Шмуэль-Йосеф Агнон - Кипарисы в сезон листопада

• Название: Кипарисы в сезон листопада
• Автор: Шмуэль-Йосеф Агнон
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0543-8

В этот сборник израильской новеллы вошли восемь рассказов — по одному на каждого автора, — написанных на иврите на протяжении двадцатого века и позволяющих в какой-то мере (разумеется, далеко не полной) проследить развитие современной израильской литературы. Имена некоторых из представленных здесь авторов уже известны российскому читателю, с другими ему предстоит познакомиться впервые.

Если кто-то из ваших друзей решит познакомиться с израильской литературой, можете смело рекомендовать ему новую книгу издательства «Текст» из серии «Проза еврейской жизни» под названием «Кипарисы в сезон листопада» (2006). Впрочем, и для тех, кто уже знаком с ивритской литературой в русских переводах, эта книга, уверен, окажется не лишней. Она небольшого формата и, стало быть, удобно помещается в сумке. Редко отыщешь книгу, где бы на такой небольшой объем текста приходилось столько печального смысла. Грустные истории. Да что ж поделаешь, если и жизнь евреев в прошлом веке была не слишком веселой! «Кипарисы в сезон листопада» — сборник рассказов израильских писателей преимущественно старшего поколения, иные из которых начали свой творческий путь еще до создания государства Израиль. Интересно, что все они выходцы из бывшей Российской империи (или, если угодно, СССР) и Польши. Составитель и переводчик — замечательный израильский писатель Светлана Шенбрунн, известная внимательному российскому читателю по роману «Розы и хризантемы» (изд-во «Текст», 2000) и тогда же выдвинутому на Букеровскую премию. Шенбрунн удалось собрать не просто замечательные новеллы, но и показательные что ли, маркирующие различные стили и направления ушедшего XX века. «В завершившемся столетии, — пишет известный российский гебраист Александр Крюков, — новая литература на иврите овладела, а также в той или иной форме и степени впитала практически весь спектр литературно-художественных жанров, стилей и приемов классической русской и других лучших литератур мира. На протяжении веков она остается открытой всем идеям иных культур». Имена, представленные в сборнике, принадлежат первому ряду израильской литературы на иврите. Но в России не все они известны так хорошо, как, например, нобелевский лауреат Шмуэль Йосеф Агнон, чей рассказ «Фернхайм» открывает книгу. К сожалению, мало печатали у нас Двору Барон, «едва ли не первую женщину, которая стала писать на иврите». Будучи дочерью раввина, она прекрасно знала о трагической судьбе женщин, отвергнутых мужьями и, в соответствии с галахическими предписаниями, безжалостно исторгнутыми не только из мужнина сердца, но и из мужнина дома. Этой непростой теме посвящен рассказ «Развод», который следовало бы отнести к редкому жанру документально-психологической прозы. Практически все новеллы сборника преисполнены подлинным трагизмом — не ситуационными неурядицами, а глубокой метафизической трагедийностью бытия. Это неудивительно, когда речь идет о страшных последствиях Катастрофы, растянувшихся на весь истекший век, как в рассказе Аарона Апельфельда «На обочине нашего города». Но вселенская печаль, кажется, почти материально, зримо и грубо присутствует в рассказах Ицхака Орена «Фукусю» и Гершона Шофмана «В осаде и в неволе», повествующих о событиях между двумя мировыми войнами — первый в Китае, второй в Вене. И не случайно название книги повторяет заглавие рассказа Шамая Голана «Кипарисы в сезон листопада», посвященного старому кибуцнику Бахраву, одному из «халуцим», пионеров освоения Эрец Исраэль, теперь выпавшему из жизни, оказавшемуся лишним и в семье, и в родном кибуце, а стало быть, и в стране, которой он отдал себя без остатка. При ярком национальном колорите история эта общечеловеческая, с назойливым постоянством повторяющаяся во все времена и у всех народов. Уверен, многие читатели порадуются нежданной встрече с Шамаем Голаном, чьи романы и новеллы выходили в Москве еще в 90-е годы, когда массовые тиражи ивритских писателей в переводах на русский язык казались смелой мечтой. Книга рассказов писателей Израиля собрана с величайшим вкусом и тактом: несмотря на разнообразие повествовательной стилистики авторов, все новеллы тщательно подобраны в мрачноватой гамме трагического лиризма. Сборник в значительной мере представляет собой итог ивритской новеллистики, какой мы застаем ее к началу 90-х годов XX века до активного вхождения в литературу нового постмодернистского поколения молодой израильской прозы.

---

— Вы не понимаете, — произнес он, заикаясь, не в силах унять дрожи, но вполне отчетливо, — я здесь… Как чужестранец!.. Я здесь в изгнании!

Сендер тут же потребовал, чтобы он взял свои слова обратно. Биньямини сказал:

— Если это действительно отражает настроения одного из старейших членов хозяйства…

Но Карми не дал ему закончить и гневно бросил в пространство:

— Я называю это предательством!

