Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2001)

• Название: Журнал Наш Современник №10 (2001)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

Надо сказать, что прежде и обыкновенно заимствования всегда включались в органический портрет человека и мира (вспомним огромное количество заимствованных строк и образов в интонационно неповторимой и художественно целостной поэзии А. Блока). Но постмодернизм принципиально не желает создавать этот портрет современника, он не хочет видеть в нынешнем мире живое и дышащее, но — стремится показать субъективно связанное и тенденциозно-эфемерное целое. Исключительно расчетливо он опирается на цементирующие художественную ткань материалы, которые поставляет ему книжность — огромный и единственно признаваемый постмодернизмом информаторий. Однако если перестанут работать ассоциации, связанные с системой отсылок к прежним смыслам и образам, если текст перестанет служить лестницей в глубь культуры и времен (а точнее — системой мышиных ходов в истории культуры), тогда он, к собственному тайному нежеланию, станет восприниматься как аутентичная конструкция, поскольку организмом быть не может (исчезнет ход в глубину). Житейски это будет названо так: “эти смыслы, эти распространенные в свое время образы и риторические приемы сегодня уже никому не понятны”. Подобное сожаление о культурной подкладке, выцветшей и утратившей рисунок, на самом деле означает только одно: текст не говорит с современником, с читателем, он умолк, он перестал быть художественным, поскольку его основа оказалась не подлинна. Книжность временна и непрочна. В этом ее беда, и в этом — великая высота жизни, которая является источником всего, в том числе и источником новой книжности. Вот почему книжность, берущая на себя ответственность быть посредником между человеком и реальным миром, принимает ношу не только не по силам, но и не по праву. Это место Богом специально освобождено для воли и чувства человека. Но как человек, так и мир постмодернизму не интересны, ибо постмодернизм есть род бегства от реального, эскапизм, непомерно развившийся из уже бывшего в истории культуры подобного зародыша. Постмодернизм есть, по сути, похищение человека и сокрытие мира, и уже потому он — не хрустальный кастальский ключ, дающий художнику вдохновение, но — источник тьмы и небытия. Неподлинность и, значит, непринадлежность к творчеству постмодернизма проявляется также и в том, что, отвлекаясь от человека и мира, он ловит их отражения, как угодно искаженные, как угодно интерпретируемые. Задача вскрыть закон искажения подлинного постмодернизму неприятна еще и по той сокровенной причине, что единственно подлинное для постмодернизма — это сам постмодернизм: сам себе бог и сам себе религия.

Еще один предмет свободных манипуляций постмодернизма — форма. Но не только и не столько эстетическая, сколько психологическая, — ибо одно из существенных свойств постмодернизма есть страстное желание внушить читателю, что мир абсолютно не таков, каким он видится человеку с момента первых его шагов по земле. И здесь жесткому целевому воздействию подвергается последовательность действий, событий, душевных состояний. Известный принцип “после этого — не значит поэтому” постмодернизм предлагает понимать так: “после этого — не значит поэтому, а значит — нипочему”. И тогда становится возможным сведение в одном месте фигур разных эпох, вкладывание в исторические уста сленговых выражений, применение далекого обычая в совершенно отчужденном от него пространством и временем месте. Снимаются все психологические преграды, мешающие произвольным перемещениям героев литературного сочинения, смешиваются эпохи, речевые традиции, приметы быта. Царствует провокационность, в которой заранее просчитана реакция читателя — она и только она составляет цель постмодернистского художественного упражнения. Здесь не найти жизни и личности создателя духовного сюжета, так как последний вовсе не учитывается постмодернизмом как что-то значащее. И это еще одна причина, по которой постмодернизм совершенно сознательно уходит за рамки искусства, за пределы духовной жизни — в сферу пошлого манипулирования человеческим сознанием, в область эмоционального физиологизма, в информационное поле алгоритмов и процедур. Так провокационность становится элементом отъятия от человека Образа и привития человеку — “отображения”, по существу, это — путь инфернального расчеловечивания и распыления личностной основы.

Как уже было сказано, постмодернизм совершенно несовместим с понятием героического. Вместе с тем, мы живем внутри чрезвычайно важной ситуации самоопределения человека. Наряду с угасанием личностных качеств определенно нарастает процесс героизации бытия, что парадоксально сопровождается резким убыванием героического как категориальной характеристики в философской и, особенно, в художественной мысли. Из общественного сознания героическое всячески изгоняется путем замены его на панрефлексию и на уют как доминанту человеческого существования.

Старательно воссоздавая собственную среду обитания, которую определенно можно назвать взбаламученной культурой, постмодернизм словно бы говорит тем, кто завороженно ему внимает: настало время маленьких правд, и единственное, что достойно человеческого внимания — это мелочи, из которых складывается жизнь.

Постмодернистское представление о мире оказывается своего рода броуновским движением маленьких правд, каждая из них — сама по себе и делает вид, что только она настоящая, а все остальные — ложные. Такая маленькая правда всячески пытается себя убедить в том, что до нее ничего важного на свете не было — только тлен, суета, бессмысленное роение. И на этом безотрадном фоне — лишь редкий проблеск чьей-то удачи, умиротворяющей уже самим своим появлением и как будто изливающей теплую патоку на маленькое сердце маленькой правды: чужую атомарную удачу можно примерить на себя и попытаться ее повторить.

Большая правда, которая на деле есть едва ли не единственный источник героического, для оборотистой маленькой правды не существует в принципе.

Тут вступает в действие сильнейший рефлекс самосохранения: ведь для признания Большой правды необходимо в чем-то уступить и что-то отъять от себя. Маленькая правда нипочем на это не пойдет, поскольку отчетливо понимает — она очень мала и от нее сильно убудет. Поэтому чаемая многими сегодня Большая правда может состояться лишь в том случае, если маленькая правда перестанет считать себя маленькой и увидит себя огромной и неубывающей. В таком внутреннем, психологическом неубывании скрыт бытийный, метафизический замок, которым преображенные малые правды сцепляются меж собой. И внезапно, словно бы из ничего, появляется правда Большая и, как кажется, разливается повсюду. Преображенная малая правда забывает теперь про удачу, ибо Большая правда уже очевидно соприкасается с Промыслом, и всякий лепет о счастливом жребии, редчайшем совпадении, ловком ходе истончается на этом фоне и утихает. Прошлое обретает смысл, обнимающий собою и тяжкое поражение, и светлый праздник. И одновременно осыпается еще одна квазифилософская опора постмодернизма: жизнь складывается не из мелочей только, и не из них по преимуществу.

Мелочи — это своего рода земляной слой, лежащий на некоем базальте, который является невидимой основой жизни. Она цветет, буйствует, произрастая из жирного чернозема. И вот уже кажется, что в нем главное. Но стоит базальтовой платформе рухнуть в бездну — и на ее месте окажется безобразный провал, поглотивший и чернозем, и буйство красок и форм новой жизни, ее цвета. Именно так — скала держит почву, на которой удивительным образом возникает пир жизни. Он не мираж и не однодневный взмах бытия лишь тогда, когда невидимыми тяжами соединен со своей сокрытой в глубине основой.

И, наконец, последнее. Надо признать, что мир нуждается в защите от центробежных сил, поскольку он был создан как действительное средоточие красоты, возможностей и качеств, удивительно соединенных вместе в зримом творении — в таком очевидном для чистого и наивного взгляда сверхпредмете. Его возможная защита непременно должна быть укоренена в духовной сфере. А житейски она сравнима с защитой лыжника от неостановимой силы инерции, влекущей его по снежному склону к пропасти. В любой фазе падения мир не безнадежен, потому что прекрасен. Красота может быть найдена в каждой присущей ему мелочи — шерсти собаки, форме человеческой руки, в зеленом ростке, в падающем снеге, в восходе и закате и вновь — в восходе..

И, судя по всему, мистически не во власти человека погубить мир, он может своевольно сгубить только самое себя.

Но эти слова адресованы уже не постмодернизму. Он не захочет их услышать, поскольку в главном своем качестве он разрушитель, развоплощающий создание, подменяя его мертвой и опустошенной копией.