Евгений Ничипурук - Двое

• Название: Двое
• Автор: Евгений Ничипурук
• Жанр: Научная Фантастика

«Марк высморкался кровью. Тщательно смыл. Протер раковину салфеткой. Улыбнулся грустному отражению. Он не мог поверить, что теперь, когда у него есть ОНА, он может проиграть. Он просто не имеет права. По крайней мере, не сегодня. Потом – можно. Но не сегодня. Он не огорчит ее, не напугает».

---

Евгений Ничипурук Двое

* * *

Марк вдавил кнопку полароида и раздался сухой щелчок. Гостиничный номер вспыхнул и погас. Из тонкой, похожей на рот тропической жабы, прорези полезла карточка. Марк взял ее двумя пальцами и помахал в воздухе, будто отвесил кому-то средневековый поклон. На ней уже проступали очертания интерьера. Самый обычный номер, двухместный, с большой кроватью, креслом, прямоугольником плазмы на стене и плотно задернутыми шторами. День сейчас или ночь – не понять. Да и какая разница. Марк тряхнул фотографию еще раз, достал из кармана короткий черный маркер и вывел на обороте дату и название отеля. Потом подошел к валяющейся в углу спортивной сумке, покопался в ней и вытащил большой блокнот и двусторонний скотч. Вклеил фото в блокнот, закрыл его и убрал в сумку. Потом быстро подошел к двери, будто услышал знакомые тихие шаги. Но ничего не было. Когда слишком долго ждешь, искушение фантазировать берет верх. Марк вернулся в комнату и сел на кровать. Но тут же встал с нее и поправил помятое покрывало. Он не хотел, чтобы номер выглядел не свежо. Все должно быть идеально. В холодильнике уже охлаждались две принесенные им бутылки шампанского, в вазе, выпрошенной у портье, стоял пышный букет альстромерий. Марк усмехнулся. Он напомнил себе какую-то глупую тропическую птицу, которая украшает свое гнездо, пытаясь привлечь в него самку. Такие трогательные наивные самцы втыкают в гнезда перышки и стекляшки, а потом ждут, что кто-то да и поведется на их старания. Сидят на притащенном с пляжа хламе и чирикают, призывая самок. «Чир-чир-чир, смотри какое у меня красивое гнездо! Чир-чир-чир». Как раз вчера Марк выхватил кусок передачи про брачные игры птичек на Discovery. Он подбирал в интернете этот отель, а телевизор работал фоном. Сравнение себя с птицами-кавалерами, кажется, именно так назывались те чудные создания, сейчас казалось Марку очень точным. Он готовился ничуть не меньше. Хотя цель его приготовлений была не из области брачных игр. Ему просто хотелось, чтобы все было идеально. Ему нужен был еще один идеальный день.

Нетерпение нарастало. Марка резануло острое желание выпить. Но выпускать из бутылки волшебные пузырьки было еще рано. Что можно выпить перед шампанским? Да что угодно. Все равно все не в тему.

Он подошел к холодильнику. Пошурудил в дверце сваленные отельные бутылочки – большую полку пришлось освободить для шампанского – и брезгливо подцепил пальцами лилипутскую пятидесятиграммовую «Смирновку». Открыл ее и тут же опрокинул в себя все ее содержимое. Во рту разлилась щемящая горечь, защипало язык, раздраженный от постоянно употребляемых лекарств, а по телу пошло так нужное сейчас тепло, которое вот-вот должно было немного успокоить. Но вместо желаемого спокойствия, он почувствовал, как всего его пронзила сильнейшая дрожь. Руки затряслись и он, скрючившись, опустился на колени. Вытянул бьющиеся в конвульсиях пальцы вперед, попытался обхватить себя за плечи… Руки не слушались. Марк сидел на корточках, дергаясь в припадке, тряся головой из стороны в сторону, и молился Богу. Сначала он молился про себя, но держать слова внутри сумел недолго, они все же вырвались наружу, откуда-то с середины наверное очень важной фразы.

