого вносят Плащаницу в пещеру Гроба. Потом наступает затишье.

Католики, не признающие Благодатного Огня, вполне могли бы из уважения к христианским чувствам православных людей в утро Великой Субботы, которую они считают просто субботой, не устраивать мессу при Гробе Господнем, а отслужить ее в своем просторном храме Явления Христа Богородице. Но им хочется насладиться своим могуществом, и поэтому с пяти часов утра всех, кто успел разместиться поближе к Кувуклии, израильская полиция начинает изгонять из ротонды и спрессовывать в северном и южном крыльях храма.

Довелось и нам испробовать, что такое стоять в давке и наблюдать за католической мессой. Любви к католикам после этого, мягко говоря, не прибавляется. Два часа мы стояли спрессованные и ждали, когда же они начнут, ибо как нам, в конце концов, объяснили русскоговорящие полицейские, это все у них длится ровно час — ни минутой меньше, ни минутой больше. Я нарочно говорю “все это”, потому что назвать происходившее великим словом “литургия” не поворачивается язык.

Когда наконец часы пробили 7 утра, из католической ризницы вышли три францисканских монаха — негр, белый и китаец. Как и подобает францисканцам, на них были коричневые балахоны, схваченные по поясу веревкой, и сандалии на босу ногу, придающие им некий вполне пляжный вид. И этакой вальяжно-пляжной походочкой эти три монаха принялись расхаживать взад-вперед, перенося свою церковную утварь к Кувуклии. Затем появился пастырь в белой кружевной распашонке, исчез ненадолго в Кувуклии, потом вышел оттуда и некоторое время под звуки органа, поющего в храме Явления, он читал проповедь по-латыни. Кому? А никому. Самому себе и трем интернациональным монахам. Вряд ли кто-то из спрессованных знал латынь настолько, чтобы понимать смысл проповеди. Потом он принес облатки и вложил их в уста негра, китайца и европеоида. На сем “все это” закончилось. Орган стал играть энергичнее, а под конец органист так увлекся импровизациями, что даже вплел в свой органный концерт мелодию “Боже, Царя храни!” Пляжные стали уносить свою утварь обратно в ризницу, а в начале девятого ограждения сняли и нас пустили на свои места, где мы провели ночь.

Повторяю, никаких добрых чувств к католицизму и лично к папе Иоанну Павлу “все это” внушить не могло. Напротив, некоторые из особенно спрессованных не затрудняли себя в выборе выражений типа: “Ну шо воны кота за хвист тянуть!”, “Педофилы папские!”, “Сколько у него там таблеток?” (это про облатки), “Цирк устроили!”

Надо сказать, что протестанты пошли еще дальше в своем удалении от Христа. Они не только не признают Благодатный Огонь. Они не признают и сам храм Воскресения как место смертельных мук и воскресения Христова. В 1867 году археологи обнаружили некое захоронение за пределами Старого Иерусалима напротив Дамасских ворот, неподалеку от Шхемской улицы. В 1882 году пещеру исследовал архитектор Шик. Было замечено, что пещера расположена у подножия холма, отдаленно напоминающего человеческий череп, и на этом основании английский генерал Гордон объявил, что сие и есть настоящее место распятия и погребения Иисуса Христа. С тех пор она так и называется — не Голгофа Господня, а Голгофа Гордона. В 1910 году англичане открыли здесь огромный собор Святого Георгия Победоносца. Протестанты предпочитают здесь, около своей особливой Голгофы, праздновать свою Пасху. И это хорошо. А то бы нам еще пришлось протестантское шоу наблюдать в утро Великой Субботы!

Ближе к полудню в храм впустили людей с улицы, и сразу стало гораздо теснее, чем раньше. Некоторые, толкаясь локтями, стремились во что бы то ни стало протиснуться поближе к Кувуклии, какая-то неслабая женщина возмущалась нашим присутствием: “Гляньте! Это наши Иваны к нам из России приперлись! Мы от них уехали, а они тут как тут пожаловали!” Вероятно, она вполне всерьез полагает, что как гражданка государства Израиль имеет свою долю собственности на Христа...

Все это тоже надо было перетерпеть. И как можно смиреннее. Меня вытеснили, и я оказался гораздо дальше от Кувуклии, чем мои спутники. За спиной у меня стояли девушки и юноши с Украины, вошедшие в храм уже сейчас, любопытства ради. Они переговаривались о своем незамысловатом бизнесе и очень сетовали на то, что неведомо сколько еще ждать этого Огня. Надо было старательно сосредотачиваться на молитве и не обращать внимания на окружающих. Но чем дольше, тем это становилось труднее.

Потом появились арабы-христиане. Прежде я уже читал о том, как они буйствуют перед явлением Благодатного Огня, и потому мне не показалось их разудалое поведение чем-то ужасным или оскорбительным. Они грохотали барабанами и улюлюкали. Наша бедная Надя кричала вместе с ними, стоя при муже и сыне где-то совсем близко от Кувуклии. Потом арабы стихли, и уже ничто не предвещало, что Огонь явится.

— Пийдемо в гостыныцю, там свий огонь запалымо, — сказала одна из украинских девушек за моей спиной.

В следующий миг высоко под куполом храма что-то зажглось и стало пульсировать, как пульсирует кровь, вырываясь из разрезанной вены. Затем на одной из стен стрельнула зарница, подобная фотовспышке. За ней — другая, третья, и вот уже по всему храму заиграли зарницы. Те самые, о которых писали со времен Средневековья, когда еще не была изобретена фотовспышка. Я посмотрел на часы — было 14.30 по московскому времени. Я полагал, что Огонь явится вот-вот, но ошибался. Зарницы, помелькав, исчезли, будто затаились, и вновь стали вспыхивать только минут через двадцать.

— Пиротэхника! Светомузыка! — раздалось у меня за спиной весьма скептическое замечание.

“Должно быть, так же теперь думают и католики”, — подумалось невольно. Но эти мысли уже были как будто чьи-то не мои, потому что все существо с каждым мгновением начинало все больше трепетать в предчувствии самого главного события в жизни. Я оглядывался по сторонам и не видел лиц, потому что за лицами и очертаниями людей угадывалось гораздо, неизмеримо большее, чем сей мир.

Зарницы отныне не утихали, они вспыхивали то там, то здесь, то близко, то далеко, они играли в храме, складываясь в разные квадратики, треугольнички и кружки, мелькали и прыгали. И я стал тянуться в сторону Кувуклии своими пучками свеч, мечтая, чтобы у меня Огонь зажегся сам. Я более не думал ни о католиках, ни об украинках, ни о полицейских, ни о ком и ни о чем. Мечта тянула и устремляла всего меня туда — в сторону Гроба Господня, в который уже вошел Патриарх Ириней и двери которого уже запечатали кустодией — огромной восковой печатью.

Вдруг я увидел мальчика, который сидел на плечах у своего отца и трепетно тянул в сторону Кувуклии свои свечки. “Господи! Пусть не у меня, а у него зажжется!..” — пронеслось мигом в моей душе. Я посмотрел на часы. Они показывали 15.07 по московскому времени. В сей миг весь храм наполнился радостным и восторженным криком, зарницы продолжались, но уже родилось лиловое зарево — его вынес из Кувуклии Патриарх Ириней, его уже разносили во все стороны, и оно уже само отскакивало во все стороны, подобно елочным шарикам, и у многих сами зажигались пучки свеч, как сами зажглись лампады над входом в Кувуклию. Один шарик взлетел вверх и зажег свечи у монахов, разместившихся на втором ярусе ротонды. Быстро разносилось пламя по храму, и вот уже горят свечи у меня в руках, я стою и смотрю на них, не в силах оторвать взгляд; мне и радостно, и страшно, я провожу Огнем по лицу, Огонь горячий, но он не жжет и не опаляет, он ласковый и сильный. От него не чернеют фитили у свечек до тех пор, покуда он не начинает обжигать, то есть покуда он не становится таким же, как любой другой огонь на земле.

— Е Бог! Е Бог! Е Бог! — крестятся и причитают за моей спиной украинки.

Я оглядываюсь — вид у них перепуганный, глаза сверкают. Кто-то зажигает свои свечи от моих. Человеческая река трогается с места и движется в сторону выхода. Я иду и несу перед собой Благодатный Огонь! Какое счастье!