Анатолий Агарков - Самои

• Название: Самои
• Автор: Анатолий Агарков
• Жанр: Современная проза

---

— Ничего, — покрыл всех спокойный бас, — Как закипит вода, муки сыпанём — болтушки похлебаем. Жаль только соли нет.

— Да и муки-то последняя горсть…

Разговоры разом оборвались, когда Федька вышел на свет костра. Вокруг него сидели четыре молодца — из тех, кому ни мороз, ни снег, ни метель-пурга, ни ведьмино заклятье — всё нипочём. На жару в глиняном горшке готовили похлёбку, а теперь рассматривали подошедшего невесть откуда парня. Федька — роста вышесреднего, статный и широкоплечий, со спокойным видом и прямым взглядом стоял перед ними. Молодой голос хмыкнул:

— Вот и мяско подвалило.

Высокий и тощий, строго зыркнув на приятеля, знакомым уже баском спросил:

— Из далёка будешь?

— Из Табыньши. Не найдётся ли у вас, люди добрые, места у огня? Замороченный я.

— В таком лесу — плёвое дело, — согласился другой, низкий и круглый, жмуря красные слезящиеся глаза.

— Мне бы поесть чего…

— Ладно. Садись к костру. Может и для тебя чего найдётся.

Федька подсел к огню, где на жару шипел закоптелый глиняный горшок.

— Чего варим?

— Али не видишь?

Представились. Новые знакомцы назывались чудными какими-то именами-кличками. Басовитый сказался Попом, толстяк — Душегубом, молодой верзила — Мальком. Все по виду и разговору — городские. И лишь четвёртый, угрюмого вида, заросший волосами по самые глаза, деревенского склада мужик — Иваном Тимофеичем. В разговорах не таились, и вскоре Федька к страху своему убедился, что перед ним не самые добрые люди, которых можно встретить ночью в такой глухомани. Но отступать было поздно, да и некуда. И чтобы уравняться с ними в грехах перед законом, рассказал о себе.

— Ну, Агапыч, видать, тебе с нами дорога, — участливо покачал головой Поп.

Мороз усиливался, лёгкая снежная пыль закуржавилась над землёй и засыпала сидящих. Федька протянул озябшие ладони к огню и немигающими глазами смотрел на перебегающие по сухим сучьям языки костра. В лесу было тихо, и можно не спеша вести беседу. Поп неторопливым баском своим уговаривал товарищей податься в Челябу, где и затеряться проще в толпе и сытней должно быть жить вёрткому человеку. Впрочем, ему никто не возражал, только мрачный Иван Тимофеич всё отрицательно иль осудительно покачивал головой, но молчал.

Прошла половина ночи. Усталость брала своё. Глаза у Федьки начали слипаться, незаметно подкрадывался сон. Полная яркая луна светила с беззвёздного неба. Быстро плыли облака. Словно зацепившись за острый край, они закрывали её на мгновение и летели снова дальше. Иван Тимофеич озабоченно покачал головой:

— Скоро пурга будет.

— Метель поднимется, — подтвердил Душегуб.

— Пурга нам на руку, — сказал Поп. — В деревне-то нас и не приметят.

И поднял на Федьку пытливый взгляд:

— С нами пойдёшь или здесь заночуешь? Хотя мы, может, и не вернёмся сюда снова.

Федька Агапов по разговорам бродяг понял, что замышляют они какое-то тёмное дельце, ему было до слабости страшно, но он всё-таки решительно сказал:

— С вами пойду.

— А топор в руках держать умеешь иль у мамки под юбкой рос? — с насмешкой спросил Малёк, разминая затёкшие ноги вокруг костра.

Облака закрывали луну, и лес тогда сразу погружался в сумрак. Бродяги гуськом медленно продвигались вперёд, держась ближе друг к другу, ступая след в след. Шли, по колено проваливаясь в слабонастный снег. Пурга разыгралась внезапно. Лес вдали начал гудеть, посыпался снег с верхушек деревьев. Ветер принёсся с пронзительным свистом, подхватывал и уносил вороха снега и снова подкидывал. Вскоре отовсюду уже слышался непрерывный гул, скрип, треск ломающихся веток, и порой — грохот падающих стволов.

— Не отстава — ай! — кричал Поп.

Идти становилось всё труднее. Колючий снег бил и обжигал лицо. Ветер захватывал дыхание.

— Эй, Малёк!.. Агапыч!.. Не отставай! — глухо доносились перекликающиеся голоса.

Бродяги шли долго, упорно пробиваясь сквозь бурю, боясь отстать. Знали, что гибель ждёт того, кто затеряется в дремучем лесу. Наконец передовой Иван Тимофеич сказал:

— А теперь — тихо: Перевесное рядом.

