Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921

• Название: Неизвестная революция 1917-1921
• Автор: Всеволод Волин
• Издательство: НПЦ «Праксис»
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-901606-07-8

Книга Волина «Неизвестная революция» — самая значительная анархистская история Российской революции из всех, публиковавшихся когда-либо на разных языках. Ее автор, как мы видели, являлся непосредственным свидетелем и активным участником описываемых событий. Подобно кропоткинской истории Французской революции, она повествует о том, что Волин именует «неизвестной революцией», то есть о народной социальной революции, отличной от захвата политической власти большевиками. До появления книги Волина эта тема почти не обсуждалась. Для Волина Российская революция не сводилась к деяниям Керенского и Ленина, социал-демократов, эсеров или даже анархистов. Она представляла собой взрыв массового недовольства и массового творчества, стихийный, незапланированный и неполитический — подлинную социальную революцию, какую за полстолетия до того предвидел Бакунин.

Будучи великим народным движением, «восстанием масс», Российская революция нуждалась в Волине, чтобы иметь свою историю, рассмотренную «снизу», как сделали Кропоткин и Жан Жорес в отношении революции во Франции. «Все огромное множество людей вышло наконец на авансцену», — писал Жорес о 1789 годе. То же самое можно сказать о России периода 1917–1921 годов, когда в стране совершались глубочайшие перемены, которые затрагивали все сферы жизни и в которых важнейшую роль играли простые люди. Аналогичные процессы происходили и в Испании в 1936–1939 гг. Именно в России и в Испании имели место величайшие либертарные революции двадцатого века — децентралистские, спонтанные, эгалитарные, осуществлявшиеся не какой-либо одной партией или группой, а прежде всего самим народом.

Наиболее выдающаяся черта этой «неизвестной революции» состояла, по Волину, в децентрализации и рассредоточении власти, спонтанном образовании автономных коммун и советов и в возникновении самоуправления трудящихся города и деревни. Действительно, все современные революции сопровождались созданием комитетов на местах — фабричных и домовых, образовательных и культурных, солдатских, матросских и крестьянских, — которые рождались из расцвета прямого действия низов. В России народными органами прямой демократии были Советы — пока большевики не превратили их в инструменты централизованной власти, подсобные структуры нового бюрократического государства.

Таков основной тезис Волина. Он подробно описывает усилия рабочих, крестьян, интеллигентов, стремившихся создать свободное общество, Основанное на принципах местной инициативы и автономии. Широкое освещение получает в его книге либертарная оппозиция новой советской диктатуре, главным образом, в Кронштадте и Украине. С глубокой симпатией рассказывает автор о махновском движении, не замалчивая, однако, и его негативные черты, такие, как пьянство Махно или образование вокруг него своего рода военной камарильи. (Как уже отмечалось, Волин расходился с Махно по вопросу об «Организационной платформе», и противоречия между ними так никогда и не были полностью изжиты.)

Тем не менее, книга Волина не лишена и некоторых недостатков. Говоря о предыстории российского революционного движения, автор лишь мимоходом упоминает о великих крестьянско-казацких восстаниях XVII и XVIII веков, не принимая во внимание их ярко выраженный антигосударственнический характер. Несмотря на все свои «примитивные» черты, восстания Разина и Пугачева являлись все же антиавторитарными выступлениями, борьбой за децентрализованное и эгалитарное общество. Далее, как это ни странно, Волин совсем не пишет об анархистах в главе, посвященной революции 1905 года, хотя именно тогда российские анархисты впервые выступили как серьезная сила, игравшая важную роль в происходивших событиях. (Стоит вспомнить, что Волин был в то время социалистом-революционером и перешел на позиции анархизма лишь в 1911 г.).

Описание Волиным социальной революции 1917 года также требует дополнений. Очень мало говорится в его книге о рабочем и крестьянском движении за пределами Кронштадта и Украины; игнорируются анархисты-индивидуалисты, интересная, хотя и относительно небольшая группа; не отражена и роль женщин в анархистском и революционном движении. А ведь именно женщины — в очередях за хлебом и забастовочных пикетах, на демонстрациях, на баррикадах и в партизанских отрядах, убеждавшие солдат и своих товарищей по работе, создававшие бесплатные школы и детские сады, охваченные всеобщим стремлением к обретению достоинства и равенству — играли главную роль в той самой «неизвестной революции», которая находилась в центре внимания автора.

