Мариано де Ларра - Сатирические очерки

• Название: Сатирические очерки
• Автор: Мариано де Ларра
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Эпоха, в которую жил и творил Мариано Хосе де Ларра (1809–1837), один из наиболее выдающихся представителей испанской литературы и общественной мысли XIX столетия, была одной из самых трогательных и поучительных глав современной истории. Талант писателя созревал под прямым воздействием бурных событий его времени, а его литературное наследие, запечатлев наиболее яркие и существенные черты этого времени, сохранило свою актуальность и живой интерес вплоть до наших дней.

В сборник избранных сатирических очерков и статей Мариано Хосе до Ларры, предлагаемый вниманию читателей, включены переводы наиболее значительных публицистических произведений испанского писателя. Составители сочли целесообразным предварить сборник авторским предисловием, представляющей собой обзор важнейших исторических событий эпохи, в которую творил испанский сатирик. Внимательное знакомство с этими статьями поможет читателю разобраться глубже в содержании сборника очерков замечательного испанского писателя-сатирика.

---

– Эге! – произносит он. – Опять оппозиция? Хватит, сеньор, хватит!

Иногда он опрокидывает чернильницу, покрывая исписанную бумагу кляксами, а чаще всего хватает гасильник для свечей, накрывает им подсвечник и гасит свет. Не знаю, по чьему дьявольскому наущению делает это проклятый горец, но он клянется, что так для меня же лучше. Правда, он меня знает и ему известно, что если бы он не появлялся, то я писал бы без остановки, потому что, как он утверждает, есть что покритиковать и у меня есть к тому охота. Горец взял надо мной власть, а я не в силах оказать ему сопротивление. Поэтому я не выгоняю его, а довольствуюсь лишь тем, что каждый раз, когда он обрывает нить моих бесконечных размышлений, произношу:

Пусть бог здоровья даст,
Пусть бог здоровья даст
Слуге, по чьей вине
Огонь свечи погас.

Как раз сегодня утром я тихонько напевал эту песенку (потому что громко я петь не решаюсь), мрачно и со слезами на глазах оценивая урон, нанесенный моему письменному столу последним визитом горца, когда он вновь появился с почтой в руках. Должен предупредить, что я называю почтой всякое получаемое мною письмо по той простои причине, что при нынешнем состоянии почтовой службы все равно – послать письмо по почте или доставить лично. Итак, он вошел с моей мадридской почтой, и среди различных заметок, которые посылают мне корреспонденты и которые я остерегусь предавать гласности, как остережется и цензор разрешить мне это, я нашел два письма, совершенно очевидно написанных либералами, так как каждое из них ясно обнаруживает, чьим усилиям оно обязано своим появлением на свет: оба они полны добросердечности, оба продиктованы заботой о благе отечества. И так как содержание их сводится к нескольким упрекам, вполне мною заслуженным, за многочисленные скандалы, которые я уже вызвал тем, что написал, и еще более намерен вызвать при первом удобном случае, то пересылаю эти письма любознательному читателю, если только в Испании еще сохранились любознательные читателя после того, что они прочли за долгий срок существования полной умственной свободы (да позволит мне это сказать бог и собственная совесть!).

Один из них пишет:

«Сеньор Фигаро! Благодарение господу, отважный литератор, что вы дали некоторую передышку своему перy. Не могу не признаться, что ваши статьи заставляли меня иногда смеяться. И все же всегда у меня сохранялось страстное желание дать вам один совет. Я, сеньор Фигаро, еще будучи младенцем, считался либералом, подобно тому как бывают младенцы среди либералов. Мне довелось участвовать в событиях 1812 года, эпохи жестоких столкновений. Нет необходимости подчеркивать, что я спас, таким образом, родину от французского ига. О том, что вернулся король, – всему миру известно (ах, если бы этого не знали!), а то, что я отправился в Мелилыо,[307] – известно только мне, и этого вполне достаточно. Пришел 20-й год, и я вернулся; то есть все мы вернулись. Так как шуму было тогда много, то, видимо, как это произошло, известно и вам, тем более что вы, как я понимаю, – либерал нового покроя. Очевидно, нас не поняли; в противном случае запели бы по-иному. Но что поделаешь? Разум – это дар, которым высшее существо наделяет нас не слишком щедро. Зато оно в избытке снабдило нас, на наше несчастье, крепкой памятью и волей, самой злой из всех возможных. Таков человек! Но если мы сами не могли понять друг друга, то, кажется, герцог Ангулемский нас понял: он даже переводил и обрабатывал нас столь успешно, что мы оказались в еще более незавидном положении, чем античная пьеса, попавшая в руки современного поэта. А кто в этом виноват? Свобода печати. Это очевидно. А если вы еще сомневаетесь, то я сейчас это докажу. Северные народы увидели, что здесь вот-вот готова ударить молния, они подстрекнули недовольных, и вспыхнула гражданская война.[308] Не ясно ли, что всему виной свобода печати!

Они снабдили деньгами и обеспечили помощь мятежникам, и мятеж разросся. Правда, мятеж не умеет читать. Но он, конечно, не разросся бы, если бы не было свободы печати!

Явился герцог Ангулемский, и кто снабдил его штыками? Опять же свобода печати!

К несчастью, в наших войсках обнаружилась измена, неспособность к борьбе и предательство; пришлось хватать чемоданы – и в Кадис. Снова свобода печати!

Наступил конец, и был опубликован великий манифест. Вот видите, свобода печати! И прощайте…

Пришел черед эмиграции, а с нею горький опыт. Сами видите, сеньор, могу ли я не быть истинным либералом, оказавшись столь основательно замешанным в эти дела.

Ныне впервые мы, эмигранты, вернулись, хотя ничем особенным этот год среди прочих не выделяется. Родились мы в 12 году, бежали в 14-м, в 20-м вернулись, а в 23-м удрали. Сейчас мы вернулись без даты: подобно крысам, которых кошка заставила покинуть чулан, мы понемногу начали высовывать мордочки; те, кто посмелее – раньше, более осторожные – позднее, пока не обнаружили, наконец, что поле битвы за нами.

Мы и сами не осознали как следует смысла нашего возвращения, и на каждом шагу нам снова мерещится кошка.

Нынешняя наша кошка – это анархия, так как другая кошка, некогда поселившаяся в нашем доме, обварилась кипятком и исчезла навсегда. Судите сами, сеньор Фигаро, справедливо ли было бы, если бы мы, счастливо и со славой пережившие две неблагоприятные даты и две эмиграции, вернувшись на родину и оказавшись благодаря нашим антецедентам и талантам, как говорят во Франции, на гребне событий и с приличными местечками, впали в прежние ошибки? Нет, сеньор, мы прилагаем усилия, чтобы завоевать уважение. Стремление юношества двигаться слишком поспешно вперед может привести лишь к столкновению с приверженцами старого: а посему мы стремимся к порядку. Я прекрасно понимаю желанно ускорить ход событий, присущее тем из эмигрантов, которые не получили должностей, потому что, двигаясь вперед, они приобретут эти должности. То же можно сказать и об остававшихся здесь либералах, а также о либералах нового поколения. Эти в конце концов могут заявить: Hos ego versiculos feci, tulit alter honores. [309] За неимением иного выхода они вынуждены торопиться. Но мы-то, сеньор Фигаро, мы, явившиеся на готовенькое…

У нас есть только одна путеводная звезда – прошлое; мы повсюду видим анархию – есть ли она на самом деле или ее нет. Мы исправляем ныне наши ошибки: откажемся же от былых заблуждений и любой ценой избегнем свободы печати и всякой иной свободы. Республика нам кажется угрозой, фригийский колпак[310] нас тревожит, гильотина наводит нас на грустные размышления, и нашим верным советником мы избрали 1823 год и, более того, год 1792-й.[311]

Я говорю все это потому, что, желая блага своей отчизне я стремясь избежать пережитых в прошлом опасностей, полагаю, что нам следует двигаться вперед потихоньку и добиться сердечного согласия между теми, кто, подобно мне, получил должность, и теми, кто ее лишен. Таким образом мы в конце концов сможем понять друг друга. Как видите, сеньор, все приходит ко мне: сначала местечко, а теперь и здравый смысл.

Вот почему ваши статьи, откровенно оппозиционные, подвергающие осмеянию нашу медлительность, могут стать лишь оружием наших врагов. Для нас ныне не существует иного девиза, кроме Изабеллы II. А что касается статей, то писать о наших недостатках в расчете на их исправление – чистейшая глупость, так как не критика заставит нас что-либо исправлять. Следует восхвалять все, что мы делаем, хотя бы для того, чтобы не давать случая карлистам поиздеваться по нашему адресу. И я хотел бы со всей благожелательностью предупредить вас, что если вы будете попрежнему идти по избранному вами пути оппозиции, мы объявим, что все сторонники оппозиции снова хотят нас свергнуть и повторить 1823 год. Мы заявим даже, что они продались дон Карлосу, и найдутся такие, кто нам поверит, потому что здесь есть люди, которые поверят во что угодно. А уж если у нас чему-нибудь не верят, значит это действительно нечто невероятное.

Засим остаюсь ваш преданнейший либерал, поумневший на опыте, добившийся соответствующей должности и прочая».

СТАТЬЯ ВТОРАЯ[312]

Взявшись за перо, чтобы написать эту вторую статью, обещанную нами в четверг, в № 122 нашего журнала, трудно было не вспомнить некое происшествие, несколько дет назад случившееся с одним хорошим французским актером. Свою драматическую карьеру он начинал не очень удачно. Настолько неудачно, что публика ни разу не дозволила ему довести представление до конца. Убедившись на горьком опыте, что многие роли были выучены им напрасно, и желая каждый раз видеть новых зрителей, он принял удивительное решение: нигде не давать больше одного представления и заучивать только первый акт роли, выпадавшей ему на долю. Некоторое время все обходилось прекрасно. Но однажды довелось ему попасть в селение, где, то ли по случайному стечению обстоятельств, то ли по какой-нибудь сверхъестественной причине, ею не только не освистали с первых же слов, как обычно, но даже наградили аплодисментами, как израильтян – манной небесной. Опустился занавес после первого акта, и наш актер, не удосужившийся выучить второй акт, вынужден был выйти и заявить: «Господа, не имея привычки встречать благожелательный прием, который присутствующие здесь просвещенные зрители только что мне оказали, я столкнулся с печальной необходимостью объявить о переносе второго акта на завтра, поскольку я его не выучил». После чего он был, как обычно, освистан, на этот раз за то, что выступил хорошо.