Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921

• Название: Неизвестная революция 1917-1921
• Автор: Всеволод Волин
• Издательство: НПЦ «Праксис»
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-901606-07-8

Книга Волина «Неизвестная революция» — самая значительная анархистская история Российской революции из всех, публиковавшихся когда-либо на разных языках. Ее автор, как мы видели, являлся непосредственным свидетелем и активным участником описываемых событий. Подобно кропоткинской истории Французской революции, она повествует о том, что Волин именует «неизвестной революцией», то есть о народной социальной революции, отличной от захвата политической власти большевиками. До появления книги Волина эта тема почти не обсуждалась. Для Волина Российская революция не сводилась к деяниям Керенского и Ленина, социал-демократов, эсеров или даже анархистов. Она представляла собой взрыв массового недовольства и массового творчества, стихийный, незапланированный и неполитический — подлинную социальную революцию, какую за полстолетия до того предвидел Бакунин.

Будучи великим народным движением, «восстанием масс», Российская революция нуждалась в Волине, чтобы иметь свою историю, рассмотренную «снизу», как сделали Кропоткин и Жан Жорес в отношении революции во Франции. «Все огромное множество людей вышло наконец на авансцену», — писал Жорес о 1789 годе. То же самое можно сказать о России периода 1917–1921 годов, когда в стране совершались глубочайшие перемены, которые затрагивали все сферы жизни и в которых важнейшую роль играли простые люди. Аналогичные процессы происходили и в Испании в 1936–1939 гг. Именно в России и в Испании имели место величайшие либертарные революции двадцатого века — децентралистские, спонтанные, эгалитарные, осуществлявшиеся не какой-либо одной партией или группой, а прежде всего самим народом.

Наиболее выдающаяся черта этой «неизвестной революции» состояла, по Волину, в децентрализации и рассредоточении власти, спонтанном образовании автономных коммун и советов и в возникновении самоуправления трудящихся города и деревни. Действительно, все современные революции сопровождались созданием комитетов на местах — фабричных и домовых, образовательных и культурных, солдатских, матросских и крестьянских, — которые рождались из расцвета прямого действия низов. В России народными органами прямой демократии были Советы — пока большевики не превратили их в инструменты централизованной власти, подсобные структуры нового бюрократического государства.

Таков основной тезис Волина. Он подробно описывает усилия рабочих, крестьян, интеллигентов, стремившихся создать свободное общество, Основанное на принципах местной инициативы и автономии. Широкое освещение получает в его книге либертарная оппозиция новой советской диктатуре, главным образом, в Кронштадте и Украине. С глубокой симпатией рассказывает автор о махновском движении, не замалчивая, однако, и его негативные черты, такие, как пьянство Махно или образование вокруг него своего рода военной камарильи. (Как уже отмечалось, Волин расходился с Махно по вопросу об «Организационной платформе», и противоречия между ними так никогда и не были полностью изжиты.)

Тем не менее, книга Волина не лишена и некоторых недостатков. Говоря о предыстории российского революционного движения, автор лишь мимоходом упоминает о великих крестьянско-казацких восстаниях XVII и XVIII веков, не принимая во внимание их ярко выраженный антигосударственнический характер. Несмотря на все свои «примитивные» черты, восстания Разина и Пугачева являлись все же антиавторитарными выступлениями, борьбой за децентрализованное и эгалитарное общество. Далее, как это ни странно, Волин совсем не пишет об анархистах в главе, посвященной революции 1905 года, хотя именно тогда российские анархисты впервые выступили как серьезная сила, игравшая важную роль в происходивших событиях. (Стоит вспомнить, что Волин был в то время социалистом-революционером и перешел на позиции анархизма лишь в 1911 г.).

Описание Волиным социальной революции 1917 года также требует дополнений. Очень мало говорится в его книге о рабочем и крестьянском движении за пределами Кронштадта и Украины; игнорируются анархисты-индивидуалисты, интересная, хотя и относительно небольшая группа; не отражена и роль женщин в анархистском и революционном движении. А ведь именно женщины — в очередях за хлебом и забастовочных пикетах, на демонстрациях, на баррикадах и в партизанских отрядах, убеждавшие солдат и своих товарищей по работе, создававшие бесплатные школы и детские сады, охваченные всеобщим стремлением к обретению достоинства и равенству — играли главную роль в той самой «неизвестной революции», которая находилась в центре внимания автора.

Необходимо также добавить, что книга Волина страдает от стилистических погрешностей. По словам Джорджа Вудкока, Волин «не был прекрасным писателем в литературном смысле». Он имел склонность к многословию, и его история выиграла бы от большей сжатости. И тем не менее, несмотря на все свои недостатки, «Неизвестная революция» — впечатляющий труд. Это новаторское исследование малоизвестного аспекта Российской революции. За частичным исключением истории махновского движения Аршинова и истории большевистских репрессий Максимова, это единственная работа такого рода.

(с) А. Дубовик

---

(Как и все идейные течения, не согласные с большевизмом, максимализм был удушен им в ходе Революции 1917 года.)

Что касается анархических и синдикалистских концепций (мы подробно рассмотрим их в другой части нашего исследования), они в то время были почти неизвестны в России.

За рубежом многие верят, что раз Бакунин и Кропоткин, эти «отцы» анархизма, были русскими, Россия изначально являлась страной анархистского движений и идей. Это глубокое заблуждение. И Бакунин (1814–1876 гг.), и Кропоткин (1842–1921 гг.) стали анархистами за границей. Ни тот, ни другой никогда не вели анархистской деятельности в России. Что касается их произведений, то и они до 1917 года публиковались исключительно за пределами страны, зачастую на иностранных языках. Лишь некоторые отрывки из их трудов, переведенные, адаптированные и изданные специально для России, распространялись в ней нелегально, с большим трудом и очень ограниченным тиражом[38]. Наконец, все социальное, социалистическое и революционное просвещение в России осталось в стороне от анархистских идей, ими, за редким исключением, никто не интересовался.

Что касается синдикализма, то, поскольку никакого рабочего движения до 1917 года в России не существовало, синдикалистская концепция была практически никому неизвестна — за исключением нескольких образованных интеллигентов. Можно предположить, что российская форма организации рабочих — «Совет» — возникла 1905-м и возродилась в 1917 году именно по причине отсутствия синдикалистского движения и самой его идеи. Если бы профсоюзные механизмы тогда существовали, то они, несомненно, способствовали бы формированию рабочего движения.

Мы уже говорили, что в Санкт-Петербурге, Москве, на западе и юге страны существовало несколько небольших анархистских групп. Несмотря на свою малочисленность, московские анархисты активно участвовали в событиях 1905 года, в частности, в декабрьском вооруженном восстании[39].

(После 1917 года большевики подавили анархистское движение, как и всех, кто не был с ними согласен. Но это оказалось нелегко. Борьбе между большевизмом и анархизмом в русской Революции 1917 года — упорной, ожесточенной и почти неизвестной за рубежом, борьбе, длившейся более трех лет, апогеем которой стало махновское движение — посвящена последняя часть нашей работы.)

Перейдем к моральным, психологическим последствиям эпопеи 1905 года. Их значимость для будущего неизмеримо выше отдельных «материальных» результатов.

Прежде всего, как мы отмечали выше, был развеян «миф о добром царе». У широких народных масс открылись глаза на подлинный характер царского режима, они осознали жизненную необходимость избавления от него. Самодержавие и царизм были свергнуты в умах людей.

Это не все. Одновременно взоры народных масс обратились, наконец, к тем, кто уже долгое время боролся против царского режима: к передовым кругам интеллигенции, левым политическим партиям, революционерам. Так между передовыми кругами и народными массами установились прочные и достаточно широкие связи. Отныне они только расширялись и углублялись. «Русский парадокс» был изжит.

Таким образом, налицо два важнейших завоевания Революции. С одной стороны, результат материальный, который мог быть использован в следующей революции— Дума. С другой, было устранено моральное препятствие, стоявшее на пути всякого широкомасштабного массового подъема: народные массы осознали, в чем корень зла, и постепенно воссоединялись со своим передовым отрядом в борьбе за освобождение.

Почва для грядущей, решающей революции была подготовлена. Таков был важнейший «актив» потрясения 1905 года.

Увы! «Пассив» ее был чреват не менее значительными последствиями.

В плане материальном — к несчастью — движение 1905 года не смогло привести к созданию классовой организации рабочих: ни синдикалистской, ни даже профсоюзной. Трудящимся массам не удалось завоевать права на организацию. Они оставались разобщенными, неорганизованными.

В плане моральном подобный порядок вещей предрасполагал к тому, чтобы в будущей революции народные массы неосознанно стали орудием в руках политических партий, заложниками их губительного соперничества, отвратительной борьбы за власть, в которой трудящиеся ничего не выиграют, или, вернее, все потеряют.

Таким образом, отсутствие накануне Революции подлинно рабочей организации и движения широко открывало двери будущему господству, точнее сказать, полновластию той или иной политической партии в ущерб активности самих трудящихся.

Далее читатель увидит, что «пассив» этот оказался фатальным для Революции 1917 года: он раздавил ее своей тяжестью.

Здесь следует сказать несколько слов о судьбе Носаря-Хрусталева, первого председателя первого рабочего Совета Санкт-Петербурга.

Арестованный во время разгрома движения (в конце 1905 года), Носарь был сослан в Сибирь. Оттуда ему удалось бежать за границу. Но, подобно Гапону, он не смог приспособиться к новым условиям жизни, заняться реальной работой. Конечно, он не погряз в разврате, не совершил предательства, но влачил за рубежом жалкое, несчастное существование.

Так продолжалось до Революции 1917 года. После ее начала он, как и многие другие, поспешил возвратиться на родину и принял участие в революционной борьбе, не сыграв в ней, впрочем, значительной роли.

Затем следы его теряются. По некоторым сведениям из заслуживающего доверия источника, он в конце концов выступил против большевиков и был ими расстрелян[40].

Глава V «Перерыв» (1905–1917 гг.)

Ровно двенадцать лет отделяют подлинную Революцию от ее «чернового варианта», «взрыв» от «потрясения». С революционной точки зрения эти годы не были ничем примечательны. Повсюду восторжествовала реакция. Следует, однако, отметить несколько получивших широкий резонанс забастовок и попытку мятежа на Балтийском флоте, в Кронштадте, жестоко подавленную.

Наиболее показательной в этот период явилась судьба Думы.

Дума начала заседать в мае 1906 года в Санкт-Петербурге. Ее созыв сопровождался подъемом народного энтузиазма. Несмотря на все правительственные махинации, она оказалась открыто оппозиционной. По численности и активности своих представителей в Думе господствовала партия кадетов. Председателем собрания был избран один из влиятельнейших членов этой партии профессор Московского университета С. Муромцев. Представительный блок сформировали и левые депутаты — социал-демократы и эсеры («трудовики»)[41]. Все население страны с неослабным интересом следило за работой Думы. На нее возлагались все надежды. От нее ожидали, по меньшей мере, широкомасштабных, справедливых, эффективных реформ.

Но между «парламентом» и правительством сразу же возникла поначалу глухая, а затем все более откровенная враждебность. Правительство смотрело на Думу свысока, не скрывая пренебрежения, едва терпело ее даже в качестве чисто консультативного органа. Дума же, напротив, стремилась стать подлинным законодательным, конституционным институтом. Отношения между ними становились все более натянутыми.

Естественно, народ встал на сторону Думы. Положение правительства становилось невыгодным, комичным, а следовательно, опасным. Но оно прекрасно понимало, что революции в ближайшем будущем ожидать не приходится, а кроме того, могло рассчитывать на полицию и армию. Так что вскоре правительство прибегло к решительным мерам, ответственность за которые взял на себя премьер-министр Столыпин, человек властный и жесткий. Предлогом послужил «Призыв к народу», разработанный Думой и затрагивавший главным образом аграрный вопрос.

В один прекрасный день депутаты обнаружили двери Думы закрытыми и охранявшимися военными. Улицы патрулировались полицией и вооруженными силами. Дума, получившая название «первой», была распущена, о чем населению сообщалось и «разъяснялось» в официальном указе. Это произошло летом 1906 года.

Если не считать многочисленных покушений и нескольких мятежей, наиболее значительными из которых были Свеаборгский и Кронштадтский (второй вскоре после описываемых событий, первый — в октябре 1905 года), страна оставалась спокойной.

Что касается самих депутатов, они не осмелились протестовать. Это легко объяснимо. Протест стал бы революционным актом. Но было очевидно, что Революция переживает спад. (Впрочем, в иной ситуации правительство и не посмело бы распустить Думу, особенно столь бесцеремонно. В тот же момент оно с полным основанием ощущало себя хозяином положения.) Буржуазия оказалась слишком слаба, чтобы мечтать о революции, отвечавшей ее интересам. А трудящиеся массы и их партии тем более не готовы были к революционным событиям.