Николай Климонтович - Дорога в Рим

• Название: Дорога в Рим
• Автор: Николай Климонтович
• Издательство: БПП
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009

Если бы этот роман был издан в приснопамятную советскую эпоху, то автору несомненно был бы обеспечен успех не меньший, чем у Эдуарда Лимонова с его знаменитым «Это я — Эдичка». Сегодня же эротичностью и даже порнографией уже никого не удивишь. Тем не менее, данное произведение легко выбивается из ряда остро-сексуальных историй, и виной тому блистательное художественное исполнение, которое возвышает и автора, и содержание над низменными реалиями нашего бытия.

---

глава XII

КСЕНИЯ

Представьте себе теперь: чистенькая лестница университета города Стокгольм. Мы стоим друг перед другом, от удивления я не могу произнести ни слова. Но она не кажется удивленной. Она разглядывает меня с долей подозрения: как это он здесь оказался.

— Как ты здесь оказалась? — говорю я.

Действительно, откуда бы ей здесь взяться? Я-то понятно…

Я давно потерял ее из виду, хоть некогда мы часто встречались. У той же Вики, где Ксения кокетничала с иностранцами, впрочем, все дамы для этого туда и приходили. В доме моего приятеля-геофизика — Ксения была его коллегой. Как-то раз я был и у нее дома: пили жасминный чай посреди отменно антикварной обстановки. В московском обществе было принято считать, что Ксения — в далеком родстве с Натали Гончаровой: маленького роста женщина с непропорционально развитой еврейской грудью, всегда оттопыренными губками и зелеными глазами. Впрочем, соображал я, теперь вдруг все начали так бурно перемещаться, не эмигрировать, как прежде, но паломничать… Как будто извиняясь, я объяснил, что только сейчас прочел лекцию о состоянии по-прежнему советско-антисоветской русской текущей прозы десятку русистов, ни один из которых, кажется, не понимал по-русски. Я машинально похлопал себя по карману, куда сунул конверт с двумястами кронами, — суетливый жест, но я впервые получил деньги на Западе и чувствовал, что их украл. Ксения кивнула и извинилась, что опоздала: она видела объявление о лекции, но ее задержали на курсах шведского языка для иностранцев при университете.

— За меня платит муж, — зачем-то добавила она.

Добавление было своевременным: я понятия не имел, что давняя ее мечта сбылась и она вышла-таки замуж за иностранца.

Мы вышли на площадь кампуса, Ксения оказалась при автомобиле. Едва мы залезли внутрь, как я услышал явственный запах алкоголя. Я был уверен, что этот запах исходит от меня: вчерашний вечер я провел в компании моего приятеля-переводчика, в миниатюрной квартирке которого я и гостевал, а также его кузена — режиссера с телевидения. Сначала мы пили пиво в баре Дома журналистов, потом пили текилу в кафе «Оперка», похожем на наш «Националь», но со свежей земляникой в конце марта, которую развозили по залу на тележке, как у нас некогда — фирменные напитки; потом пили у кузена дома, и его сожительница — тоже режиссер, но детский — долго терла шерстяной икрой мою ногу под столом; а потом добавили перед сном дома у приятеля. Он был переводчик, работал на издательство, которое финансировал ЦК КПСС, переводил советских классиков-современников; в Москве его зафрахтовала Ульрика — не могла же она знать, что ЦК КПСС не поощряет переводы на шведский произведений молодых советских диссидирующих литераторов. Но мы с ним подружились, и именно по его приглашению я выехал из страны. Все это я объяснил Ксении, пока она гнала машину в сторону центра города.

— Слышала, что у тебя — высокопоставленный роман, — откликнулась она наконец; я понял, что запашок виски исходит от нее.

Она всегда была экстравагантной дамой с романтическим прошлым, но в своей прежней жизни не пила. Некогда, после окончания географического факультета университета она уехала со своим студенческим мужем на горную метеостанцию в районе Главного Кавказского хребта. Там, на горе, они родили двух сыновей, но, когда пришла пора спуститься в долину — развелись. Я застал ее уже одинокой и самостоятельной женщиной с почти взрослыми детьми, кандидатом наук, водительницей последней марки «Жигулей», ярко и дорого одевавшейся, но что ни лето — уезжавшей на Белое море начальницей полевой экспедиции. Короче, в ней были интригующие контрасты. Она притормозила у какого-то кафе, остановила автомобиль и посмотрела на ручные часы. — Эти свиньи дают пиво только после двенадцати, — сказала она и извлекла ключи зажигания.

Было начало второго. Это была немецкая пивная, нам принесли здоровенный жбан пива и какие-то рыбные сухари. Все оказалось кстати, оба жадно и молча выдули по бокалу. Ксения изменилась. Похудела, потемнела лицом, глаза потеряли блеск, а в улыбке не было и доли кокетства. Она стала похожа на немолодую бездетную домашнюю хозяйку из среднего класса зажиточной европейской страны.

Таковой она и являлась, как выяснилось, хоть о себе рассказывала с неохотой. Я узнал лишь, что муж ее — аптекарь, причем не здесь, но в каком-то маленьком городке.

— Там, на юге, — сказала Ксения, махнув рукой куда-то в сторону Дании.

Еще через бокал оказалось, что он — тоже эмигрант, еврей из Венгрии. В ней было немного энтузиазма, если не считать скорость, с какой она потребляла пиво. Это и понятно, последний ее известный мне роман был с первым советником посольства, кажется Нидерландов.

— Ты где остановился? — спросила она, хоть это я ей только что успел сообщить. — Ах, да. Но ты не занят сегодня?

— Я был свободен.

— Давай возьмем номер в отеле, — сказала она совершенно ни с того ни с сего — даже облачка флирта не проплыло между нами. — Деньги у меня есть, — поспешно добавила она, — муж дает мне деньги. И вообще…

У меня тоже были деньги. Из Союза я выехал с семью стодолларовыми бумажками, которые мне разменяли в советском банке по смехотворному, искусственно заниженному курсу — что-то около восьмидесяти копеек за доллар. Да и гонорар за лекцию…

— Конечно, — сказал я, — почему бы не взять. — Я никогда еще не жил в заграничном отеле.

Она чуть оживилась.

— Знаешь, — сказала, — не хочу сегодня возвращаться туда.

И я не спросил — куда? Мы вышли из бара — за пиво заплатил я — и сели в машину. Она, обогнув центр по хайвею, зарулила к стокгольмскому шератону.

— Только на одну ночь, — пояснила она мне, паркуясь на платной стоянке, — я всегда мечтала провести ночь в шератоне.

Она подошла к стойке администратора и уладила всё в две секунды. Номер наш оказался на девятнадцатом этаже. Происходило что-то неладное, но я никак не мог понять — что именно.

— Держи ключи от машины, — сказала Ксения. Должно быть, так она командовала некогда членами своей геофизической экспедиции. — Возьми мою сумку с заднего сидения. Номер найдешь.

Я вышел на улицу — и меня еще раз обдало сладким неродным воздухом Запада, — в холле отеля пахло лишь дезодорантом. Я еще не привык к особой ясности воздуха, к балтийскому свету, к опрятности улиц, домов и толпы. А главное, к тому, что я — здесь. Всему приходилось учиться заново: менять иностранные деньги, каких я никогда не держал в руках, пользоваться телефоном-автоматом и даже переходить улицы. В порядке дополнительного урока самообразования я решил разведать, где здесь можно купить выпивку. Миловидная шведка указала мне за угол. Я выбрал здоровенную бутылку скотча, правда, недорогого. И вернулся в отель.

Дверь номера была заперта. Я постучал.

— Это ты? — донеслось из глубины. Я подтвердил. Дверь отворилась, она стояла босиком на ковре, вид у нее был испуганный. Я отдал ей сумку и водрузил виски на стол.

— Отлично, что ты сам догадался, — сказала она.

Мы выпили. Ее рука со стаканом слегка дрожала. В номере стояла лишь кровать большого формата — королева, как я узнал потом, — причем посередине, две тумбочки, бар, столик, два кресла. Скромно и очень чисто. Я подошел к окну. Отсюда отлично были видны скалы и воды фиорда, которые и принесли меня сюда. Даже темный столбик маяка.

Было около четырех.

— Спустимся в бар, — предложила она. По-видимому, в номере ей стало неуютно. На первом этаже мы устроились в баре, отделенном от холла стеклянной стеной. Нам принесли кофе. На вопрос, что мы будем пить, я заказал текилу. И объяснил Ксении, что научился пить текилу только вчера вечером и хочу повторить урок.

Я начал говорить. С кем, как не с ней, первой соотечественницей, встреченной мною за десять дней на чужой земле, я мог говорить об этом. Шведы все как один интересовались перестройкой, пили за Горбачева, спрашивали — остались ли запретные с точки зрения цензуры темы в СССР. Я успокаивал их, что остались. Перечислял. Кое-кто из них записывал. Но говорить мне хотелось только об этом вот чуде переселения из мира в мир, хоть я не мог найти подходящих слов. Я вспомнил о том, как в ночном Бресте был уверен до последнего, что меня снимут с поезда. Стояли мы там больше двух часов, и ожидание было невыносимым. Казалось, решается моя участь, я не мог поверить, что граница расступится. Все оказалось буднично, и поезд пошел дальше — куда-то в ночь. Проснулся я рано утром, поезд стоял на перроне вокзала в Варшаве. Она казалась точно такой, как в моем давнишнем сне, — тоскливо серая. Как мы пересекли границу ГДР — не помню, пил водку с попутчиками. Наконец, экспресс «Восток — Запад» причалил к вокзалу в Берлине. Я выучил назубок все инструкции бывалых людей; я нашел электричку, которая отвезла меня на Александер-плац; я показал свои документы гэдээровским пограничникам, тревожно улыбаясь. Они вертели паспорт в руках, листали, переговаривались на незнакомом мне языке. Я сообразил, что они не хотят пропускать меня, и не поверил, когда они протянули мне мой аусвайс, а один сказал по-русски: — «Иди». Уже стемнело. Бессознательно, как будто каждое утро я делал эту пересадку, я сел точно в ту электричку, что повезла меня на вокзал «Цоо» Западного Берлина. Я даже не отдавал себе отчета, что я на Западе, а все смотрел, как какой-то тип в обмотанном вокруг шеи шарфе и мятом пальто с настырностью пьяного человека заставлял свою собаку держать на носу монету; монета падала, звенела на полу, далеко откатывалась. Тип ругался, вынимал из кармана другую. «Что это была за монета, — думал я, — пфенниг, должно быть?» Так же автоматически я взял свой чемодан и вышел из поезда вслед за типом и его собакой. Я шел по перрону с той небрежностью и неспешностью, что маскируют восторг и смятение. Кажется, это было чувство победы, и ради одной лишь остроты этого чувства стоило жить. Западный Берлин радужно сиял в темноте — ровно так, как сияла моя о нем многолетняя мечта. Он сиял ровно наоборот тому, как жидко светятся советские города по вечерам. На привокзальной площади я нашел все, что знал о Западе: порновидеотеку, иномарки, зазывные светящиеся рекламы, уходящие в небо. О Германии я знал еще, что здесь отменные сосиски запивают отменным пивом. Я был страшно голоден. Я хотел сигарет «Кэмел». Я хотел шнапса. Победу свою я должен был отметить сейчас же.