– … даже один день имеет значение! Надо очень! Пусть все будет, как я запланировал! Я прошу! А дальше забери хоть все! Все-все-все-все!!!

Марк заплакал и упал на бок без сил. Дрожь прошла, сменившись опустошением. Так он лежал на боку и тяжело дышал. Рубашка вылезла из джинсов, на воротнике появились потные разводы. Идеально уже не выходило. Он размазал кулаком слезы по щекам, тяжело поднялся и, шатаясь, пошел в ванную. Встал перед зеркалом. Медленно снял рубашку. По пояс голый он смотрел на свое спортивное, красивое, как у киноактера тело, на татуировки, замершие на плечах, груди и предплечьях. На щетинистый подбородок и взъерошенные короткие волосы.

– Это какая-то глупая шутка… – прошептал Марк.

Ему вдруг показалось, что все это сон, и он вот-вот проснется. И тут же испугался, что тогда все-все все может оказаться сном. А на это он никак не мог пойти. Так что надо досматривать все до конца. До конца, черт побери. А там может он еще и победит. Как побеждал не раз. Когда казалось, что шансов нет никаких. И вот, он останется навсегда лежать куском отбитого мяса на этом покрытом потом и кровью ринге. Когда абсолютно всем кроме него было ясно, что пятый раунд его прикончит. Когда сил не было ни на что… даже на то чтобы подняться сил не было. Так казалось, когда он тяжело дыша, припав на одно колено, слушал, как над его головой судья ведет роковой отсчет. Чтобы, услышав «Восемь», встать с лицом человека, которому все ПОХУЮ. И, улыбнувшись окровавленной капой, поманить растерявшегося на пару секунд соперника правой перчаткой. Он, Маркус Рейнер, по прозвищу «Золотая молния», как никто знал, что бой не окончен до тех пор, пока один из бойцов стоит на ногах. И вот он поднимается после трех нокдаунов, которые, кажется, больше утомили его соперника, чем нанесли ему, Марку, какой-то существенный ущерб. Разбитые бровь и губа не в счет. В сердце все еще огонь… После пяти раундов, которые должны поставить точку в его карьере, славной карьере середничка-профессионала, который мог бы, сложись все иначе, будь у него другой промоутер, другие спонсоры и прочее бла-бла-бла… После этих гребаных пяти раундов внутри все еще пылает пожар. Он мог бы даже потягаться за чемпионский пояс в среднем весе… Чертова «Золотая молния». Он встает свежий и злой. Уворачивается от очередного смертельного по силе и степени отчаянью удара более молодого, и казалось бы более быстрого соперника. И, чуть накренившись вперед, бьет свой фирменный апперкот. Ба-бац! Сука, лежи не вставай! Сколько раз было так? Сколько раз?! И в этот раз все будет так же. В последний момент он увидит выход. Увидит беззащитный висок или подбородок врага. И вмажет победный удар.

Марк высморкался кровью. Тщательно смыл. Протер раковину салфеткой. Улыбнулся грустному отражению. Он не мог поверить, что теперь, когда у него есть ОНА, он может проиграть. Он просто не имеет права. По крайней мере, не сегодня. Потом – можно. Но не сегодня. Он не огорчит ее, не напугает.

Он выключил воду и хотел уже пойти за свежей рубашкой, как в номер легонько постучали. Словно кошка вернулась домой и тихонечко поскреблась о дверной косяк, намекая и на ласку, и на блюдечко с молоком. Кошки ведь никогда не извиняются. На сколько бы они не пропадали, сколько бы не длилась их прогулка… сколько бы ты не переживал, рисуя себе страшные картины ее смерти в собачьих зубах или ловушках голодных бомжей. Они возвращаются домой целы и невредимы, и ты должен принять все таким, как оно есть. Поставить блюдечко, погладить по шерстке. Но сначала надо, как ни в чем не бывало, сдерживая накатившее волнение, с невозмутимым видом, открыть дверь. Марк выдохнул и плавно нажал на блестящую полированную ручку.