Яблонский, не произнеся больше ни слова, захромал к выходу. Тогда поднялся Юваль и спокойно заключил:

— Ничего не поделаешь, товарищи, придется вынести обсуждение этого вопроса на общее собрание.

Бахрав знал, что судьба его предопределена. Осторожно, неторопливо, опасаясь, что сердце, так дико забившееся при слове «предательство», вот-вот выскочит из груди, выпрямился и поволок отяжелевшие ватные ноги к дверям. Все жилки его тела напряглись в ожидании той секунды, когда кровь поднимется, волна за волной, к голове и окончательно затопит сознание. Но этого не случилось. Сердце так же неожиданно успокоилось, древняя мелодия зазвучала в ушах и подступила к губам:

Покой пришел к утомленному воину,
Успокоение от всех трудов…

5

С зарей Бахрав уже стоял в душе и подставлял то один, то другой бок прохладным струям. «Ясная голова на свежем теле», — напевал он снова и снова, едва ли не весело, как некогда Йораму, сыну своему — когда тот еще был рядом. Вернувшись после утренней пробежки по дорожкам апельсиновых рощ, они обливались холодной водой, смеялись и шутили. Именно во время этих пробежек он и обратил внимание сына на удивительное богатство оттенков утренней зари. Иногда удавалось полюбоваться и высокой радугой в небесах. Если выдавалось туманное утро, вставала многоцветная радуга — от горизонта до горизонта.

— Чернота туч и сияние солнца — это еще не все, Йорами.

Теперь, стоя в душе, сквозь водяные брызги поглядывал он на коробки с марками, расставленные на столе. Коробки были черные, и веселые квадратики, спрятанные внутри, никак не проявляли себя. Марки разложены и рассортированы, все до одной, как и требовал Шейнман. Только конверты с марками «первого дня» упрятаны подальше, на дно чемодана.

Пока полотенце растирало продрогшее тело, он еще раз продумал предстоящие переговоры с Шейнманом. Бахрав, конечно, социалист, кибуцник, но и в его жилах течет кровь поколений предков-торговцев. Это будет проверкой. Испытанием. Альбом — он выложит его в последнюю очередь — вот тот козырь, который должен побить все карты Шейнмана!

Выходя на этот раз из дому, он распахнул во всю ширь окно и дверь тоже не стал запирать. Канат остался валяться, закинутый под кровать, как ненужная ветошь. Дождь приветствовал его снаружи. Бахрав твердо и прямо смотрел в удивленные лица встречавшихся ему на дорожке товарищей и ни разу не свернул ни перед кем ни вправо, ни влево. Только на остановке с тоской поглядел на наемных рабочих, вываливавшихся в этот час из автобуса. Что ж, есть кому заменить его… Протянул водителю деньги и, даже не пересчитав сдачи, уселся. Чувствовал на себе взгляды товарищей и немые вопросы: почему это он в будний день облачился в субботние одежды? И что это за чемодан у него в руках? Цель их поездки была ясна любому и каждому: в кармане у них направление на рентген или к глазному врачу, а может, к зубному — зубы непременно надо лечить. Заурядные телесные недуги, которых не приходится стыдиться.

Холодный ветер, врывавшийся в оконные щели, остудил его пылающий лоб. Он опустил голову на руки и незаметно задремал. И снова увидел себя бегущим по краю апельсиновой рощи, но теперь ноги его увязали в рыхлом песке. Страх охватил его — не выбраться ему отсюда. И сына, Йорама, нет рядом… Товарищи кибуцники сидят вокруг пустых столов, холодный неоновый свет освещает их лица. Он хочет позвать на помощь, но сам не слышит своего голоса. Изворачиваясь всем телом, пытается вытащить ноги, но сухая глинистая земля рассыпается в прах, засасывает в пустоту… Под конец властная рука ухватила его за плечо. Он открыл глаза. Это водитель призывал его покинуть автобус — прибыли, конечная. Рабочие уже ждут, чтобы начать мыть и чистить машину.

На двери магазинчика Шейнмана обнаружил записку: «Тотчас вернусь». Бахрав стоял и ждал. Замер, как конь, достигший места назначения, и больше не двигался. Только склонился всем корпусом над чемоданом, словно старался укрыть его от потоков дождя. Глаза тем временем изучали витрину. Марки отвечали ему своими цветастыми глазенками: синие треугольники, розовые прямоугольники, желтые ромбы. Названия дальних стран царапали сердце тоскливым коготком: Того, Гаити, Камерун — таинственные неведомые места. На мгновение он даже пожалел, что всю жизнь собирал только марки Земли Израиля.

Шейнман подкатился наконец на своих коротеньких ножках. Глубоким низким голосом, вызывающим безусловное доверие, извинился, что повесил эту записку «Тотчас вернусь», поскольку не думал, что задержится.

