Сергей Антонов - Овраги

• Название: Овраги
• Автор: Сергей Антонов
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989

Книгу известного советского писателя Сергея Антонова составили две повести — «Овраги» и «Васька». Повесть «Овраги» охватывает период коллективизации. «Васька» — строительство Московского метро. Обе повести объединяют одни герои. Если в повести «Овраги» они еще дети, то в «Ваське» это взрослые самостоятельные молодые люди. Их жизненные позиции, характеры, отношение к окружающему миру помогают лучше и глубже понять то историческое время, в которое героям пришлось жить и становиться личностями.

---

— Да аудитория против не будет. Можно вашего мальца попросить протокол писать? Бойко пишет.

— Давай, Митя.

И правление колхоза имени Хохрякова начало работу.

Семен открыл папку и некоторое время перекладывал бумаги. Сперва справа налево, потом слева направо. Наконец тяжело вздохнул и начал:

— На повестке два вопроса. Те же самые, какие обсуждали прошлый раз. Один вопрос — подготовка общего собрания, другой — раскулачка Чугуева. Кроме того, разные. Разный вопрос у меня такой: дорогие товарищи, подмогните, чтобы меня освободили от обязанностей. Нога у меня не ходит, рука не пишет. Выгонять людей на работу не имею физической возможности. И Настасья не пускает. Приказывает валенок подшивать. Давай подшивай да прячь ей шов в нутро; кто из вас подшивал, знает, что означает протянуть дратву в нутро, особенно в носок. Вот и живи как хошь. Товарищи дорогие, войдите в положение, возьмите кто-нибудь папку, не то Настасья всю документацию на кульки изведет. В район ездил, до самих Клима Степановича дошел, молил их отпустить меня насовсем, а у них одна резолюция — под суд за дезертирство. Я на них не жалуюсь, они высоко сидят, а все-таки если-ф я дезертир, то Игнат Василич кто? Посадил меня на папку, а сам убег. За ним и другие подались, кто на производство, кто в извозчики. Их не пускаешь, они самодуром бегут. Глядите на Макуна. Куда вздумал, туда и дунул. На сегодняшний день у нас в колхозе семь дворов с мужиками, а четыре — одни бабы с ребятишками. А что одна баба сделает? Мужик хоть уворовать может, а она что унесет? В окно не постучишь — нипочем из избы не выйдет. Вот и ходишь, как спасский поп все одно, из избы в избу, пугаешь их штрафом за несознательное отношение. Хоть бы товарищ Орловский прибыл, поглядел бы, как я тут измаялся… Роман Гаврилович, прими у меня папку, будь такой добрый. Тут девяносто три бумажки. Хошь — считай, хошь — не считай. Все тута.

— Погоди, погоди, Семен Ионыч, — возразил Платонов. — Так нельзя. Председателя надо выбирать на собрании.

— Обратно собрание, — заныл Вавкин. — С лета мучаемся, людей скликаем, а никто не идет. Возьмите, будьте такие добрые. А не желаете, прикажите Емельяну, пущай он берет.

— Ишь ты какой ловкий, — хмыкнул Емельян, — семена разбазарил, а мне отвечать.

— Правильно! — крикнул от печки Пошехонов.

В разгар спора вошел молодой человек в кубанке и в новом, подогнанном по его ладной фигуре кавалерийском полушубке. И чесанки у него были новые, белые.

— Вот он, — обрадовался Емельян. — А мы вас только что поминали, товарищ секретарь.

— Костерили небось за опоздание? — пошутил секретарь райкома, оглядываясь, куда бы повесить полушубок.

— Вешалки не ищите, — предупредил Петр. — Здесь кулак Тихомиров обитал. Когда его раскулачивали, все гвозди повыдергивали. Кидайте на лавку.

Секретарь райкома всадил в стену перочинный нож и повесил на него одежду. Любил порядок.

— На войне, как на войне, — провозгласил он весело. — О чем шум?

— Да вот, товарищ секретарь, Вавкин в председателях ходить устал, — объяснил Емельян.

— Смотри как! У нас в городе любой хочет дирижировать, а на трубе играть никто не желает. А у вас тут все наизнанку.

Орловский аккуратно зачесал белокурые волосы с высокого лба к затылку и улыбнулся белой, как рафинад, улыбкой. Его плотная фигура, охваченная широким командирским ремнем, излучала силу и твердость.

— Как тебя тут, Роман Гаврилович, — спросил он, — не обижают?

— Куда там! В председательское кресло норовят посадить.

— Понятно. Вавкин в дезертиры навострился. Ты что, Семен Ионович, думаешь, мы тебя, не попаривши, выпустим? Пока не привлечешь в колхоз, как минимум, полдеревни, сидеть тебе с этой папкой или здесь, или в другом месте.

— Да где же я тридцать дворов наберу? — испугался Семен.

— А здесь, в Сядемке. Газету читаешь? Тебе известно, что в стране развернулась сплошная коллективизация? Неужели ты всерьез считаешь, что вся Российская Федерация будет колхозной и только Сядемка останется единоличной? Это же курам на смех! Что ты, не слышал призывов партии и лозунгов? Что тебе, партия не помогает налаживать смычку? Вот она, смычка, налицо, — он показал пальцем на Платонова. — Чего вам еще надо для привлечения народа в колхоз?

— Нам бы пулемет и четыре винтовки, — попросил Петр.

— Это можно, — Орловский усмехнулся. — Покамест войны нет, можно и танки подгонять. Только в кого ты стрелять будешь?

— А ни в кого. Припугнем — и все в колхоз побегут.

— Нет, дорогой товарищ, — Орловский покачал головой. — На испуг нынешних мужиков, а особенно баб не возьмешь. Этот рычаг, прямо скажем, сработался. И потом для колхозного строительства нам нужны не трусы и паникеры, а смелые, активные товарищи.

— Да разве таких на наши сходки заманишь? — гнул свое Петр. — Их надо под конвоем сгонять.

— Не идут, и правильно делают. Я, товарищи, прошел по вашему хозяйству. Лучше бы было не ходить. Инвентарь бывшего машинного товарищества валяется в куче, гниет и превращается в ржавый лом. Коровы кашляют. Лошади кусаются. Некоторые крестьяне не знают, колхозники они или не колхозники. Сколько у тебя по списку, Семен Ионович?

Вавкин покопался в бумагах и сообщил:

— Одиннадцать дворов.

— Как одиннадцать! По данным на октябрь месяц, двадцать один.

— Мы подали сводку: одиннадцать, — пояснил Вавкин. — А Клим Степанович переправил на двадцать один.

— Зачем?

— А он нас на районном совещании к стенке припер. Прочитал сводку и велел к первому октябрю завлечь еще десять дворов. Мы пообещали, а никто не завлекся.

— Не мы, — поправил Емельян, — а ты лично обещал.

— Ясно, сказал Орловский. — Гора не идет к Магомету. Пойдем по дворам мы. И давайте не греться у печки. — Пошехонов испуганно встал. — Давайте приступим к этой работе сейчас. Немедленно. Пройдемся по дворам. Одни с того края, другие — с этого.

— Может, на завтра отложим? — предложила Катерина. — Чего курей пугать на ночь глядя. Горим, что ли? Ровно на облаву собрались.

Орловский подошел к ней, заложил руки за ремень.

— Я предлагаю беседовать с каждым единоличником отдельно, — продиктовал он отчетливо. — А вы что предлагаете?

— У нас, товарищ секретарь, не город, а деревня, — спокойно напомнила она. — У нас все на виду и каждый каждого знает. Есть лентяи, а есть и природные хлеборобы. Погоду чуют и матушку нашу землю понимают. Возьмем того же Тихомирова, которого весной раскулачили. Тихомиров идет сеять — значит, время подошло и вся деревня с лукошками. Тихомиров не косит — значит, дождь будет. Вот кабы Тихомирова не раскулачивать, а пригласить бы к нам по-хорошему, за ним бы огромная очередь выстроилась. И не пришлось бы вам каблуки сшибать, по избам бегать.

— Верно, матушка, — оживился Пошехонов, — не пришлось бы! Верно, Катюша. В самую точку!

Орловский слушал ее внимательно, словно книгу читал. И, когда она отговорилась, сказал:

— Что с возу упало, то пропало. Тихомирова в данный момент нет. А разве кроме Тихомирова в Сядемке природные землеробы перевелись?

— Мало осталось! — Катерина вздохнула. — Почти что всех вывезли. По лошадиным делам остался Пошехонов, Ефим Данилыч. А по полеводству — Чугуев.

— Так и знал, Чугуева помянет! — шлепнул по колену Емельян. — Твоего Чугуева из машинного товарищества поперли. Позабыла?

— Плюс к тому на раскулачку назначили, — напомнил Семен.

— А кто назначил? — обозлилась Катерина. — Ты со своей Настасьей. Ты народ спрашивал? С людьми советовался?

— Клим Степанович приказали. Чего мне советоваться?

— Ничего он тебе не приказывал! Врешь, ты сам запрос в район посылал, чтобы Федота Федотовича раскулачивать, а Догановский не позволил.

— Не позволил, а трех кулаков представить требует.

— Вот ты себя на место Чугуева запиши, все одно лыжи навострил, — посоветовала Катерина.

— Если ваш Чугуев такой ангел, чего же он в колхоз заявление не подает? — спросил Орловский.

— Какое заявление! Его же кулачить наладились, — гнула свое Катерина. — Он тоже человек. У него своя гордость.

— Выйдем на крылечко, Емельян, — Орловский поднялся. — И ты, товарищ Платонов. Подышим.

Он плотно затворил дверь. Ветер унялся. На крыльце белел свежий снег.

— Чугуева народ уважает? — спросил Орловский Емельяна.

— Мужик он, конечно, культурный.

— Народ уважает или нет?

— Середняк уважает. Кулаки завидуют, а бедняки боятся.

— Тогда завлекайте его в колхоз. Любым способом. Делайте его членом правления. Обещайте председательство. А завершим коллективизацию, поглядим, оставить его или выслать.

— Грязноватая тактика, товарищ секретарь райкома.

— Революцию в белых перчатках не делают. А сплошная коллективизация — революция.