В комнату влетел ее запах, от которого сразу же закружилась голова и все поплыло куда-то… В голове завертелись кадры, сделанные в других таких же отелях. Другие шторы, другие кровати… Но всегда она. Она одна… Плавные линии ее тонкого, идеального тела, эти глаза, иногда решительные, готовые вести своего обладателя до конца, иногда наполненные такой глубокой, словно колодец в пустыне печалью… Такой ледяной, такой болезненной… Ее руки, обнимающие его плечи… Ее пальцы, повторяющие рисунок его татуировок… Он отшагнул назад, будто пропустил сильный удар в лицо. Не такой сильный чтобы упасть, но такой коварный, чтобы, растерявшись, пропустить следующий, более опасный и точный. Она впорхнула в комнату. Просто, как впрыгивает кошка в приоткрытое окно. Марк, растворившись в ее запахе и воспоминаниях, стоял в дверях, а она уже была посередине номера. Обернулась. Сняла большие темные очки и вздохнула.

– Я думала, что никогда не доеду. Это был какой-то кошмар. Обними меня. Мне так не по себе! – прошептала она быстро.

Он сам не понял, как тут же оказался рядом и сжал ее. Его тело опять задрожало, но это уже была не болезнь, а счастье, которое еще недавно было размером с теннисный мячик, и вдруг выросло до размеров Луны. Этому чувству было тесно внутри его тела. Оно билось о клетку из ребер и рвалось из оков стальных мышц, нервными спазмами трясло позвоночник. Марку стоило немалых усилий сдержать его. Он весь сжался, напрягся, чувствуя только лишь тонкое родное тело, зажатое между его крепкими руками, вжатое в его татуированную грудь. Он погрузился лицом в ее волосы, и стал жадно дышать, силясь вобрать в себя весь ее запах. Будто до этого он и не дышал вовсе. Будто это был лже-воздух, возможно даже ядовитый, а вот теперь он настоящий, чистый. Им без опаски можно наполнить легкие до отказа. Он осторожно, почти по-мальчишески робко поцеловал ее в шею. Так, будто за этим должно последовать что-то, неизвестное ни ему, ни ей. Будто этот поцелуй – черта, за которой другой мир. Стены рухнут. Чертова реальность отодвинется. Время остановится. Застынет. Так и есть. Так и есть. Будто ее кожа пропитана каким-то сильнодействующим наркотиком. Вот ты только что был одним человеком, нерешительным, растерянным, разобранным на части этой трогательной красотой, внезапно ворвавшейся в комнату на мягких кошачьих лапках. И вот сознание меняется под воздействия одной сотой миллиграмма неизвестного, но мощного вещества. К нему привыкаешь с первого раза – ты пропал, стал злостным наркоманом, ломки, пот и потерянный взгляд, и теперь при малейшей, ничтожной дозе тебе начисто сносит крышу. Вот ты, уже не понимая ничего, губами жадно проходишься по ее шее, не оставляя ни миллиметра нецелованным, не познанным. Легко покалывая нежную кожу иголками четырехдневной щетины, пробираешься к губам, чтобы впиться в них и окончательно потерять рассудок. И Она. Она так же бьется в дрожи и все, что может сказать, лишь «ЛЮБЛЮ». И то лишь тогда, когда в этом рваном танце вдруг у губ, подставляясь под поцелуй оказывается его ухо. Черт побери. Я ждал тебя так долго! Черт побери! Откуда в нем эта грубость!? Почему в эти моменты ему хочется говорить «черт побери!», любимое словцо его отца-барабанщика в ресторанном джаз-бэнде. Когда тот приходил домой, пьяный и веселый, он так выражал свою радость.