Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

• Название: Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.
• Автор: Вячеслав Гречнев
• Издательство: Соларт
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-902543-21-3

В книге речь идет об особом месте так называемого малого жанра (очерк, рассказ, повесть) в конце XIX - XX вв. В этой связи рассматриваются как произведения Л.Толстого и Чехова, во многом определившие направление и открытия литературы нового века ("Смерть Ивана Ильича", "Крейцерова соната", "Скучная история", "Ариадна"), так и творчества И.Бунина, Л.Андреева и М.Горького, их связи и переклички с представителями новых литературных течений (символисты, акмеисты), их полемика и противостояние.

Во втором разделе говорится о поэзии, о таких поэтах как Ф.Тютчев, который, можно сказать, заново был открыт на грани веков и очень многое предвосхитил в поэзии XX века, а также - Бунина, в стихах которого удивительным образом сочетались традиции и новаторство. Одно из первых мест, если не первое, и по праву, принадлежало в русском зарубежье Г.Иванову, поэту на редкость глубокому и оригинальному, далеко еще не прочитанному. Вполне определенно можно сказать сегодня и о том, что никто лучше А.Твардовского не написал об Отечественной войне, о ее фронтовых и тыловых буднях, о ее неисчислимых и невосполнимых потерях, утратах и трагедиях ("Василий Теркин", "Дом у дороги").

---

Отношение крестьянина, человека из народа, к смерти — отношение простое и мудрое: пришло твое время, стал «худой травой» — изволь «из поля вон».

Процесс умирания человека, как мы видели, писатель показал с подлинно исследовательской аргументированностью и художественной обстоятельностью. Однако в данном случае это лишь один из аспектов изображения «беспощадно уходящего времени». Бунин показал также, что в эти последние, печальные, трагически тяжелые дни Аверкий жил на редкость напряженной духовной жизнью, пристально, как никогда прежде, вглядываясь в свое безвозвратно минувшее прошлое и в настоящее, у которого не было будущего. В рассказе изображена, таким образом, довольно сложная диалектика: герой его все больше приближается к истинно человеческому существованию по мере того, как прогрессирует его болезнь и все ближе, все реальнее становится для него смертный час. «Мы живем всем тем, чем живем, — писал Бунин, — лишь в той мере, в какой постигаем цену того, чем живем. Обычно эта цена очень мала: возвышается она лишь в минуты восторга — восторга счастия или несчастия, яркого сознания приобретения или потери; еще — в минуты поэтического преображения прошлого в памяти» (Б, 9, 366).

Воспоминания, которым предаются герои произведений Бунина и всех последующих периодов его деятельности, — один из приемов, можно сказать, излюбленный, к которому он прибегает, знакомя читателя с предысториями персонажей. Развернутые и обстоятельные предыстории, рассказанные от первого лица или данные в отступлениях, с портретной характеристикой и родословной героя, по типу тургеневских, встречаются лишь в нескольких самых ранних и мало самостоятельных рассказах Бунина («Мелкопоместные» (1891), «Учитель» (1896), «На даче» (1897)). Но уж и в эти годы, и особенно в дальнейшем, Бунин в этом плане неуклонно и последовательно будет стремиться к чеховскому лаконизму.

«Вам хорошо теперь писать рассказы, все к этому привыкли, – приводит Бунин слова Чехова, – а это я пробил дорогу к маленькому рассказу, меня еще как за это ругали… Требовали, чтобы я писал роман, иначе и писателем нельзя называться» (Б, 9, 208).

Новаторство Чехова едва ли ни в первую очередь коснулось «продлинновеных», по его словам, предысторий. Он приучил современников по одному-двум биографическим фактам составлять представление об истории жизни героя. Чехов, можно сказать, беспредельно увеличил емкость художественной детали как в части психологической характеристики, так и в части изображения примет, условий быта той или иной социальной категории своих персонажей, а также примет – всегда очень конкретных и типичных — исторического времени.

По пути Чехова в этом смысле Бунин идет уже в пору создания рассказа «Вести с родины» (1895), посвященного двум разительным несхожим историям жизни — интеллигента из дворян и крестьянина. И тот и другой типы всесторонне были изображены и предшествующими и современными литераторами. Бунину это, конечно, хорошо было известно. О жизненном пути каждого из героев он говорит очень кратко, явно рассчитывая на подготовленность читателя и на его опыт, для приобретения которого так много сделал Чехов.

Автор имеет в виду сравнительно долгий период времени: годы детства, юности и зрелости героев. По прочтении этого произведения создается ощущение, что познакомился по меньшей мере с повестью; в действительности же перед нами рассказ, причем очень небольшой по объему.

Как же достигается эта сгущенность повествования?

Из детских лет, как и из всех последующих этапов жизни своих героев, Бунин не столько показывает, сколько лишь называет, перечисляет события и факты самые что ни на есть показательные и характерные для человека данного возраста, и именно такие, которые легко дополняются и домысливаются в читательском воображении. Всего несколько строк сказано о самой ранней поре детства, когда Митя со своим крестьянским другом, Мишкой Шмыренком, «как с родным братом, спал на своей детской кроватке, звонко перекликался, купаясь в пруде, ловил головастиков» (Б, 2, 39). Но и в эту золотую пору детской дружбы и братства у каждого из маленьких героев шла своя особая жизнь.

Годы и события, целые десятилетия, составлявшие, можно сказать, эпохи в жизни каждого из героев, — со своим «микроклиматом», со своими заботами, радостями и печалями, – даются в более чем кратком изложении:

«В гимназии он стоял на актах и ждал книжки с золоченым переплетом, а Мишка в это время стоял с плетушкой колоса около риги <…>

Митя в бессознательном веселье наливался на первых студенческих вечеринках, а Мишка был в это время уже хозяин, мужик, обремененный горем и семьею. В те зимние ночи, когда Митя, среди говора, дыма и хлопанья пивных пробок, до хрипоты спорил или пел: «Из страны, страны далекой…», Мишка шел с обозом в город… В поле бушевала вьюга… В темноте брели по пояс в снегу мужики, не присаживаясь до самого рассвета» (Б, 2,41).

Отчасти сходное изложение предыстории можно найти и в некоторых других рассказах 1890-х годов. К ним можно отнести, к примеру, уже упоминавшиеся рассказы «На хуторе», «Кастрюк», «В поле». В последующей своей деятельности, и чем дальше — тем больше, Бунин будет чуждаться и такого типа «пересказов». В 1910-е годы писатель найдет свою, еще более лаконичную форму, и она на долгие годы утвердится в его творчестве. О минувших годах и десятилетиях в жизни своих героев он станет сообщать нередко в одной строчке: прошло столько-то, скажем, пять или тридцать лет и т. п. Примером наивысшей в этом смысле сгущенности повествования может служить рассказ «Господин из Сан-Франциско» (1915), в котором о прошлом центрального героя только и сказано: «До этой поры (до пятидесяти восьми лет, — В. Г.) он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, — китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит!» (Б, 4, 308). «Беспощадно» ушедшее время, прошлая жизнь героя все чаще будет изображаться Буниным в извлечениях, т. е. все меньше будет напоминать последовательно рассказанную биографию. Воспоминания, которые помогают восстановить это прошлое, будут включать в себя, как правило, разрозненные эпизоды, отобранные без соблюдения какой бы то ни было хронологии. В этих эпизодах, в сравнении с таковыми из произведений первого этапа творчества, будет значительно меньше элементов очерковости, меньше связи с конкретностью социально-исторической ситуации. Итак, с годами Бунин все реже обращается к изображению последовательного течения повседневной жизни. В первую очередь его интересуют теперь те изменения, которые происходят в физическом, внешнем, и в духовном облике героя, рост его души, тот «чекан», которым оставило на нем время.

В первой главке рассказа «При дороге» (1913) героине, Параше, четырнадцать лет. Вторую главку открывает фраза: «С тех пор прошло два года; пошел третий. Парашка изменилась. Мало-помалу она заняла свое место в хозяйстве, стала таскать, надрывая свой девичий живот, горшки и чугуны из печки, доить коров, обшивать отца… Но нрав ее менялся мало» (Б, 4, 180). Это и все, что мы узнаем о том, как складывалась для нее жизнь в бытовых ее проявлениях за минувшие годы. Все остальное повествование посвящено изменениям во внешнем облике: «Вырастая, Парашка худела. В лице ее появилось то неуловимое сходство с отцом, которое так нежно проявляется у дочерей, любимых отцами и на первый взгляд как будто и несхожих с ними» (Б, 4, 181). И особенно пристально исследуется Буниным, и в названной, и в последующих главках, становление мира чувств героини — ее не совсем дочерняя любовь к отцу и любовь-страсть к погубившему ее «мещанину»-конокраду (отметим, забегая вперед, что все это — при устойчивости ее характера (величины для Бунина почти постоянной), мало подверженного влияниям и воздействии социальной среды и обстоятельств, не меняющегося со временем, на что, кстати сказать, указывает и строчка в приведенной цитате: «Но нрав её менялся мало»).

В рассказе «Сны Чанга» (1919) речь идет о шести годах жизни героя, капитана. Об этом читатель узнает уже из первых строчек произведения, и здесь же, в самом начале его, проводится мысль об относительности и условности временной категории, о том, что по прошествии времени стираются четкие грани между действительностью и представлениями о ней, между реальностью и вымыслом:

«Некогда Чанг узнал мир и капитана, своего хозяина, с которым соединилось его земное существование. И прошло с тех пор целых шесть лет, протекло, как песок в корабельных песочных часах.

Вот опять была ночь — сон или действительность? — и опять наступает утро — действительность или сон? <…>

Шесть лет — много это или мало? За шесть лет Чанг с капитаном стали стариками, хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась» (Б, 4, 370—371).