Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

• Название: Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
• Автор: Гурам Дочанашвили
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роман известного грузинского прозаика Г. Дочанашвили — произведение многоплановое, его можно определить как социально-философский роман. Автор проводит своего молодого героя через три социальные формации: общество, где правит беспечное меньшинство, занятое лишь собственными удовольствиями; мрачное тоталитарное государство, напоминающее времена инквизиции, и, наконец, сообщество простых тружеников, отстаивающих свою свободу в героической борьбе. Однако пересказ сюжета, достаточно острого и умело выстроенного, не дает представления о романе, поднимающем важнейшие философские вопросы, заставляющие читателя размышлять о том, что есть счастье, что есть радость и какова цена человеческой жизни, и что питает творчество, и о многом-многом другом. 

В конце 19 века в Бразилии произошла странная и трагическая история. Странствующий проповедник Антонио Консельейро решил, что с падением монархии и установлением республики в Бразилии наступило царство Антихриста, и вместе с несколькими сотнями нищих и полудиких адептов поселился в заброшенной деревне Канудос. Они создали своеобразный кооператив, обобществив средства производства: землю, хозяйственные постройки, скот. 

За два года существования общины в Канудос были посланы три карательные экспедиции, одна мощнее другой. Повстанцы оборонялись примитивнейшим оружием — и оборонялись немыслимо долго. Лишь после полуторагодовой осады, которую вела восьмитысячная, хорошо вооруженная армия под командованием самого военного министра, Канудос пал и был стерт с лица земли, а все уцелевшие его защитники — зверски умерщвлены.

Этот сюжет стал основой замечательного романа Гурама Дочанашвили. "До рассвета продолжалась эта беспощадная, упрямая охота хмурых канудосцев на ошалевших каморрцев. В отчаянии искали укрытия непривычные к темноте солдаты, но за каждым деревом, стиснув зубы, вцепившись в мачете, стоял вакейро..." "Облачение первое" — это одновременно авантюрный роман, антиутопия и по-новому прочитанная притча о блудном сыне, одно из лучших произведений, созданных во второй половине XX века на территории СССР.

Герой его, Доменико, переживает горестные и радостные события, испытывает большую любовь, осознает силу добра и зла и в общении с восставшими против угнетателей пастухами-вакейро постигает великую истину — смысл жизни в борьбе за свободу и равенство людей.

Отличный роман великолепного писателя. Написан в стиле магического реализма и близок по духу к латиноамериканскому роману. Сплав утопии-антиутопии, а в целом — о поиске человеком места в этой жизни и что истинная цена свободы, увы, смерть. Очень своеобразен авторский стиль изложения, который переводчику удалось сохранить. Роман можно раздёргать на цитаты.

К сожалению, более поздние произведения Гурама Дочанашвили у нас так и не переведены.

---

Конселейро уже гордо стоял на солнце, а сертанцы выползали из-под брезента. Свыкшись с мраком, неволь­но жмурились и, расправив плечи, взволнованно, с су­ровым удивлением первооткрывателей озирали хребты, облака — вот они какие, оказывается, а им и неведомо было...

— Неужто наше все это, конселейро?.. — смущенно спросил Грегорио Пачеко, через силу отрывая взгляд от горной вершины.

— Твое, ваше, — сказал Мендес Масиэл, темно разве­валось его длинное одеяние, хотя не было ни малейшего дуновения. — Если захотите...

— Как не захотим!.. — пылко воскликнул Сенобио Льоса. — А что для этого нужно, что?..

— Последовать за мной.

— Меня возьмете?.. — смущенно спросил вакейро, он единственный не взирал на облака.

— Кто ты?

— Жоао Абадо.

— Возьму каждого, кто пожелает.

Мендес Масиэл пристально всмотрелся в угрюмого вакейро, медленно обошел его.

— Хочешь быть моим помощником, Жоао?

— Очень сильно, конселейро,— он твердо переступил с ноги на ногу. — Угрюмый я, ничего?

— Ничего, даже хорошо.

«Кто чего добьется на свете, — начал голый Анисето, в двух местах налепивший на тело два широких листа,— если не будет везенья: индюшка плывет и не тонет, а ле­бедь идет вдруг ко дну... Петэ-доктор, тебе поручается этот юноша».

И скиталец впервые увидел в Каморе, в этом омерзи­тельном зале, доброе лицо. Водянистые глаза доктора улыбались ему так непритворно, искренне, что у скиталь­ца защемило сердце, а Петэ-доктор, словно боясь выдать свое расположение, деловито спросил: «Как величать вас, мой друг?» — «Меня? Доменико», — и осознал, что и сам улыбнулся — впервые здесь, в Каморе, в проклятом гнез­довье бандитов. «Откуда ты...» — «Безродный он, без­домный. Примешь?» — жестко проговорил Анисето. И снова дохнуло теплом: «Да, да, как же иначе... Отчего такой бледный?» — «Не знаю». — «Ну ничего, пошли ко мне, поедим как следует, — предложил он, потирая ру­ки. — Хочешь есть?» — «Да». — «Он сначала к полковнику отправится, — обозлился Анисето, раздраженный чуждым ему ощущением доброты. — На улице обождешь, Петэ-доктор».

— Семья у меня, конселейро, и... — Зе опустил гла­за. — И вряд ли удастся сразу пойти с вами.

— Найдешь меня позже. Знай, буду рад, — конселейро взирал сверху, хмуро улыбаясь.

— Где вас найти?..

— Слушайте все! Кто не может следовать за мной сейчас, но, вернувшись в сертаны, затоскует о свободе, пойдет вот этой дорогой.

И простер руку к каатинге.

— Через каатингу?! — не поверил ушам Авелино.

— Пропустит вас каатинга, раздвинется.

Вакейро недоверчиво молчали.

— Зе, — смущенно сказал Жоао, отвернув лицо, стес­нялся нелюдим разговаривать, — когда отправишься, не откажи — забери и мою семью, две телочки у нас, их то­же, а лошадей сдай владельцу.

— Хорошо... А если я... Вдруг да...

— Я приведу их, дядюшка Жоао, — улыбнулся угрюмцу Мануэло Коста. — Я б и сейчас пошел с вами, но я с ним, Зе друг мой.

— Какой я тебе дядюшка! — вспылил Жоао. — Доверю тебе семью, как же, ишь придумал... надумал... Доверь гуся овце, ягненка волку... тьфу! — И понизил голос: — А если не сможешь, Зе Морейра, сам вернусь за ними.

— Я пошел. — Конселейро неторопливо отвернулся; сухощавый голиаф с суровой надеждой посмотрел в да­лекую даль, бросил притихшим вакейро: — Кто хочет, пусть следует за мной.

И зашагал.

«Уходишь, значит? — бесстрастно спросил полковник, но явно был чем-то озабочен, тоскливо взирая на столь же тоскливый портрет спесивого предка. — Поразитель­но... В чем причина...» «Неужели обо мне тревожит­ся?..» — благодарно подумал Доменико — добрые глаза Петэ-доктора вернули ему толику веры в человечность... «Да, грандхалле», — «Поразительно...» — повторил пол­ковник, безотчетно барабаня пальцем по столу, и Доме­нико растрогался: «Привык ко мне, верно, переживает, что покидаю». — «Мм-м, м-м... — тоскливо мурлыкал пол­ковник. — Уходишь, значит?.. Кто же может быть, а?» — «Не переживайте, Петэ-доктор хороший человек, берет меня к себе!» — «Кто?» — очнулся полковник и от неожиданности даже повел глазами по лицу Доменико. «Сказали, что без денег мне нельзя оставаться в Верхней Каморе и передали Петэ-доктору». — «Это я знаю, это-то знаю, — полковник пренебрежительно махнул рукой. — Ты вот что скажи...» — «Что сказать, грандхалле?..» — «Эта женщина, Доменико, Сузи, с ума сведет меня, — раз­откровенничался вдруг мишурно блестящий полковник. — Не пойму ее, говорит, будто, кроме меня и мужа, никого не имела, уверяет, клянется — ни до мужа, ни после! Ну и прекрасно, если так, но как поверить, когда в то самое время... Ну, в тот самый момент... — полковник слегка запнулся, — в постели, короче, когда постанывает от страсти, называет какого-то Васко: «Ох, Васко... О-ох, Васко...» Могу ли ей верить, Доменико, скажи на ми­лость, сам отлично знаешь, меня звать Федерико, ее му­жа — Наволе, и если никого, кроме нас, не имела, чего твердит: «Васко-о, о, Васко-оо...»

Вот что заботило полковника, оказывается.

Сертанцы смотрели вслед уходившим. Сурово вел их вперед Мендес Масиэл, по пятам за ним шел Жоао Аба­до, дальше — Грегорио Пачеко, Авелино, Рохас... Шли, увязая в песке... Потом серая каатинга преградила им путь и, казалось, поглотила — расплылись, слились с ней фигуры людей. Напряженно, не дыша смотрели сер­танцы на далекие кусты: в одном месте, будто сквозь расселину, проглянула блеклая желтизна — раздвинулась каатинга, и открылась пустыня... Сжав кулаки, смотрели сертанцы вдаль, тучи затянули небо, свет померк; еще немного помедлив, стали разъезжаться по домам, поник­нув на своих конях, и дождь хлестал их... «Ты свободен, Зе?» — слышалось Зе. «Я? Нет, нет, нет... — твердил он, промокший, дождь слезами стекал по скорбному лицу, — О-о, нет-нет...» — «А хочешь быть свободным?» — «Очень сильно, да, да, конечно, очень...» Семья была у вас, Зе Морейра, и семью вы любили сильно, не хотели подвер­гать опасности, риску... Однако свобода была вам доро­же... Хотелось же быть свободным?» — «Очень сильно...»

Ушедших было двенадцать.

«Уступите его мне, мой полковник, обещали усту­пить, — упрашивал Сезара страшный Мичинио, и его свинцово-пепельные от края до края глаза угрожающе сверкали. — Обещал же, уступишь, когда надоест...» И дрожал в углу злосчастный скиталец. «Не надоел он, моя шуйца, славно забавлял меня... — задумчиво прого­ворил полковник. — Хотел бы знать, кто он...» — «Что значит — кто? — не понял Мичинио. О ком вы?» — «Может, знаешь, моя шуйца, есть ли в нашем городе ка­кой-нибудь Васко?» — «Нет. Уступите мне, — лицо Мичи­нио злобно исказилось. — Продайте, если угодно, хале, жажду прикончить, подобного дурачка еще не доводи­лось убивать. В этом особая сладость». — «А-а... может, это ласкательная форма имени...» — «Какая, полков­ник?» — «Ва-аско...» — «Нет, так никого не называют... Продайте мне его, хале». — «Не могу, моя шуйца, не могу — решение великого маршала... Потерпят немного, по­смотрят, не заведутся ли у него снова деньги, и... Потер­пи, подстереги его где-нибудь и перережь глотку». — «Он успеет испортиться, разложиться и подыхать будет со злобой в глазах, а сейчас в руках у меня поникнет, хале, без ножа испустит дух, такого прирезать — особое удо­вольствие». — «А что, если вовсе нет такого имени, если придумано?» — «Какого, хале?» — «Васко, сказал же — Васко». — «Да... Возможно... А не попросить ли самого маршала?..» — «Что попросить?» — «Голову его, его хи­лую шейку». — «Не советую, хале. Не отменит он своего решения ради твоего удовольствия. Между прочим, если кто-нибудь перережет ему невзначай горло, тебя же запо­дозрят, попадешь в неловкое положение, хале...» — «Убе­дил. Ладно, хотя бы скажу ему несколько словечек, грандхалле», — и Мичинио двинулся к Доменико, отвер­нувшему голову, отводившему взгляд, и впился взглядом ему в глаза: «Не выдержишь, щенок, к девкам начнешь таскаться, горе вином глушить, а то прогуляться вый­дешь лунной ночью, и я... Подними голову!»

Поднял голову, стоял покорно.

— В глотку всажу тебе нож!

В ту же самую ночь стража распахнула ворота Верх­ней Каморы — тридцать всадников во главе с долго­вязым сержантом по личному указанию маршала отпра­вились на поимку двенадцати сертанцев...

В Городе ярмарок они передохнули и подкрепились — преломили хлеб алкавшие крови — и снова погнали ко­ней.

Зе Морейра, великий вакейро, лежал на спине в своей продуваемой хижине и шептал Мариам, уставясь в пото­лок: «Давай уйдем...» — «А если погибнем?.. Сам знаешь, не пощадят...» — «И я не пощажу». — «Каморцев много». — «Пусть много, что с того...» — «Не пойду... де­тей с собой не возьму и оставить их, сам знаешь, не оставлю,— в отчаянии сказала женщина. — Отправляйся один, раз приспичило». — «Один... А вас на кого оста­вить, кто прокормит?..»

Петэ-доктор отпер входные двери и, поднимаясь с Доменико по лестнице, говорил, как бы извиняясь: