Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

• Название: Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
• Автор: Анна Книппер
• Жанр: Русская классическая проза

---

Позже появилась толстенная, вышедшая двумя томами книга Юрия Власова "Огненный Крест". Здесь автор пытается разобраться в путанице исторических причин и следствий, в перекрестье которых оказались А.В. Колчак и А.В. Тимирева. Анне Васильевне были также посвящены еще несколько более или менее, на мой взгляд, удачных небольших публикаций в московских изданиях - с похвалой отмечу, например, журнал "Семья" и др.; не обошли эту тему и нецентральные издания, например "Листок Магнитки" и "Кавказская здравница".

Сергей Дроков, работающий над историей колчаковского движения, опубликовал ряд материалов, где также идет речь об Анне Васильевне. Интонация его публикаций - по крайней мере в том, что касается Анны Васильевны, - пришлась мне полностью по душе.

Итак, если не считать множества упоминаний об Анне Васильевне в самых разных исследованиях и статьях о деятельности А.В. Колчака, выше отмечены наиболее заметные публикации, имевшие целью специально или попутно познакомить желающих с обстоятельствами жизни и творчества Анны Васильевны.

Когда умерла Анна Васильевна, поэт А. Величанский произнес слова, несколько резанувшие вначале мой слух; он сказал: "Анна Васильевна прожила счастливую жизнь". Вглядываясь в события, составлявшие эту жизнь, поневоле спросишь: как же можно считать ее счастливой? И тем не менее я соглашусь с Величанским. Да, жизнь Анны Васильевны всегда была наполнена глубоко человеческим и потому, быть может, драматическим содержанием. Однако все, о чем мы говорили выше в связи со счастливым детством, давало ей возможность видеть людей и среди лагерных зеков, а красоту и величие мира находить и за тюремной оградой. Ощущение причастности к людям не оставляло ее в условиях даже совершенно нечеловеческих, в которые ее столько раз помещали тоже, казалось бы, люди.

Везде и во всем находила Анна Васильевна материал для творчества. Его негасимая искра, Бог знает когда в ней зажженная - не в детстве ли, - всегда держала ее на плаву. Что бы она ни делала - малярила ли в Енисейске, была оформителем спектакля в лагерной КВЧ, делала бутафорию в Рыбинском драмтеатре или изобретательно сочиняла удивительные яства из скудного продовольственного сырья, - за что ни бралась, все становилось для нее делом, в котором ей было интересно себя проверить и показать.

Никогда, даже в самых тяжких обстоятельствах не производила Анна Васильевна впечатления человека несчастного, загнанной жертвы обстоятельств; наперекор всему она оставалась хозяйкой своего положения. Уверенность в себе, в своей правоте и непобедимости и вместе с тем мягкость и приветливость, доброта, ум, интерес к собеседнику, готовность поделиться своим душевным богатством - все это, возможно, и дает право считать жизнь Анны Васильевны счастливой.

Это - мой комментарий, а вот и само стихотворение А. Величанского, которое названо "Посвящается всем им":

Тюрьмы, лагерей и ссылки

был баснословен срок.

Всех потеряла - сына,

мужа, отца. Жесток

век наш. Не хватит влаги

горькой на всех людей.

Но ссылка, тюрьма и лагерь

стали опорой ей.

Гордость судьбою, либо

силы людской предел

но казался счастливым

страшный ее удел.

Не дал ей Бог недуга

женственна и мила

как старую подругу,

смерть она приняла

В комнате той, где тени

смотрят с портретов на

встречу их. Но на деле

смерть, как всегда, одна.

А вот что сказал об Анне Васильевне Никита Игоревич Кривошеин:

С Анной Васильевной я виделся довольно часто, но в довольно короткий отрезок времени - после моего возвращения в Москву из лагерей в 1961 г. и до отъезда из страны в 1971-м.

Я очень рад, что можно о ней вспомнить прилюдно, и тем более, что мы это делаем в таком месте, которое для русско-парижского антуража уже более чем "обаналено", - на кладбище. [Все приводимые здесь слова Кривошеина были им сказаны в телеинтервью, которое взял у него В.Меньшов на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем в 1992 г. - И.C.]. Если говорить об Анне Васильевне, то может получиться, что кладбище это - далеко не самое банальное, первое приходящее в голову место, потому что по всему ходу ее жизни сама судьба должна была распорядиться так, чтобы Анна Васильевна оказалась именно здесь - это было бы, а также и казалось для нее наиболее естественным окончанием жизни.

Очень интересно, что в отношении нее судьба распорядилась иначе: во-первых, она не оказалась вне России и, во-вторых, раз уж так получилось, то все должно было привести к ее скорой гибели и никто из нас с ней никогда бы не встретился.

Я уверен, что она не погибла только по милости судьбы, не благодаря самой себе или своему желанию выжить, а потому, что явно - и это было во всем ее облике - у нее были ценности намного более отвлеченные, чем собственное существование. Именно поэтому она и выжила и в казахстанской степи в сорокаградусные морозы, и, наверное, ей было еще труднее выжить, когда второй самый близкий ее человек был убит большевиками. [B данном случае имеется в виду сын Анны Васильевны - Володя Тимирев. - И.С.] То, что она выжила, к этому не стремясь, было, несомненно, видно в том ее облике, который я застал (при этом я говорю не о внешнем облике, а ведь была она женщиной красивой - не то что хорошо сохранившейся, не то что "и в старости красивой", а просто красивой женщиной, что в таком возрасте мало о ком можно сказать).

Возвращаясь к этому кладбищу, можно, конечно, только удивляться и благодарить судьбу за то, что она - эта судьба - ее в России оставила. Анна Васильевна, насколько я помню, никогда не жалела о том, что не оказалась вне страны, не жалела и явно понимала, что ее жизнь вне страны была бы бесполезна, что она - из тех немногих, которые должны через одно поколение передать память о прежней России и даже нечто большее, нечто мировоззренческое, нравственное, далеко выходящее за рамки разных интересных подробностей о прошедшей жизни, - нечто гораздо большее. Так и получилось.

И то, что она сумела уже по возвращении из бесконечных ссылок рассказать, и знала, что и кому рассказать, - это отчасти связано и с секретом ее выживания, состоящим, как я уже говорил, в том, что у нее были ценности большие, чем ее собственная жизнь.

Есть еще и нечто другое, что в моей памяти странным образом сближает Анну Васильевну с человеком, радикально отличавшимся от нее во всем. Это может показаться странным, но если вдуматься, то совсем нет: когда Анна Васильевна узнала о расстреле А.В. Колчака, молодая Н.Я. Мандельштам скорее приветствовала большевистский переворот и не подозревала, что наступит время, когда кто-то сможет ассоциировать ее с женой вождя Белого движения. Но получилось, что жизнь их обеих сблизила своей кровавой сутью - они выжили, хотя у каждой из них было по крайней мере тысяча и один более чем веских, объективных и внутренних поводов исчезнуть бесследно; можно даже удивляться, что они не покончили с собой. А ассоциация между ними возникла у меня вот из-за чего, вот что, по-моему, их объединяло - это преодоленная ненависть, которая у них, несомненно, была, но они сумели из этого какого-то естественного состояния вышагнуть и выжить не назло, а ради чего-то.

Меня, я помню, потрясало, когда за каждым углом в Москве я видел "живее всех живых" или что-то подобное, - чувство ненависти меня просто захлестывало, а Надежда Яковлевна и Анна Васильевна научились жить, будто этого вообще не было, они это окружение убили в себе, просто отказав ему в существовании. Ну, кроме этого, у Анны Васильевны были и собственные стихи, и редкая способность создавать красоту вокруг себя, и, как у многих лагерников, поразительный гедонизм, умение радоваться всему.

Опять о кладбище - Анна Васильевна и все, покоящиеся рядом с ней в Москве, и те, что остались Казахстане и на Колыме, а также все, покоящиеся здесь, - о каждом из них можно сказать, что хотя Господь и не дал им дожить - немного, каких-нибудь 10-15 лет - до августа 91-го и русского флага над Кремлем, но я думаю, они и Оттуда видят это и радуются этому.

В своих мемуарных записках актриса С.В. Гиацинтова высказала одну мысль, прельстившую меня как ключ к долго не дававшейся загадке. Мысль эта выглядит примерно так (прошу у читателя прощения за передачу ее в собственном изложении): неверно, что трудное начало жизни является школой преодоления тягот, закалкой, придающей человеку способность противостоять им достойно, - нет! Прошедший такую школу привыкает к позиции настороженности, он научается языку зла, чтобы отвечать злу на его же языке, т.е. включается в систему, вместо того чтобы противостоять ей. Настоящую сопротивляемость человеку дает как раз счастливое детство. Жизнь в разумной и любящей семье, условия любви, понимания и человечности как бы витаминизируют душу, сообщают ей запас прочности, дающий выстоять в трудных условиях. Человек со счастливым детством обретает духовные ориентиры, помогающие ему всегда сохранять свои лицо и достоинство. Я не раз находил подтверждение справедливости этих слов, как правило, на примере людей - увы! - старшего поколения, тех, чье детство пришлось на мирные докатастрофические времена России. Бывали, конечно, исключения, но они - исключения из правил.