Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

• Название: Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
• Автор: Анна Книппер
• Жанр: Русская классическая проза

---

Так вот, среди тогдашних приятелей Валентины было немало людей из недавних прекрасных, но уже прошедших времен, и один - по имени Саша большой мастер гитарного дела. Многое пришлось мне услышать в его исполнении, но одну песню - про угодившего в неволю цыганского жулика, Жульмана, - я запомнил из-за достоинств и самой песни, и ее исполнения. Однажды, предвидя появление Саши, я зазвал тетю Аню к Валентине по случаю какого-то ее то ли юбилея, то ли просто так, без повода. Присутствие за столом пожилой, несомненно интеллигентной и нисколько не тушующейся дамы было некоторым ЧП для обычной у Валентины компании. Конечно, там и раньше бывали пожилые люди, но, как правило, это были сошедшие с круга ресторанные музыканты, чечеточники и т.п., которые были не прочь тряхнуть уже сильно заметной стариной. Анна Васильевна произвела обычное для нее и совершено оглушающее для Валиных приятелей впечатление. Гитарист Саша действительно был там в тот вечер и уж так расстарался, попав в поле очарования Анны Васильевны, что преуспел - его исполнение было оценено. Жульмана Анна Васильевна запомнила тоже, и потом я не раз слышал, как она напевает "течет речка по песо-чеч-ку, бережо-чек моет...".

Это отступление я посвящаю скорее не Анне Васильевне, а Вале, которую вспоминаю с нежностью за ее почти материнское ко мне отношение: в сюрреалистичном мире полуподвального и густо коммунального гнездовья ее присутствие существенно украшало жизнь, вполне заслуживающую отдельного описания, но - сейчас речь о другом.

Из области человеческих отношений Анны Васильевны перво-наперво вспоминаются ее контакты с детьми. Были они замечательны, с одной стороны, полным отсутствием назидательности и вместе с тем крайней поучительностью, а также тем, что строились на основе быстро возникавших взаимного уважения и внимания, т.е. признаков, которые, увы, не всегда присутствуют и в отношениях взрослых партнеров, а тут по одну сторону был оч-чень пестрый опыт достаточно длинной жизни, по другую - юные существа эпохи развитого социализма. Но - что говорить вообще, давайте поконкретнее! Частично об отношениях Анны Васильевны ко мне как к ребенку я уже говорил, описывая нашу завидовскую и рыбинскую жизнь, однако осмыслялось это мною очень ретроспективно. Позже у меня было предостаточно возможностей, чтобы наблюдать тетю Аню в компании с другими детьми: тут были и мои собственные Маша, о которой уже говорилось, и семью годами ее младший Вася, Олин сын и, соответственно, мой племянник Иван, а также множество других детишек с разных сторон.

Анна Васильевна не любила "оставлять зло на завтра", и эта привычка была ею усвоена в детстве от бабушки Сафоновой, Анны Илларионовны, бусеньки, как ее называли дети. Вообразите, что кто-нибудь из детей нашкодил, например наврал, не сделал обещанного, утаил свой промах, нахамил и т.д. - словом, совершил какой-то из серии детских грехов, - и домашнее следствие уже развернуто, но не доведено до конца. Виновному перед сном полагалась частичная индульгенция, чтобы он засыпал успокоенным надеждой на прощение. Что-то еще было недоговорено, оставались невыясненные подозрения, но тетя Аня обязательно подходила к нарушителю правил и говорила: "Ну ладно уж, Бог с тобой, сейчас спи. Завтра все окончательно обсудим, а теперь покойной ночи!" И действительно, все становилось определенней, яснее и спокойнее, и твое место в жизни начинало казаться не самым ужасным на земле, раз было на ней такое мудрое начало, как тетя Аня, и сон милосердно уносил несчастного в неведомые сладкие края. А утром все оказывалось проще: солнце светило по-прежнему, главные грозовые раскаты были позади, спрашивали тебя о происшедшем, уже посмеиваясь, и ты чувствовал себя скорее не подсудимым, а всеобщим посмешищем. Ситуация из драматической становилась комичной, когда и самому виновнику позволялось вызвать очередной взрыв хохота раскрытием какой-либо детали преступления, которое все уходило и уходило в прошлое, и на душе становилось совсем легко. В какой-то момент тетя Аня подводила черту, говоря: "Что же, теперь-то дело прошлое, но, пожалуйста, чтобы больше мы на подобную тему не говорили - только вранья (хамства, пренебрежения, игнорирования распоряжений главнокомандующего и т.д.) нам в доме и не хватало!" Окончательно прощенный и потому счастливый нарушитель конвенций повисал у тети Ани на шее, а она его притворно сухо и вместе ласково спроваживала, приговаривая: "Ну, будет подлизываться к тете Ане. Иди-ка лучше и займись делом!"

Тетя Аня терпеть не могла, когда в ответ на ее простые просьбы говорилось "хорошо, сейчас!", но дело на том и кончалось. Она мрачнела, а потом молча шла и сама делала то, о чем просила - такие мимолетные просьбы обычно бывали пустяковыми - вынести мусор, пойти в булочную, молочную и проч. Когда кунктатор спохватывался и с криком "я уже иду" пытался вернуть упущенное, она говорила: "Что уж теперь торопиться-то: когда тебя о чем-нибудь просят и ты можешь это сделать - делай сейчас же!" (Замечу в скобках, что сам я тысячу раз бывал виновен в нарушении этого правила, да только ли этого!)

Еще одним, казавшимся в детстве странным, было такое тоже почерпнутое у бусеньки правило: "Найди, а я укажу!" Это говорилось, когда тетя Аня (да и Тюля тоже) просила, например: "Машуля, дай мне, пожалуйста, ножницы (очки, сумку - что угодно)". - "А где они?" Ответ звучал спокойно, несколько резонерски и даже чуточку издевательски: "Ты найди, а я укажу!"

Хорошо помню, что в детстве меня эта формула приводила в суетливое раздражение: если ты знаешь где, так скажи мне это, я и подам! Только гораздо позже до меня дошло, что таким образом бывала выражена еще одна сторона понятия "просьба": тебя ПРОСЯТ помочь, вот и сделай сначала все, что тебе самому под силу, и только если увидишь, что не получается, тогда признавайся и проси дополнительных сведений, содействия и т.д. Словом, будь самостоятелен в любом деле, даже в самом малом! Вот ведь как получается: некоторые, казалось, пустяковые реплики, и обращенные-то к ребенку, на самом деле оказываются сказанными как бы про запас и предназначены на потом, на последующее раздумье и осмысление!

Неподалеку от нас в начале 60-х жила семья Олиной подруги Маши Черкасовой (ее с тети-Аниной легкой руки все звали Машкой-красивой), дочь которой, Алена, была очень симпатичным и своеобразным существом. Однажды, когда Алена ела что-то вкусное, ее спросили, нравится ли ей кушанье. В ответ Алена басом пропела: "На-слаж-даю-ся!" Этот ее ответ привел тетю Аня в восторг, и она частенько его использовала в качестве реакции в каких-то подходящих ситуациях. Черкасовы купили себе домик в деревне на Нерли под Суздалем, и тетя Аня бывала у них там, причем о контактах с Аленой вспоминала наравне с прелестью тамошних мест.

Моей дочери Маше посчастливилось прожить некоторое время под тети-Аниным крылом - я говорю "посчастливилось", потому что в это время происходили всевозможные переезды семьи ее матери и Машина жизнь могла оказаться устроенной разными способами. Однако все повернулось наилучшим образом и целый год Марья прожила на Плющихе, где в Тюлиной берлоге ей было устроено раскладушечное гнездо. Я вижу, что опыт плющихинской жизни не прошел впустую, - у дочери есть вкус к человеческим отношениям, далеко не всегда, к сожалению, реализуемый, но обстоятельства часто сильнее нас. Кстати сказать, тетя Аня была Машиной крестной матерью, а крестным - мой товарищ Вадим Троицкий. Разница в возрасте крестных была достаточно заметной - больше сорока лет, но отношения их были всегда уважительны, тетя Аня обращалась к своему куму "Вадим, Вы...", а их участие в Машином крещении никогда не упускалось из виду. Так они друг друга и звали - кум и кума, и сейчас Вадим, приходя ко мне, всегда получает для использования любимую пепельницу своей кумы - массивное бронзовое корытце.

Для украшения жизни Ивана и Марьи тетя Аня изобрела восхитительную игру: им было сказано, что в доме есть гномы, которые не откажутся от некоторых мелких подношений и приятных сюрпризов вроде, например, выстроенных из кубиков домов, каких-нибудь самодельных штучек, картинок и проч. Может даже статься, таинственно объясняли разинувшим рты детям, что в ответ на хорошее к ним отношение гномы со своей стороны предпримут какие-то шаги по сближению, но уж какие - это, сами понимаете, их, гномье, то есть никому не известное дело.

И пошло-поехало: по вечерам дети уединялись на своих небольших суверенных территориях и возводили из подручных материалов самые разнообразные конструкции. Постепенно строительство гномьих хором настолько увлекло детей, что их день был наполнен обдумыванием планов новой резиденции для волшебного партнера, а также ожиданием вечера, когда можно будет заняться строительством и устройством гнездышка - этим восхитительным делом, столь счастливо и увлекательно сочетавшим мистицизм столоверчения со вполне материальным ремеслом строителя и дизайнера. Иногда к готовому изделию прилагалась записочка. Гномы осматривали выстроенные для них хоромы, бывали более или менее ими довольны и оставляли своим хозяевам приятные мелочи: конфету, яблоко, записку или еще что-то. Таким образом, помимо чисто материального обмена с миром волшебства у каждого из детей складывалась своя собственная переписка, и это поднимало их в их же собственных глазах - а как же: имеется никому не ведомый некто, который знает о них, заинтересован в их деятельности и даже в каком-то волнующем смысле зависит от них. Гномы оказались существами, в которых вначале, пожалуй, не очень-то и верилось, но по мере углубления контактов дети вполне с ними сживались и числили их наравне со своими приятелями.