Николай Климонтович - Дорога в Рим

• Название: Дорога в Рим
• Автор: Николай Климонтович
• Издательство: БПП
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009

Если бы этот роман был издан в приснопамятную советскую эпоху, то автору несомненно был бы обеспечен успех не меньший, чем у Эдуарда Лимонова с его знаменитым «Это я — Эдичка». Сегодня же эротичностью и даже порнографией уже никого не удивишь. Тем не менее, данное произведение легко выбивается из ряда остро-сексуальных историй, и виной тому блистательное художественное исполнение, которое возвышает и автора, и содержание над низменными реалиями нашего бытия.

---

Впрочем, как я ни раскидывал, не видно было никакого подвоха в ее предложении. Мы решили ехать. Был конец мая, и не составило бы труда найти номер в том же отеле, где некогда я гулял с другими французами. Правда, по правилам мы никак не могли бы поселиться в одной комнате, но у Анны были деньги, а за взятку все можно было уладить. После получасового отсутствия она вернулась с ключами от номера, заявив, что зарегистрировала нас как супругов под вымышленной фамилией. Это меня встревожило: за деньги проще было нанять рядом два одноместных номера, но по своим собственным паспортам. Впрочем, я объяснил себе этот маневр тем, что она не хочет ни в коем случае светить в отеле свою французскую фамилию.

Боже, как плох и убог был этот отель теперь, спустя пять лет. Да и погода стояла ни к черту. И шампанское стало еще более кислым. И привкус молодой сладкой воли испарился без следа. Да и влюбленности не было. Анна же, напротив, — была сама романтичность. По ночам она никак не отпускала меня, причем отчего-то свела свои обычно разнообразные ласки к одной-единственной позиции. Когда, наконец, она успокаивалась, я долго лежал на спине, ненавидя этот отель и этот номер, по которому она разбросала свои тряпки, свои гулливерские туфли и пачки денег. Днем же делать нам было друг с другом ровным счетом нечего. С утра до вечера моросил дождь; пить до часу дня мне не дозволялось; после ужина мы шли в унылое варьете, здесь же, в цоколе отеля, и пару раз принимали приглашение украинского академика из Харькова, который проживал в люксе со смазливым парубком, узкоплечим и вислозадым. Эта пара, в отличие от меня, упивалась своим медовым месяцем, днем играла в бассейне, как дельфины, по вечерам танцевала, томно прижавшись, в пустом зале ресторана, и лысый, лет пятидесяти с лишком академик щеголевато вел в танго своего усатого молодца, вялого и томного — в отличие от спортивно подтянутого папаши… Меня раздражала вдруг проснувшаяся в Анне неутомимость, — впрочем, мы никогда не проводили столько времени рядом. Как и ее асимметричное лицо, как и глупое тщеславие удачливой фарцовщицы, и я мстительно думал, высвобождая свое плечо, на котором она приладилась засыпать, что в недоступном мне и сказочном Париже она всего лишь домохозяйка, которой раз в неделю скаредный муж отсчитывает франки на ингредиенты лукового супа и дешевые тряпки из магазина готового платья. Раздражало меня и море, все время сморщенное и грязного цвета. И Ласточкино гнездо, куда мы отправились на катере под дождем. Стоя на веранде замка, зачем-то втащенного на неуютную скалу, я с отвращением слушал ее голос: она рассказывала, как в каком-то парижском дорогом клубе, куда водил ее любовник, некто неизвестный взял ее сзади, пока она наблюдала, как в нише занимается любовью какая-то пара. Мне было тошно. Я злился на себя. Я оказался заложником, живя здесь на ее деньги, — по какому-то наитию, небольшую сумму, которую я прихватил с собою, я избегал тратить.

На четвертый день она раскапризничалась.

Днем в ресторане принялась заигрывать с официантом, потом исчезла на два часа из номера, а вернувшись, объявила, что мы вечером едем ужинать в городской ресторан, причем выбрала самый сомнительный, рядом с пристанью, где швартовались большие пассажирские корабли.

В кабаке стоял дым коромыслом. Здесь гуляли матросы и местные проститутки, готовившиеся к скорому началу сезона. Одна малышка за соседним столиком все пыталась поймать мой взгляд и, встретившись со мной глазами, совала палец в рот, кивая в сторону темной веранды: грубый и старый трюк, там в темноте меня бы раздели до нитки. Анна напивалась, что было на нее не похоже.

— Скажи, как ты будешь меня сегодня любить, — приставала она ко мне, тычась рукой под столом в мою ширинку, — сзади хочешь?

В довершение всего, ее повадился приглашать на танец кавалер странно комсомольского для этого кабака вида. Моя паранойя тут же дала себя знать: ишь какой трезвый, чистый и собранный, за километр видно топтуна — так выглядели в давние годы члены студенческого оперативного отряда в университете. Чем больше пила она, тем меньше старался пить я сам.

Когда при выходе из ресторана мы садились в такси, в машину нашу попросился паренек — не отличимый внешне от Анниного ухажера из кабака. На подъезде к отелю я испытывал острое чувство опасности. Так у меня бывало только несколько раз в жизни, и это чувство никогда не подводило. Я давно дал себе зарок безоговорочно доверять ему, не боясь выглядеть смешным со стороны или кого-то обидеть. Анна, едва держась на ногах, — притворяется, решил я, — замешкалась в холле, я сказал, что буду ждать ее в номере. Поднявшись, я в секунду собрал сумку, выглянул в коридор — было пусто. Я побежал не к лифтам, а к боковой лестнице, спустился вниз и вышел из отеля черным ходом. Такси я взял не на освещенной площадке, а лишь километра за два. Причем поехал не к троллейбусной станции, а в Гурзуф, и только там пересел на автобус до Симферополя. Билетов в Москву было сколько хочешь. При регистрации я вел себя, как разведчик, готовясь, что меня будут брать. Отчего-то не брали. И пока летел, я испытывал чувство, что избежал неведомой, но смертельной опасности.

Дома я был уже к утру, и сразу же позвонил ей в Ялту. Судя по голосу, она не спала, сказала скороговоркой, что у нее неприятности и что она вылетает днем. Мне показалось, что в номере она была не одна, но вряд ли это было любовное приключение, в таких случаях ее голос определенным образом вибрировал.

Я не поленился и встретил ее во Внуково.

Ее вид поразил меня: лицо еще больше осунулось, тени под глазами, серая, нездоровая кожа, как если бы она не спала много суток, — впрочем, она неважно переносила самолеты. И вместе с тем выражение ее лица было вполне восторженное, как будто она была счастлива меня видеть. Она смотрела на меня лучащимися глазами, обняла за талию, и мы с ней тут же, в аэропорту, отправились в ресторан. Мы пили коньяк, закусывали икрой и дорогой рыбой, она говорила сбивчиво, то и дело смеялась, — она выглядела как человек, провернувший трудное дело. Оказалось, ночью к ней вломилось местное ГБ. Кое-как отвертелась, подмигивала она. «К тому же — нам и трех дней хватило, а, козлик?» Конечно, соображал я, проверка была по мою душу, она о ней знала; собственно, она все сделала, чтобы я сбежал, не проговорившись ни словом. Поэтому она и пила так много — кагэбэшники могли пенять лишь на себя, что меня упустили… Мне и в голову не приходило, что брать меня в Ялте за нарушение гостиничного режима — чересчур громоздкая акция для Лубянки. А что женщины, даже мало пьющие в обычных обстоятельствах, иногда напиваются, если любовник не слишком рьяно разделяет их пыл…

После этого вояжа мы стали видеться редко. А как-то, когда я набрал ее номер, я услышал в трубке пьяный мужской голос, принадлежавший не иначе, как периферийному аэрофлотовскому боссу. Босс, в ответ на мой вопрос об Анне, сообщил мне, что я козел. Зачем, не веря ей, я звонил? Должно быть, много крепче, чем добро, нас привязывает к другим зло. И кроме того, без нее я никак не мог разгадать загадку — неужели же контора посылала меня в Ялту, а Анна — лишь выполняла задание? Подсознательно, должно быть, я хотел, чтоб было именно так. Будто не я сам с обычной в общем-то блядью, разбогатевшей на разнице курса, поперся в романтическое турне — на ее деньги, но всесильная тайная служба дала своему секретному сотруднику такое задание. Как ни посмотри, но второе могло бы несколько повысить меня в собственных глазах, тогда как первое — особой значительности не прибавляло…

Впрочем, вскоре в моих отношениях с КГБ наступила-таки известная ясность. Двое гавриков, что меня профилактировали, при очередном вызове на улицу Дзержинского положили передо мной бумажку весьма глупого содержания, именовавшуюся протоколом предупреждения. Там было несколько пунктов, и дело сводилось к тому, что если я буду продолжать печататься за границей и распространять заведомо ложную и клеветническую информацию, — так на их изящном языке называлась, по-видимому, моя проза, — то они поставят об этом в известность прокуратуру. Это была их обычная липа, прокуратура, естественно, всегда была у них под ногтем. Я начертал на полях, что с содержанием бумаги не согласен, но с бумагой ознакомлен. И расписался. Они убрали эту филькину грамоту с облегчением: им, кажется, тоже надоело со мной возиться. На прощание один из них, до того изображавший строгого следователя, тогда как второй всегда играл доброго, сладким голосом посоветовал мне прекратить общение с иностранцами. Это было кстати, как раз сегодня у меня было назначено свидание с корреспондентом западного агентства.

Анну я увидел-таки еще раз — лет через шесть. Жизнь моя к тому времени совершенно переменилась, и когда я услышал в трубке ее голос, то не сразу сообразил, с кем говорю. Она попросила разрешения зайти ко мне, и я продиктовал адрес — из Бибирево я давно переехал. К моему удивлению, она пришла не одна. Она привела за руку миловидную девчушку лет шести, это была ее дочь. Я проводил их в комнату, сунул девочке какую-то книжку. Мы болтали с Анной, пили «Ахашени», она сказала: