Мариано де Ларра - Сатирические очерки

• Название: Сатирические очерки
• Автор: Мариано де Ларра
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Эпоха, в которую жил и творил Мариано Хосе де Ларра (1809–1837), один из наиболее выдающихся представителей испанской литературы и общественной мысли XIX столетия, была одной из самых трогательных и поучительных глав современной истории. Талант писателя созревал под прямым воздействием бурных событий его времени, а его литературное наследие, запечатлев наиболее яркие и существенные черты этого времени, сохранило свою актуальность и живой интерес вплоть до наших дней.

В сборник избранных сатирических очерков и статей Мариано Хосе до Ларры, предлагаемый вниманию читателей, включены переводы наиболее значительных публицистических произведений испанского писателя. Составители сочли целесообразным предварить сборник авторским предисловием, представляющей собой обзор важнейших исторических событий эпохи, в которую творил испанский сатирик. Внимательное знакомство с этими статьями поможет читателю разобраться глубже в содержании сборника очерков замечательного испанского писателя-сатирика.

---

Подобные сторонники будут бесценным сокровищем для всякого правительства до тех пор, пока существует пресса. Тем более что он верит, как в спасение души, в сводки о сражениях и стычках, обычно публикуемые в газетах. С несказанным наслаждением встречает он сообщения вроде следующего: «Противник потерял убитыми несколько сот человек, с нашей же стороны – только один контуженный и один сержант, лишившийся сознания», или что-нибудь в этом роде.

– Я отдал бы половину своего жалования, если бы мог написать хотя бы вот этакую статью о политике, – говорит он иногда. – Черт возьми! Что это за люди, что за умы! Как умеют они любого убедить своими речами! Я отдал бы полжизни и еще половину оставшейся половины за то, чтобы мой сынок Томасито смог завтра написать что-либо подобное.

Одержимый этой идеей, он заставил мальчика изучать латынь, а сейчас приставил к нему учителя французского языка, ибо он утверждает, что знание французского языка это предел познания и что он знаком со многими мудрецами, слывущими у нас наиболее известными, а между тем они не сведущи ни в чем, кроме французского. После того как ангелочек, которому сейчас уже минуло четырнадцать лет, с трудом два месяца читал и переводил «Калипсо пребывала безутешной с тех пор, как Улисс ее покинул»,[157] папаша решил однажды утром представить его мне. И оба они нанесли мне визит, в интересные подробности которого я и хочу посвятить моих любознательных читателей.

– Сеньор Фигаро, – сказал мне дон Кандидо, обнимая меня. – Перед вами мой сын Томас, тот самый, который знает даже латынь. Вам известно, что я предназначаю его в литераторы. Раз уж мне самому не довелось стать таковым, пусть хоть сын будет писателем и извлечет из тьмы забвения свой род. Ах, сеньор Фигаро, я умер бы счастливым, если бы мне довелось увидеть его знаменитым.

А в это время Томасито обнаружил передо мной столь превратные представления о вежливости, что меньше всего мог возбудить большие надежды на литературные дарования. Его внешность и разговор ничем не выделяли его из большинства нынешних молодых людей. Он мне заявил, что ему действительно только четырнадцать лет, но что он познал уже мир и человеческое сердце «comme та poche». [158]Что все женщины одинаковы и ему известен горький опыт других, но его-то никому провести не удавалось. Что Вольтер был человек что надо и никто его, Томаса, не заставлял так смеяться, как «compère Mathieu», [159]ибо его папаша, жаждая просветить его, дозволял ему читать все, что попадется под руку. Что касается политики, то он заявил: «Я и Шатобриан[160] сходимся в мыслях»; и тотчас же заговорил о народах и революциях, как если бы речь шла о его школьных друзьях.

Признаюсь, что юноша очень напомнил мне фрукты, обычно продаваемые в Мадриде: сорванные с дерева еще зелеными, они дозревают в дорожной тряске и спешке и выглядят переспелыми, хотя никогда не обладали ни свежестью, ни прелестью юности и зрелости. «Юноши просвещенного девятнадцатого столетия, – подумал я, – старятся, так никогда и не пережив юности».

Мои друзья – юный старец и старый юнец – уселись, и Дон Кандидо извлек из внутреннего кармана сюртука объемистую связку бумаг.

– Этот визит имеет двоякую цель, – сказал он мне, – вo-первых, для того, чтобы Томасито поупражнялся в Французском языке, я предложил ему перевести комедию. Вот он ее и перевел, а я принес ее вам.

– Вот как!

– Да, сударь: кое-где у него есть пропуски, потому что у нас имеется только словарь Соврино…[161] и…

– Так…

– Будьте любезны исправить то, что вам не понравится. И так как вы хорошо знаете, что значит – добиться постановки… и сколько хлопот стоит добиться…

– Ага! Вам бы хотелось, чтобы пьесу поставили?…

– Конечно… Скажу вам прямо, сеньор: денежки, которые принесет постановка, предназначены ему…

– Да, сеньор, – вмешался юноша, – papa мне обещал заказать черный костюм, чтобы после завершения превосходной трагедии, которую я сейчас сочиняю…

– Трагедии!

– Да, сеньор, в одиннадцати картинах… Как вам известно, в Париже эти штуки имеют теперь не акты, а картины… Это – романтическая трагедия. Классицизм – это, как вам известно, смерть гения… Как вы думаете, ее можно будет поставить?

– А почему бы и нет?

– Скажу вам также, – прервал нас дон Кандидо, – что он уже сдал в театр комедию нравов.

– Прошу прощения, – поспешил вставить свое словечко Томасито, – когда я ее сочинял, я еще не читал Виктора Гюго[162] и не имел знаний, которыми обладаю сейчас…

– Ну, конечно.

– Так вот, мой сын сдал эту комедию, и послушайте, что было дальше, как я это понимаю. Передали мы ее некоему господину, который рыщет повсюду в поисках комедий. Он сказал, что будет посредником и отправит пьесу в цензуру; он отправил ее, затем…

– Простите, papa, сначала ее потеряли…

– Совершенно верно. Она затерялась, и никак не могли разыскать ее; пришлось снять копию и передать в цензуру…

– Простите, papa, но перед тем ее отправили к коррехидору.[163]

– Верно. Она побывала у коррехидора, а оттуда… затем ее передали в духовную цензуру… Иными словами, она попала в руки одного замечательного каноника, и в одно мгновение, то есть через два месяца, тот ее просмотрел. Пьесу вернули к коррехидору, а оттуда направили в политическую цензуру. Одним словом, не прошло и полугода, как она подверглась там запрещению.

– Запрещению?

– Да, сеньор. И я не знаю, по правде… потому что моя комедия…

– Нет, нет! Скажите ему, сеньор Фигаро, что они поступили правильно… Он ведь всегда пишет с тенденцией! Но чего-чего только он не вычитал из книг!.. Скажу только, что, читая комедию, его мать помирала со смеху, а я рыдал от удовольствия… Пришлось все же заняться переделкой… И в конце концов она была представлена…

– Ах, вот как!

– Но вы послушайте: поскольку сеньоры, которые заправляют этими делами, не слишком сведущи насчет комедий, они отправили ее одному актеру, о котором говорят, что он разбирается в этом и к тому же имеет сильную руку в труппе. Актер заявил, что пьеса никуда не годится. Но сказал это он лишь потому, что, как мне удалось выяснить, в пьесе не было для него хорошей роли, в которой он мог бы блеснуть. Мы забрали комедию, и Томасито написал ему прекрасную роль! Но и на этот раз он объявил, что пьеса не годится, и потому только, что, как мне сказали, роль получилась слишком длинной, а у него не было особой охоты трудиться. Тогда мы передали пьесу другому театру, но там ответили, что они, мол, не хуже других и не нуждаются в отбросах. Тем не менее ценою огромных усилий и настойчивости, большей, чем требуется для получения прихода, нам удалось добиться распоряжения от сеньоров, возглавляющих театр. Но и здесь не обошлось без забот: одна актриса, получившая вторую роль, но претендовавшая на первую, захворала накануне спектакля; другой актер, также ради каких-то козней, задумал дьявольскую интригу: он кое-кому заплатил, и пьеса прошла один раз и в этот единственный раз была освистана…

– Освистана?

– Сами посудите, интриги!

– Мошенники!

– Вот мне бы и не хотелось, чтобы произошло что-либо подобное с этим переводом и трагедией. Вторая причина нашего визита и заключается в просьбе помочь моему Томасито, дав ему несколько советов… Ведь я уже говорил вам, что театром ему не следует ограничиваться… Литературная арена просторна, а в храм славы ведут многие врата.

– Вы совершенно правы, дон Кандидо.

Тут я задумался, немного собрался с мыслями и в форме, о которой читатель сейчас получит возможность сам судить, более или менее уверенно направил моего юного посетителя на путь литературной славы, которой рано или поздно, следуя моим указаниям и наставлениям, он добьется несомненно.

– Полагаю, – сказал я наконец, обращаясь к моему Томасито, – что вы не помышляете обрести одновременно и материальные блага и почести. Удивительные сказки, которые нам здесь рассказывают путешественники по поводу Вальтер Скоттов, Казимиров Делавиней, Викторов Гюго, Ламартинов и Скрибов,[164] каждый из которых будто бы обладает, помимо соответствующей славы, по меньшей мере дворцом, где и живет подобно сказочному принцу, – у нас так не бывает, такие странные дела могут твориться только во Франции и в Англии. Правда, у нас и людей нет им под стать, но если бы даже и были, все оставалось бы попрежнему.

Итак, не имея возможности приобрести и почести и выгоды одновременно, вы, вероятно, предпочтете либо то, либо другое. Если вас прельщают почести, то, как мне кажется, вы уже находитесь на пути к ним. Во-первых, вам всего четырнадцать лет, а нынче это уже почитается за возраст, или почти что так: La valeur n'attend pas le nombre des années. [165] Что касается знаний, то вам известен только французский, но, как очень хорошо выразился дон Кандидо, с этим вы уже можете считать пройденной добрую половину пути. Сочините несколько стишков, какой-нибудь сонет, весьма звучный и полный пышных поэтических красот. Не сокрушайтесь, если в нем не будет мыслей: пустите его по друзьям, распространяйте его тайно в списках, наделяйте им всех, как святыми дарами. Пусть ваши стихи будут посвящены прежде всего женщинам, ибо именно они создают славу. Распустите слух, что трудитесь над грандиозным сочинением, название которого со временем станет известно. Всячески старайтесь использовать инверсии и слова, изгнанные из словаря и никому не знакомые, чтобы о вас сказали: «Как он владеет слогом! Этот-то по-настоящему знает испанский!» Ведь знание родного языка объявляется у нас вершиной учености, хотя оно лишь самое малое из того, чем должен обладать литератор. Когда же вы увидите, что сходите за юношу, подающего надежды, отправляйтесь путешествовать и оставайтесь за границей лет десять – двенадцать, в течение которых можете быть уверены, что говорить о вас будут больше, чем следует. Затем возвратитесь, соберите в одном томике какую-нибудь комедию, полдюжины од и романсик. В прологе напишите, что эти произведения созданы в те немногие часы досуга, которые ваши несчастья вам оставили свободными; что вы решились опубликовать свои творения, узнав, что некоторые из них опубликованы в Антверпене или в Америке без вашего ведома и с ошибками в результате небрежности переписчиков и что вы посвящаете родине этот скромный дар. И пусть выходит книга! Более ничего не пишите: молчание и литературный аристократизм, и я вам отвечаю головой, что вы достигнете преклонного возраста, слыша, как вокруг вас будут твердить все, точно попугаи: «Дон Томас, дон Томас, дон Томас, дон Томас – это мудрец». А вот тогда можете спокойно дарить публике комедии, памфлеты, комментарии; все будет признано прекрасным: ведь это самого дон Томаса!