— Разве может человек что-нибудь знать? — добавил философически. — Если за что и можно поручиться, так только за свое отбытие…

Бахрав переступил за ним следом порог магазинчика и поспешил извлечь коробки из чемодана. Крышки были наконец подняты, и освобожденные из тесного темного плена марки выглянули наружу. Бахрав перенес руки на пояс, словно готовя самого себя к предстоящему важному свершению, и глянул на Шейнмана. Однако торговец в полном равнодушии, вытягиваясь шаг за шагом вверх по деревянной стремянке, мел метелочкой из перьев по полкам. Коротенькие ручки умудрялись забираться даже в самые потаенные уголки.

— Мы готовы! — воскликнул Бахрав браво.

Шейнман глянул с высоты, оставил метелку и спустился на землю. Сунул толстые пальцы в ворох марок. Бахрав почувствовал болезненный спазм в животе.

— Прекрасно, прекрасно, — забормотал, выражая свое восхищение. — Все израильские?

Бахрав кивнул.

— Очень мило, — снова выразил торговец свое одобрение. — Но стоимость их не так уж велика, — заметил как бы невзначай. Марки ручейком заструились у него между пальцев и застыли пушистой горкой на прилавке. — Что ж, заплачу за них согласно ценнику. — Взглянул на Бахрава и запустил руку в задний карман брюк, где хранился кошелек.

Бахрав не ответил, лишь принялся молча собирать марки.

— Есть и другая возможность, — объявил Шейнман, и тонкие его губы растянулись в улыбке. — Только это займет значительно больше времени, а в результате выйдет то же самое — столько же, сколько я предложил. — Он сделал паузу, словно ожидая ответа Бахрава, и продолжил: — Но если вы не торопитесь, можете сесть и пересчитать их по одной.

Бахрав остался. Снял пальто, засучил рукава рубахи — словно в жаркий день в поле — и принялся за пересчет. Не так уж это и сложно, думалось ему. Ведь марки уже разложены согласно номинальной стоимости и году выпуска. Хотя Шейнман, конечно, будет стоять и следить за ним. Он поднял глаза и с удивлением увидел, что тот сидит поодаль за маленьким столиком с лупой в одной руке и щипчиками в другой. Не исключено, что Шейнман все-таки порядочный человек. Ведь это именно он объяснил Бахраву, как следует рассортировать марки, и пообещал в надлежащее время заплатить за них как следует. Наличными. Хорошие деньги. Когда Бахрав поинтересовался, когда наступит это «надлежащее время», ответил, что день назначит он сам, Бахрав. Бахрав попросил назвать сумму, на которую он может рассчитывать, поскольку вовсе не исключено, что его дальнейшая жизнь зависит от этих клочков бумаги. «Что значит — клочков бумаги? — притворился Шейнман возмущенным и обиженным. — Любая марка стоит денег. Иногда даже больших денег. — И заключил таинственно: — Это от многого зависит».

Продолжая свою работу, Бахрав произнес вдруг доверительно:

— Это все, что осталось у меня от сорока пяти лет жизни… — Замолчал и поправил очки.

Шейнман не ответил. Лысая его голова оставалась склоненной над кругленьким крошечным столиком. Лишь изредка он покачивал ею, то ли в ответ на слова Бахрава, то ли поражаясь своим открытиям, совершенным с помощью лупы.

— Они еще узнают, — пробурчал Бахрав себе под нос и даже пригрозил этим подлым невидимым типам кулаком. — И Гершон тоже… Еще поползает передо мной на брюхе…

Снова поник головой и продолжил раскладывать и пересчитывать марки. Такой опытный торговец, как Шейнман, должен выразить свое мнение и о внешнем виде, и о состоянии марок. Чистенькие аккуратненькие марки. Бахрав попытался представить себе свою будущую иерусалимскую квартиру. Долгосрочный найм — это именно то, что ему требуется. С виду скромненькая, но милая и уютная — как выразился поэт. Он уплатит хозяину за пять лет вперед. Число лет по числу коробок. Не попросит у Шейнмана ни копейкой больше, чем следует. Однокомнатная квартирка. Пускай даже с удобствами во дворе, не важно. Главное, начать все сначала. Как в Эйн ха-Шароне. Что там было? Общий барак с тощими перегородками и убийственная жара. Летом. А зимой холод. И ничего — выжили. После работы он будет водить Пнинеле в зоопарк. Йорама и Шарону он водил в птичник. Они радовались и принимались гоготать, как индюшки: глот! глот! А может, Дани захочет бегать с ним по утрам. По Крестовой долине, рядом с домом… Мы еще поглядим, кто кого обгонит!.. Среди тех самых деревьев, из которых делают кресты… А в субботние вечера он будет приносить детям подарки. Гершону — бутылка коньяка, из самых лучших. Это прежде всего. У Гершона изысканный вкус, он сумеет оценить хороший коньяк. Отпразднуем мир, Гершон — на пять ближайших лет! А что принести Пнинеле? Куклу. Такую, которая закрывает глаза и умеет плакать. А для Дани он начнет собирать марки — опять, сначала…