Мариано де Ларра - Сатирические очерки

• Название: Сатирические очерки
• Автор: Мариано де Ларра
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Эпоха, в которую жил и творил Мариано Хосе де Ларра (1809–1837), один из наиболее выдающихся представителей испанской литературы и общественной мысли XIX столетия, была одной из самых трогательных и поучительных глав современной истории. Талант писателя созревал под прямым воздействием бурных событий его времени, а его литературное наследие, запечатлев наиболее яркие и существенные черты этого времени, сохранило свою актуальность и живой интерес вплоть до наших дней.

В сборник избранных сатирических очерков и статей Мариано Хосе до Ларры, предлагаемый вниманию читателей, включены переводы наиболее значительных публицистических произведений испанского писателя. Составители сочли целесообразным предварить сборник авторским предисловием, представляющей собой обзор важнейших исторических событий эпохи, в которую творил испанский сатирик. Внимательное знакомство с этими статьями поможет читателю разобраться глубже в содержании сборника очерков замечательного испанского писателя-сатирика.

---

– У нас, скажу вам откровенно, нет печатных машин.

Спешу в третью:

– Мы не хотим заниматься газетами: ведь пришлось бы работать ночью. А бог сотворил ночь для сна.

– Да, ночь, но не издателя! – отвечаю я вне себя от ярости.

– Чего вы добиваетесь? К тому же на этой работе не заработаешь: так как в Испании мало наборщиков, то они требуют к себе внимания и знают себе цену. Публика не желает дорого платить, а рабочие не хотят по дешевке трудиться.

– Так что печатать газету невозможно?

– Почти что так, сударь. А если вам ее и напечатают, то это будет дорого и плохо. Одни буквы заменят другими.

– Черт возьми, но это значит – напечатать газету не мою, а наборщика!

– Что же, сударь, бывает и так. Составив план и подобрав материалы для газеты, вы вдруг обнаруживаете, что у вас нет наборщиков. А если вы однажды рассердитесь на опечатки, наборщики вас покинут; впрочем, это же они сделают, если вы промолчите.

Возможно ли это? Значит, «Фигаро» не выйдет? О нет, выйдет, во что бы то ни стало выйдет! Преодолеем все затруднения… Ах, да, я совсем забыл: бумага. Спешу на одну фабрику, на другую, на третью… Эта бумага – не но формату, та – дорога, третья – темновата, четвертая – слишком клейкая…

– Видите ли, сударь, такой, какой вы хотите, нет, – отвечают мне наконец. – Ее надо заказать.

– В таком случае я ее заказываю, пусть изготовят за неделю.

– Сударь, фабрика находится в шестидесяти лигах отсюда; надо изготовить формы, затем – бумагу; затем надо просушить ее, а если пойдет дождь… К тому же надо еще и доставить ее. Так что, как обычно, вам дней через пятнадцать – двадцать бумагу отправят и…

– Отправляйтесь вы сами ко всем чертям! – восклицаю я в отчаянии. – Что за страна, где на каждом шагу – помехи!

Но приходится смириться и ждать… В конце концов все будет… Даже кое-что излишнее… Ведь мне приходит на ум, что когда я буду иметь, наконец, издателя, сотрудников, печатников, наборщиков, бумагу… тогда я получу также и цензора… Этого-то без всяких затруднений, их всегда хватает… Его не нужно заказывать и дожидаться не придется… Тут я уже окончательно теряю голову, запираюсь дома, проклятие! И все же «Фигаро» должен выйти, да, сударь; именно поэтому он должен выйти и говорить обо всем, абсолютно обо всем!

Сказав это себе, я возвращаюсь домой, сажусь за конторку, чтобы отдать распоряжения…

– Чем вы заняты? – спрашиваю я угрюмо своего секретаря.

– Сударь, – отвечает мне он, – я перевожу, согласно вашему приказанию, монолог вашего тезки из «Женитьбы Фигаро» Бомарше, монолог, который надо поставить эпиграфом к издаваемому вами сборнику статей.

– Ну-ка, что он там говорит?

«…В Мадриде была введена свободная продажа любых изделий, вплоть до печатных, и… я только не имею права касаться в моих статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных лиц, благонадежных корпораций, оперного театра, равно как и других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение, – обо всем же остальном я могу писать совершенно свободно под надзором двух-трех цензоров. Охваченный жаждой вкусить плоды столь отрадной свободы, я печатаю объявление о новом повременном издании…».[349]

– Хватит, – воскликнул я, когда секретарь дошел до этого места, – хватит: это написано для меня. Перепишите этот монолог здесь, в конце моей статьи. Поставьте дату, когда это было написано. – 1784. – Прекрасно. А теперь поставьте сегодняшнюю дату. – 22 января 1835 года. – А теперь внизу подпись: Фигаро.

Полиция[350]

В мире имеются хорошие люди, так же как бывают в нем и хорошие вещи. Для доказательства первого не будем приводить имена собственные, чтобы не обижать большинство. Но во втором случае необходимы точные указания, если мы хотим, чтобы нам поверили. Хороша, например, предварительная цензура. Кое для кого она не просто хороша, но даже превосходна. Предположим, что вы распоряжаетесь, и распоряжаетесь плохо – подобное сочетание вполне возможно. Разве не хорошо, не чудесно, что никто не посмеет возразить вам на это ни слова? Теперь предположим, что вы распоряжаетесь. И не то чтобы распоряжались плохо, но просто вы – человек спокойный, и поскольку вам следует распорядиться о чем-нибудь хорошем, вы не распоряжаетесь ни о чем – ни о хорошем, ни о плохом. Разве не истинное удовольствие знать, что стоит только появиться какому-нибудь дерзкому писаке, который заявит: «Такие пойдет», как с другой стороны появляется цензор, вами к нему приставленный, и жирными неровными буквами ставит внизу его брошюрки: «Это не может выйти»? Судите сами, куда как хорошо!

Предположим, с другой стороны, что вы занимаетесь просветительской деятельностью, что вы – друг правительства и что у вас небольшое жалованье либо вы вовсе его лишены, как бывает нередко. Посудите сами – плохо ли, если вам положат 20 000 реалов годового жалованья или назначат на первое же вакантное место только за то, что вы пишете: «Это не может выйти», что значит в сущности высказать истину столь же непоколебимую, как божий храм. Это – вещь хорошая, и даже очень хорошая. Неисправимые спорщики возражали нам, что подобная предварительная цензура не столь уж хороша как для того, кто написал статью, которая не может выйти, так и для страны, которая могла бы извлечь из этой статьи пользу. Но, во-первых, когда мы выдвигали положение о том, что бывают хорошие вещи, мы не уточняли – для кого; а во-вторых, прибавим, что таков уж в этом мире удел всех вещей, среди которых нет ни одной, которая была бы одинаково хороша для всех. Есть страны, где верят, что совершенство заключается в том, чтобы вещи были хороши для большинства; но есть также страны, где верят в ведьм, и от этого ведьмы не становятся более реальными. Так что оставим этот вопрос, относящийся к числу тех многих вопросов, решить которые нам еще не пришло время, и согласимся только на том, что бывают хорошие вещи.

Договорившись об этом, можно утверждать, что среди этих хороших вещей вряд ли хоть одна могла бы сравниться с полицией. Прежде всего корни ее – в самой природе вещей: своим существованием полиция обязана страху, а страх – столь естественная вещь, что нет человека, который в большей или меньшей мере ему не подвержен; даже если не принимать в расчет тех, кто им заражен с излишком, а таких большинство. Все мы чего-нибудь да боимся: трусливые боятся всего, храбрые боятся показаться трусливыми. И более всего, одним словом, боится тот, кто тщательнее всего это скрывает. А говорю это вовсе не я: еще до меня эту мысль высказал Эрсилья[351] и если хотите точно знать, в двух стихотворных строках, которые, возможно, могли бы звучать лучше, но вряд ли точнее:

Страх осторожному присущ. И храбрым быть —
Не значит не бояться, но страх свой победить.

Полиция, таким образом, имеет славное происхождение. Не будем углубляться в отдаленные эпохи в поисках доводов в пользу полиции. Это было бы бесполезно, ибо это сделали уже до нас: один оратор заявил, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем. Известно, и даже отлично известно, что она существовала в Риме и во времена консульства Цицерона. Трудно установить, под каким наименованием, имела ли она субделегата – во главе и надзирателей – в хвосте; но безусловно она существовала, а раз она существовала в Риме, значит, она несомненно хороша. Если добавить, что она есть и в Португалии, где народ прозвал ее служителей «летучими мышами», то этим уже все сказано.

Государством, в котором полиция достигла наивысшего расцвета, была Венеция; чем, как не полицией, был знаменитый судебный трибунал этой республики? Именно ей обязана Венеция прекрасной свободой, которой она пользовалась в Адриатике и которую столь привлекательными красками нам изобразил на сцене один современный драматург,[352] а в своем романе «Храбрец» – известный романист. Инквизиция была также не чем иным, как духовной полицией. А о том, была ли хороша инквизиция, – спорить не приходится. Все это подтверждает сказанное упомянутым выше оратором, а именно, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем.

Еще одно свидетельство того, что полиция – вещь хорошая, это существование ее не только в Риме и Португалии, но также и в Австрии, а в особенности в той части Италии, которая находится под австрийским владычеством и где даже взять в руки французскую газету в глазах полиции считается преступлением. Так что итальянцы весьма счастливы; им остается только прославлять австрийского императора. А вот еще один пример: это Польша, обязанная своим нынешним счастьем (судите сами, счастлива ли она!) русской полиции.[353] Из факта существования полиции в Австрии и в Польше с очевидностью следует, что она – учреждение либеральное. А если обратиться к тому, что поближе к нам, мы увидим, что во Франции ее учредил Бонапарт, один из наиболее непоколебимых друзей свободы; он любил свободу так сильно, что при первой же возможности лишал этого дара народы, которые себе подчинял. В Испании же полицию утвердил знаменитый завоеватель Трокадеро в 1823 году;[354] именно ее он дал нам в обмен и в качестве возмещения за конституцию, отобранную им у нас: это доказывает, что он верил в то, что полиция по меньшей мере столь же ценна, как конституция. Ясно, что раз он принес стране столько благ, то незачем это и обсуждать.