Михаил Тырин - Желтая линия

• Название: Желтая линия
• Автор: Михаил Тырин
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-01475-6

Черт знает до чего может довести желание вырваться из однообразия будней! Для Бориса Еникеева подобное стремление обернулось еще более страшной каторгой. Ледяные просторы чужой планеты, а затем чудовищные болота Водавии — и война, огонь, кровь и ежедневный смертельный риск. А в награду справедливая Космическая Цивилизация, солдатом которой стал Борис, щедро наделила его, как и каждого своего подопечного, миской баланды и мечтой о светлом будущем. Но изощренный земной ум всегда найдет выход…

---

Михаил Тырин Желтая линия

Пролог

Пустая, покрытая снегом дорога блестела в свете луны. С обеих ее сторон громоздились кочки замерзшего болота, кое-где торчали спутанные голые кусты и чахленькие деревья. Все здесь казалось мертвым. Лишь два или три огня неверно мерцали где-то вдали, почти на горизонте.

Он смотрел на эти огни, думая о жилье, о теплых стенах, о сытном ужине. Окоченевшие руки ничего не чувствовали, рваная осенняя куртка почти не спасала от мороза. На клочковатой бороде, на бровях и ресницах белел иней. Звенящий пар вырывался изо рта при дыхании и надолго повисал в неподвижном воздухе.

Он был один на этой дороге. Он шел, хотя ему некуда было идти, и его не ждали ни в одном из домов, где топили печь и накрывали на стол. Ноги болели от усталости. Все чаще ему приходилось останавливаться, чтобы просто постоять, собраться с силами. Уже несколько раз он падал от усталости.

В замороженном воздухе вдруг повис звук мотора. Он был еще далеко и нарастал очень медленно. Но наконец две белые фары полыхнули из-за поворота. Он повернулся и, не удержавшись, снова упал на дорогу.

Скрипнули тормоза, колеса прошуршали по снегу. Гулко стукнув, открылась дверь грузовика, и чей-то неразличимый силуэт высунулся из кабины.

— Эй! — послышался хриплый, чуть испуганный голос. — Ты чего там?

— Ну, что он? — спросил второй человек в кабине, водитель. — Живой?

— Не знаю… Лежит. Эй!

Человек наконец не выдержал и выбрался из кабины. Осторожно и с опаской подошел к лежащему.

— Может, машина сбила? — предположил его напарник.

Человек тронул лежащего носком ботинка. Тот зашевелился. Поднялся с большим трудом, сел.

— Возьми… — еле слышно проговорил он и вытащил из-за пазухи мятый лист бумаги.

Человек машинально взял лист, отступил на пару шагов.

— Живой, — сказал он. — Бомжина какой-то. Наверно, пьяный.

— Ну, поехали, — сразу заторопился водитель. — Менты в гараж поедут — подберут. Поехали.

Хлопнула дверь кабины, грузовик дернулся и укатил, оставив медленно клубящееся облако дыма. Он наконец поднялся и, шатаясь, побрел дальше.

— Что там у тебя? — спросил водитель, покосившись на бумагу.

— Где? А-а, это… Не знаю. — Человек чиркнул зажигалкой, поднес лист к глазам. — Та-ак… «Универсальный рецепт… рецепт счастья». Чушь какая-то…

— Выкинь, — безразлично отозвался водитель. — Может, она заразная. Счастье, блин…

Смятый листок упал на снег. Колючие зимние звезды равнодушно подмигивали в вышине.

А он снова поднялся и тяжело зашагал вперед. Ему еще много предстояло сделать, хотя и некуда было идти.

Часть I ТРУЖЕНИК

Не люблю подавать нищим. Не люблю замедлять шаг, лезть в карман, выскребать мелочь… Особенно у всех на виду. Мне кажется, есть в этом какое-то стыдное позерство. Все равно что останавливаться посреди дороги и вразмашку креститься, увидав церковь.

Не люблю подавать нищим, тем более настырным, которые смотрят в глаза, клянчат или еще хуже — начинают преследовать. В конце концов, имею я право просто идти по улице, чтобы их жалобные глаза не точили мою совесть?

И, как назло, именно такой — настырный, надоедливый, крикливый бродяга — увязался за мной, когда я выскочил из троллейбуса и, вжав голову в плечи, заторопился по тротуару.

Валил отвратительный липкий снег, застревал в волосах, в моих дырявых ботинках хлюпало. Осень начиналась с уютного листопада и задумчивого тускнеющего солнца на ясном небе, но вдруг словно обозлилась, скурвилась и что есть сил принялась хлестать город холодными ливнями и снегопадами-однодневками, замешенными на крутом ветру.

Я торопился домой, хотя там было не лучше. И тут вдруг привязался он: заросший, беззубый, трясущийся с похмелья. Он что-то ныл, хватая меня за плащ, а я даже не мог огрызнуться. Мне просто не хотелось поворачивать голову и открывать рот — казалось, от этого станет холоднее. Я надеялся, что он отцепится сам.

Он не отцеплялся, и это становилось невыносимо. Я повернул к дверям хорошо знакомой мне пивной, хотя до моего подъезда оставалось шагов пятьдесят. Просто хотел поскорей отделаться от деда. И от снега.

— Возьмите… — плаксиво простонал дед. — Возьмите же!

И в последний момент, представьте себе, он успел сунуть мне в руку грязный и мятый листок с расплывшимися чернилами. Я заметил, у него осталась целая пачка таких же листков. Морщась от брезгливости, я взял бумажку кончиками пальцев — лишь бы он отвязался — и нырнул за тяжелые двери заведения, которые моментально отгородили меня от снега, холода и приставаний полоумного бродяги.

Внутри было душно и темно. На меня равнодушно взглянул из-за прилавка бармен по имени Вася. Я ничего о нем не знал, кроме имени. А он не знал моего имени, зато знал все остальное. Он видел, как я одеваюсь — и зимой, и летом, он наблюдал, как я отсчитываю последнюю мелочь, сдувая с нее прилипчивый карманный мусор… Он, наконец, видел, с кем я пью. Бармены часто бывают очень наблюдательны. Недаром половина из них — осведомители.

Я не мог просто войти и выйти. Скромное достоинство небогатого человека не позволяло выглядеть чудаком, жалким созерцателем ценников. И у меня были деньги — как раз хватило бы на пару кружек. Правда, деньги эти я взял в долг, чтобы отремонтировать ботинки.

Пока неторопливая пивная струйка заползала в кружку, я огляделся. Из четырех «стоячих» столиков три заняты. Несколько военных курсантов энергично жестикулировали и гудели неверным сиплым баском, свойственным для взрослеющих мальчишек. Две девицы жадно курили, почти не разговаривая. Толстый щекастый усач неторопливо хлебал из кружки и высокомерно оглядывал публику. Все как обычно.

Я встал за свободный столик спиной к остальным. Пива совсем не хотелось, хотя говорят, у пьющих мужчин так не бывает. Хотелось домой. Хотелось обернуть мокрые холодные ноги полотенцем и включить телевизор.

— Можно? — кто-то поставил рядом свою кружку.

— Пжалста, — буркнул я, даже не поворачивая головы.

Что-то было не так. Что-то беспокоило, как камень в ботинке. И тут я понял: бумажка! Я не избавился от грязного листка, который сунул мне бродяга. Кажется, я положил его в карман вместе с остатками денег.

Так и есть. Прежде чем выкинуть эту гадость, я все же взглянул на чернильные каракули. Я разобрал: «Очарование и разочарование. Дневники утомленного странника, прилежного труженика, храброго солдата, образцового гражданина…»

Так и есть, дед оказался сумасшедшим. Я даже побрезговал комкать бумажку, просто разжал пальцы.

— Извините… — Мой сосед нагнулся и поднял ее. Я мысленно фыркнул, а незнакомец прочитал первые строчки и вдруг расхохотался.

— Чертова судьба, — сказал он.

Я наконец посмотрел на него. И остолбенел.

Я знал этого человека. Я часто видел из окна, как он подъезжает к соседнему дому в длинной белой иномарке с мигалкой. Как холуи выносят за ним ящики с вином или пивом. Как тонконогие дамочки в мехах скрываются с ним под козырьком подъезда.

Я, выглядывая из своего окна, тихо, исподтишка ненавидел его: сытого, самоуверенного, держащего весь мир в кулаке.

И сейчас, стоя в этой довольно грязной пивной, он был одет в прекрасное кашемировое пальто, а на пальцах топорщились перстни. И даже его лысина, окруженная коротким стриженым венцом, казалась чем-то очень дорогим, значительным и роскошным, словно подлокотник кожаного дивана.

Как он здесь оказался? Как его угораздило переползти сюда фактически с другого конца жизни?

Он отпил из кружки, поморщился. Так-то, знай, сука, чем народ живет…

— Вам не кажется, — сказал он, задумчиво глядя на курсантов, — что вот эти полосы на их лбах… Я имею в виду следы от фуражек…

— Ну? — изрек я без особого дружелюбия.

— Они похожи на следы трепанации. Кажется, что этим мальчикам сделали типовые черепно-мозговые операции, чтобы они стали офицерами.

К чему, интересно, он это сказал?

Он еще раз взглянул на бумажку, повертел ее, потом кисло улыбнулся.

— Что там такого смешного написано? — спросил я.

— А чего ж сами не прочитали? — Он исподлобья взглянул на меня. — Брезгуете людьми? Напрасно, вами тоже могут побрезговать.

Он сказал это с таким убеждением, будто им самим уже кто-то начал брезговать.

И меня вдруг разобрала тихая едкая злость. Так же, наверно, парижская голь злопыхала и веселилась, глядя на страх и унижение аристократов, когда их тащили к гильотине.

— Что? — ядовито сказал я. — Жизнь дала трещину?

Он печально взглянул на меня. Вздохнул:

— Да.

Что ж, каплю сочувствия ему удалось из меня выжать. Очень маленькую каплю.

— А я, представьте, в этой трещине с самого рождения ползу.