Ника Созонова - Nevermore, или Мета-драматургия

• Название: Nevermore, или Мета-драматургия
• Автор: Ника Созонова
• Жанр: Фэнтези

Эта вещь написана в соавторстве. Но замысел мой и история моя, во многом документальная. Подзаголовок говорит, что речь идет о вечных темах — любви и смерти. Лишь одно уточнение: смерть не простая, а добровольная. Повествование идет от лица трех персонажей: двух девушек и одного, скажем так, андрогина. Общее для них — чувство к главному герою и принадлежность к сумрачному племени "любовников смерти", теоретиков суицида. Каждая глава заканчивается маленьким кусочком пьесы. Сцена, где развертывается её действие: сетевой форум, где общаются молодые люди, собирающиеся покончить с собой. Несмотря на мрачную тему, финал, как мне кажется, светлый.

P.S. Сейчас, когда вещь прочли уже немало людей, часто задают вопрос: кто был прототипом того или иного героя. Ответить на это я не могу, так как самим прототипам это вряд ли понравится. Из всех моих "детей" этот текст самый благодарный — по числу теплых отзывов и самый жестокий…

---

- 'Я на месте. Жду!'… Спустя десять минут: 'Где ты? Позвони!'… 'Включи хотя бы телефон!!!'… Еще несколько в том же духе… истерика нарастает. 'В чем дело??? Как понимать твой странный поступок?'… Вот он, кажется, осознал, в чем дело: 'Я прождал ровно сорок минут. Желаю счастья!' Нет, но какой же он все-таки молодец, наш маленький друг! Я бы так не смог, честно. Даже если б свидание мне назначила Айви. Я б описался, если б мимо пробежала собака или прополз на ночевку какой-нибудь бомж. Слу-у-шай! — Голос его стал вкрадчивым и томным. — Астарта, ты просто обязана, да-да, обязана вознаградить нашего героя за его подвиг. Прикинь сама: много ты найдешь мужиков, способных на такое? Не зря, нет, не зря у него клыкастый демон на аватаре. Чувствую, что начинаю уважать его с нездешней силой!

— Я не ослышалась? Ты предлагаешь мне отправиться сейчас на кладбище и отдаться ему на первой попавшейся могиле?

— Зачем так сурово? Не прямо сейчас — тем более что он уже покинул кладбище, честно отстояв свои сорок минут. И не обязательно на могиле. Могила — это готично, но не гигиенично. Можно и на этом мягком одре, — он похлопал возле себя по дивану. — Не так концептуально будет, ну да ладно. Но только не позднее завтрашнего дня! Награда должна быть немедленной, иначе Темное Солнышко навсегда разуверится в людях. Обещаешь мне?

Было темно, комната освещалась лишь огнями с улицы, да зеленым глазком магнитофона. Но сомневаюсь, что и при дневном свете сумела бы определить по его изменчивому лицу, шутит он или нет. То и дело приходится решать этот вопрос, да что за морок такой?..

Я помолчала, выстраивая в уме достойный ответ.

— Почему я, именно я должна служить наградой? Эта идея пришла в голову тебе, так? И осуществлял ее полностью, от и до, тоже ты. От меня участвовал лишь мобильник, да мое имя. Логично будет, если и наградой послужишь ты. Для андрогина в этом нет ничего сложного или противоестественного. Ты ведь тоже считаешь себя андрогином, подобно Атуму. Разве нет? По крайней мере, начинающим.

Он благосклонно хохотнул: зачисление в андрогины было для него лестным.

— Думаешь, выкрутилась? На это у меня есть два возражения: моя, как ты говоришь, андрогинность не исключает эстетической составляющей данного процесса. И второе — наш героический друг традиционен в своих сексуальных предпочтениях (чего никоим образом нельзя поставить ему в упрек — для героев и мачо сие характерно). Исходя из перечисленного, наградой должна служить ты, Астарта, нежная и страстная вампиресса, темноокая дочь преисподней.

— А мою эстетическую составляющую ты, выходит, исключаешь напрочь?

— Почему же? Но тебе свойственно также чувство справедливости, о котором ты периодически напоминаешь. А также неизбывное женское милосердие, которое тщательно скрываешь, как позорную слабость. Но оно склонно просачиваться сквозь малейшие щели, как когда-то зорко подметил писатель Булгаков.

Я выразительно промолчала и потянулась за сигаретой. Но пачка выпала из рук, поскольку я ощутила на щеке ладонь Бэта. Она скользнула к шее… Теплые пальцы чуть подрагивали, жаркий шепот щекотал ухо:

— Ну, пожалуйста… Пожалуйста…

Сердце перестало биться. Потом загрохотало глухо и мерно, как шаги командора. Я потянулась к нему лицом и руками, зарылась в пышные колкие волосы…

Он резко отстранился и сел.

В темноте сверкнула зажженная спичка, затеплился огонек сигареты. Бэт прошлепал босыми ступнями к окну, распахнул его и устроился на подоконник, свесив одну ногу вниз и опустив подбородок на колено. Вылитый Мефистофель Антокольского. Длинная завеса волос поблескивала от уличных огней, от рекламы универсама напротив.

Я молчала. Он тоже молчал, молчал и курил, сбрасывая пепел вниз.

— Знаешь… — голос дрогнул, пришлось выдержать еще с полминуты, — с тех пор как я познакомилась с тобой, и ты стал захаживать в мое логово, каждый раз благодарю господа Дога, которого нету, что сняла квартиру на четвертом этаже. А не на седьмом. Или четырнадцатом. С твоими перепадами настроения…

— Ерунда, — еле слышно буркнул он. Правой ладонью изобразил ныряющего вниз головой. — Этаж не важен… если уметь… перелом шейных позвонков, знаешь ли…

Я подошла к нему, отчего-то стараясь ступать как можно тише, не скрипнуть половицей, не грохнуть случайно стулом.

Он не смотрел в мою сторону. Смотрел ни на что, мимо. Знакомое застылое отчаянье на окаменевшем лице с тонкими мальчишескими чертами.

— Хорошо, если для тебя это так важно…

— Нисколько не важно, — так же тихо перебил он меня. — Ничто не важно… и не нужно. Пытаюсь закрыть внутренние дыры внешней шелухой — такое вот жалкое и смешное занятие… Знаешь, порой я мечтаю о лоботомии. О том восхитительном чувстве легкости, опустошенности, которое дарит эта операция. Она совсем простенькая: не надо даже сверлить череп, нужные движения скальпелем производятся сквозь глазные отверстия…

— Пожалуйста, не надо! Я действительно готова…

— Почему гребаная самаритянская жалость не дает людям умертвить тех, кто больше просто не может жить? Знаю: потому что никто не обязан этого делать. Ну и терпите, бля, что я еще живу такой, каким в гнилой капусте нашли.

Я молчала минуты три, пропитываясь его отчаяньем и собственной досадой и болью. Потом в мозгу забрезжило: знаю, знаю, чем можно его развлечь!

— Слушай, пожалуйста, не двигайся! Замри так, — я потянулась к цифровому фотику на полке и щелкнула кнопкой. Тихо жужжа, выдвинулся объектив. — Так здорово смотришься сейчас: половина лица в тени, половина освещена зыбко-зеленым… волосы шевелятся от сквозняка, меняя свой узор на лбу и скулах… босая нога с блестящим ногтем… Усталый падший ангел, присевший на подоконник…

Я быстро щелкала его, приговаривая невесть что, с разных ракурсов: в профиль, вполоборота, с нижней точки — из-под точеного подбородка, упиравшегося в колено, со спины с красивым пунктиром округлых позвонков…

Бэт обожает фотографироваться. Он нарцисс. Среди моих знакомых, особенно молодых, немало самовлюбленных людей. Да и сама я принадлежу к этой категории — что естественно, учитывая мое мировоззрение. Но Бэт и в этом — как и во многом другом — на голову выше всех. Он обожает себя истово и самозабвенно. Его 'живой журнал' наполнен его фотографиями — они перемежают депрессивные посты и столь же депрессивно-упадочные, длинные, как черные простыни, стихотворения. Я читала его весь, от корки до корки, и не встретила ни одной чужой фотографии, даже групповой, даже Айви. Большинство были сделаны профессионально — цвет, постановка, готический антураж — и принадлежали Атуму. Но были и любительские. Последний пост содержал пару моих фоток — чем я втайне гордилась, — придирчиво выбранных им из огромного числа отснятых. На одной он курил, сидя на корточках рядом с дремавшей бездомной собакой. На другой, напудренный и томный, как Пьеро, покусывал белую гвоздику с одним-единственным лепестком.

Не так давно мне попалась статья про нарциссизм. В ней прозвучала мысль, показавшаяся мне дельной. Обычно нарциссов причисляют к людям с психическими отклонениями, комплексами, травмами детства. Но автор опуса рассматривал это явление в ракурсе религиозного чувства. Субъект с сильно развитым религиозным чувством — потребностью любить нечто выше себя, поклоняться, благоговеть, — но при этом обладающий современным складом ума, который не позволяет увлечься химерами 'священных книг', неминуемо станет поклоняться самому себе. Потому что больше некому. Никого и ничего выше собственного 'Я' не существует.

Бэт, по всей видимости, обладает намного более сильным религиозным чувством, чем я. Он гораздо эмоциональнее, гораздо страстнее подавляющего большинства хомо сапиенс. Слова 'экстаз', 'благоговение', 'обожание' для него не пустой звук, не сухие абстракции, как для меня — существа рационального и левополушарного. Я не раз наблюдала, как он подправлял себе макияж перед выходом на улицу, рассматривая свое отражение с чуть ли не с трепетом (даже пальцы, кажется, подрагивали от волнения). Когда я заметила что-то по этому поводу — нейтральное, на иронию не осмелилась, — он поучительно изрек:

— Глядеть на себя в зеркало нужно до тех пор, пока не захочешь сам себя. Если не захотел, значит, макияж наложен неправильно.

Нарцисс… Обычно с цветами сравнивают женщин — самая древняя на земле банальность. Но Бэт, как бы мне ни хотелось быть оригинальной, тоже ассоциируется у меня с цветком — с пряным запахом, ломким стеблем, из тех, что невозможно вплести в венок или пристегнуть к букету таких же. Таких же просто не существует. Он единственный в своем роде. Единственный и одинокий. Черный нарцисс с яркой сердцевиной, меняющей цвет от золотисто-желтой до темно-багровой.

Глядя на него, я начинаю понимать индусов, которые украшают своих бронзовых божеств гирляндами пахучих цветов, кропят им ступни медом, молоком и топленым маслом.