Перевесное? Так вот он где заплутал, думал Федька. В сторону упорол от Васильевки-то…

Бродяги остановились на опушке леса, напряжённо всматриваясь. Впереди копнами чернели избы, повеяло жилым духом. Поп, притушив бас, отдавал приказания. Бродяги внимательно слушали его, кивая головами, потом стали крадучись пробираться к огородам. Федьку оставили у плетня, наказав дать знак в случае чего. У него от страха и возбуждения тряслись руки, и, оставшись один, он готов был бежать в ближайший дом поднять хозяев, остановить святотатство, но не побежал, а с нетерпением поджидал бродяг, волнуясь за их успех. Азарт риска гнал холод, и Федька терпеливо томился у плетня, врастая в сугроб.

Появились бродяги, тяжело дыша. На спине у Малька громоздилась овечья туша, широко раскачивая надрезанной головой, оставляя за собой кровавый след.

— Скорее в лес! — хрипел Поп. — Уносим ноги, пока всё спокойно. Скорей, соколики, скорей!

Вьюга усиливалась. Метель непрерывно заметала следы снегом. В её тягучем завывании порой чудился, накатываясь сзади, собачий лай. Бродяги спешили уйти подальше от Перевесного, и с ними вместе Федька Агапов, у которого ещё кружилась голова от сосущего душу страха за совершённое преступление, но уже родилось и постепенно крепло "будь, что будет", и он уже не боялся запачкаться в крови, неся баранью тушу, когда наступала тому очередь.

Снег валил трое суток, не переставая. Ветер то вдруг утихал, беря передышку, то вновь усиливался, гудел в вершинах деревьев, в проводах столбов вдоль дорог, наносил вороха лёгкого снега и, точно передумав, снова сдувал нагромождённые сугробы, перебрасывал их, наметая в других местах пушистые холмы. Сплошное белое покрывало задёрнуло начавшие было чернеть впредверье весны поля с низкими кустарниками. Всё живое попряталось, спасаясь от разгулявшейся стихии. Горе бездомному человеку! Не приведи Господь, очутится об эту пору без тепла и крыши над головой. Не мало по весне откроется из-под снега замёрзших одиноких путников — "подснежников". Но Федьке с товарищами повезло: в тот самый час, когда пурга утихла насовсем, входили они на окраину Челябинска.

Вольготная городская жизнь для Федьки Агапова была недолгой: на вокзале в облаве потерял своих друзей, а сам угодил в "каталажку". Допрашивал его следователь, аккуратный такой, чиновного вида человек с большими залысинами и выпуклым лбом. Несколько недель Советской власти в Челябинске вытрясли из него нестойкие политические убеждения, и он без душевной борьбы и сомнений принял нейтралитет, готов был предложить свои услуги любому режиму. Знатоком дела считал себя не зря. И, ловя убегающий Федькин взгляд, слушая его сбивающуюся речь, думал: "Врёт, каналья, всё врёт, от первого слова до последнего. Да ну я сейчас его достану".

— Всё-всё так, я верю, готов поверить, но бездоказательно, — следователь поднялся из-за стола, прошёл по комнате, достал из массивного тёмного шкафа пухлую папку подшитых бумаг, — А вот послушай, парень, теперь гольную правду о себе — мы-то всё знаем, и записано тут…

Он полистал документы чьего-то уголовного дела.

— Фёдор Конев…. Смотри-ка, даже имя не изменил — наглеешь, брат. Кличка — Саван. От роду — девятнадцати лет, роста вышесреднего, глаза голубые, черноволосый, особых примет нет…. Нет, есть — нос сломан в драке и смещён вправо.

Следователь делал вид, что читает это с подшитого в папке листа, на самом деле рисовал Федькин портрет, насмешливо приглядываясь к нему.

— Вот так-то, братец Саван…. И всё это мне не придётся доказывать. Я только пошлю запрос в твою деревню…. Как ты её назвал? Воздвиженка? И если от тебя откажутся, то трибунал и "вышка" тебе обеспечены.

— Ты только послушай, что за тобою пишется, — он с удовольствием, сохраняя, однако, участливый вид, измывался над растерявшимся Федькой, — Грабеж…. грабёж. Ай-яй-яй! Убийство. Старуху-проценщицу со родственницей топором. Ну, что скажешь, Саван, или как там тебя?..

Когда за Федькой закрылась дверь, следователь не спеша прибрался на столе и, покрутив ручку телефона, связался с гарнизонной тюрьмой.

— Ваш, вашего сада фрукт, — убеждал он кого-то скучным голосом, — Дезертир. Нет не политический — деревня дремучая. У меня на таких нюх.

В тот же день Федьку перевезли в гарнизонную тюрьму и поместили в одиночную камеру. Первым знакомцем на новом месте был надзиратель Прокопыч — пожилой, неторопливый, вымуштрованный, наверное, ещё в Алесандроские времена. Большой нос с горбинкою придавал хищное выражение его худому, костлявому лицу. Из-под нависших густых бровей смотрели мрачные, тёмные, глубоко сидящие глаза. Он часто проводил по густой, чёрной с проседью бороде узловатой сухой рукой. Прокопыч дважды в день приносил Федьке еду и, усаживаясь на единственном в помещении табурете, подолгу беседовал с арестантом.