Необходимо также добавить, что книга Волина страдает от стилистических погрешностей. По словам Джорджа Вудкока, Волин «не был прекрасным писателем в литературном смысле». Он имел склонность к многословию, и его история выиграла бы от большей сжатости. И тем не менее, несмотря на все свои недостатки, «Неизвестная революция» — впечатляющий труд. Это новаторское исследование малоизвестного аспекта Российской революции. За частичным исключением истории махновского движения Аршинова и истории большевистских репрессий Максимова, это единственная работа такого рода.

(с) А. Дубовик

---

Чтобы избежать всех подводных камней, было решено следующее:

1. Никакая «предвыборная кампания» — по выборам делегатов — не допускалась. Следовало лишь уведомить села, организации и пр., что им предстоит послать одного или нескольких своих представителей на Съезд трудящихся, созываемый в Александровске 20 октября 1919 года.

Таким образом население могло совершенно свободно давать мандаты своим делегатам.

2. При открытии Съезда представитель махновцев должен был разъяснить делегатам, что на этот раз Съезд созывается повстанцами, поскольку речь идет, главным образом, о проблемах Повстанческой армии; что одновременно Съезд, разумеется, будет решать и вопросы, касающиеся всего населения; что в обоих случаях дискуссии и решения будут совершенно свободны от всякого давления и делегатам никто не будет мешать; и, наконец, что Съезд этот будет считаться первым или чрезвычайным, а затем трудящиеся района смогут по своей инициативе созвать собственный Съезд, где будут решать только свои проблемы.

3. Сразу же после открытия Съезда делегатам надо будет избрать его Бюро и внести, по желанию, изменения в повестку дня, предложенную — но не навязанную — махновцами.

За два или три дня до Съезда со мной произошел любопытный случай. Однажды вечером ко мне пришел очень молодой человек. Он представился: товарищ Любим, член местного комитета Партии левых социалистов-революционеров. Мне сразу же бросилась в глаза его взволнованность. И действительно, он тотчас же, без предисловий, возбужденно заговорил о деле, которое привело его ко мне.

— Товарищ В…, — почти кричал он, шагая из угла в угол маленького гостиничного номера, который я занимал. — Простите меня за бесцеремонность. Нависла огромная опасность. Вы, конечно, о ней и не подозреваете. А не следует терять ни минуты. Разумеется, вы анархисты, значит, утописты и люди наивные. Но нельзя же быть наивными до глупости! Вы даже права не имеете этого делать, речь ведь идет не только о вас, но и о других людях, о судьбе всего дела.

Я признался ему, что ничего из его слов не понял.

— Ну, ну! — продолжил он, все больше кипятясь. — Вы созываете Съезд крестьян и рабочих. Этот Съезд будет иметь огромное значение. Но ведете вы себя как большие дети! Что же вы делаете по своей невообразимой наивности? Посылаете повсюду бумажки с извещением, что Съезд «состоится». И все. Поразительное безумие! Ни разъяснений, ни пропаганды, ни предвыборной кампании, ни списка кандидатов, ничего, ничего! Умоляю вас, товарищ В…, раскройте глаза! В вашем положении надо хоть немного быть реалистом! Срочно сделайте что-нибудь, пока есть время. Пошлите агитаторов, предложите ваших кандидатов. Дайте и нам время провести кампанию. Ибо что вы скажете, если население — в основном, крестьяне — пришлет реакционных делегатов, которые потребуют созыва Учредилки или даже восстановления самодержавия? Потому что контрреволюционеры постоянно обрабатывают народ! А если большинство Съезда окажется контрреволюционным и будет его саботировать? Действуйте же, пока не стало слишком поздно! Отложите Съезд на короткое время и примите меры.

Я понял.

Член политической партии, Любим не мог рассуждать иначе.

— Послушайте, Любим, — сказал я, — если в нынешних условиях, в разгар народной революции и после всего, что произошло, трудящиеся массы пошлют на свой свободный Съезд контрреволюционеров и монархистов, тогда — понимаете? — тогда все дело моей жизни окажется глубочайшей ошибкой. Это будет крахом всего. И мне останется только одно: пустить себе пулю в лоб вот из этого револьвера, который лежит на моем столе.

— Я же серьезно говорю, — прервал он меня, — а вы бравируете…

— Уверяю вас, товарищ Любим, что и я говорю совершенно серьезно. Мы будем действовать по-прежнему. Если Съезд окажется контрреволюционным, я покончу с собой. Я не смогу пережить такого ужасного разочарования, Любим… И потом, учитывайте главное: это не я созываю Съезд, не я решаю, как он будет организован. Решение принимали все товарищи. Я ничего не могу изменить.

— Да, знаю. Но вы пользуетесь большим влиянием. Вы можете предложить. Вас послушают…

— Я ничего не хочу предлагать, Любим, потому что согласен с общим решением!..

Разговор окончился. Безутешный Любим удалился.

20 октября 1919 года более 200 делегатов — крестьян и рабочих — собрались в большом зале на Съезд.

Рядом с делегатами несколько мест было выделено для представителей правых социалистических партий — эсеров и меньшевиков — и левых эсеров. Все они участвовали в Съезде с совещательным голосом.

Среди левых эсеров я заметил товарища Любима.

В первый день меня поразил холодок и даже явное недоверие со стороны подавляющего большинства делегатов. Мы поняли, что они считают этот Съезд таким же, как все остальные. Они ожидали увидеть на возвышении людей с маузерами, которые заставят делегатов проголосовать за составленные заранее резолюции.

Зал застыл. И понадобилось некоторое время, чтобы он оттаял.

Мне было поручено открыть Съезд, и я дал делегатам соответствующие разъяснения и сообщил, что сначала им предстоит избрать Бюро, а затем обсудить повестку дня, предложенную махновцами.

И тут произошел первый инцидент.

Делегаты выразили пожелание, чтобы я председательствовал на Съезде. Я посовещался с товарищами и согласился. Но объявил делегатам, что моя роль ограничится исключительно техническим ведением Съезда, то есть соблюдением повестки дня, составлением списка выступающих, предоставлением им слова, наблюдением за ходом заседаний и т. д., а делегаты должны выступать и принимать решения совершенно свободно, не опасаясь никакого давления и маневров с моей стороны.

Тогда слова попросил один правый эсер. Он набросился с нападками на организаторов Съезда:

— Товарищи делегаты, — сказал он, — мы, социалисты, должны предупредить вас, что здесь разыгрывается гнусная комедия. Сказали, что вам ничего не будут навязывать; а тем временем очень ловко навязали председателя-анархиста. Эти люди будут и дальше вами управлять.

Махно, пришедший несколько минут назад, чтобы пожелать Съезду успешной работы и извиниться за то, что вынужден отправиться на фронт, взял слово и сурово ответил выступавшему социалисту. Он напомнил делегатам, что они избирались совершенно свободно; обвинил социалистов в том, что они неизменно защищают буржуазию, посоветовал их представителям не мешать работе Съезда своими политическими выступлениями и завершил свою речь, обратившись к ним:

— Вы не делегаты. Так что если Съезд вам не нравится, можете его покинуть.

Никто не возразил. Тогда социалисты — пять или шесть человек — желая выразить решительный протест такому «выдворению», демонстративно покинули зал[242]. Никто не пожалел об их уходе. Напротив, аудитория, как мне показалось, была этим довольна и немного «сплотилась».

С места встал какой-то делегат.

— Товарищи, — сказал он, — прежде чем перейти к повестке дня, я хочу предложить вам вопрос, который, на мой взгляд, имеет огромную важность. Только что здесь было произнесено слово буржуазия. Естественно, против «буржуазии» метали громы и молнии, как если бы знали, что это на самом деле такое, и все с этим согласились. Но мне кажется, это большая ошибка. Слово «буржуазия» совершенно непонятно. И я считаю, что по причине важности этого вопроса прежде, чем приступить к работе, нам следовало бы уточнить понятие буржуазии и определить, что мы о ней думаем.

Несмотря на ловкость оратора — я сразу понял, что, хотя и одетый простым крестьянином, он таковым не являлся, — его выступление ясно показало, что перед нами защитник буржуазии, в намерения которого входит «прозондировать» Съезд и внести смуту в его работу, а также, по возможности, в настрой делегатов. Он, несомненно, рассчитывал, что многие из присутствующих — сознательно или по наивности — его поддержат.

Если бы его план удался, Съезд грозил бы принять странный и комичный оборот, и нормальный ход работы был бы нарушен.

Момент был тревожный. В мои задачи не входило, как я сам только что объяснил делегатам, навязывать свою волю, и я не имел права под каким-нибудь удобным предлогом снять злополучное предложение делегата. Съезд — остальные делегаты — должны были высказываться совершенно свободно. Мы пока не имели ни малейшего представления об их настроениях. Это были люди неизвестные и явно нам не доверяющие. Решив предоставить делу идти своим чередом, я задавался вопросом, что из этого выйдет. И вспоминал слова Любима.

Все эти мысли мгновенно промелькнули в моей голове. Делегат закончил свое выступление и сел. Зал — я ясно увидел это — слегка оторопел. Затем одновременно — как будто заранее сговорившись — делегаты закричали со всех сторон: