Мариано де Ларра - Сатирические очерки

• Название: Сатирические очерки
• Автор: Мариано де Ларра
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

Эпоха, в которую жил и творил Мариано Хосе де Ларра (1809–1837), один из наиболее выдающихся представителей испанской литературы и общественной мысли XIX столетия, была одной из самых трогательных и поучительных глав современной истории. Талант писателя созревал под прямым воздействием бурных событий его времени, а его литературное наследие, запечатлев наиболее яркие и существенные черты этого времени, сохранило свою актуальность и живой интерес вплоть до наших дней.

В сборник избранных сатирических очерков и статей Мариано Хосе до Ларры, предлагаемый вниманию читателей, включены переводы наиболее значительных публицистических произведений испанского писателя. Составители сочли целесообразным предварить сборник авторским предисловием, представляющей собой обзор важнейших исторических событий эпохи, в которую творил испанский сатирик. Внимательное знакомство с этими статьями поможет читателю разобраться глубже в содержании сборника очерков замечательного испанского писателя-сатирика.

---

Андрес Нипоресас.

Примечание. Издатель имеет сообщить публике, что с этого времени ему ничего не известно о том, что произошло со статьями бакалавра, ни о его переписке с Андресом Нипоресас. Как можно заключить из отрывков приведенного здесь письма, простодушный болтун уже направлялся в столицу Батуэкии, в то время как Андрес оставался в Мадриде. Бакалавр вскоре умер, как это стало известно из последних телеграфных сообщений. Издатель пребывает в ожидании новых подробностей, чтобы сообщить их публике, и собирается сделать это в № 14 настоящего издания; статья будет озаглавлена «Смерть простодушного болтуна». Среди старых бумаг был найден ряд отрывков, но пока неизвестно, можно ли будет предать их гласности.

Смерть простодушного болтуна, о которой сообщает публике его бывший корреспондент Андрес Нипоресас[138]

…сказав все, что он считал нужным сказать, он в скором времени испустил дух.

Стр. 114 настоящего сборника

Чем стал король наш дон Хуан?

Чем стали арагонские инфанты?

………………………………

Но был он человеком смертным,

И бросила его в свое горнило

Безжалостная смерть.

О, праведный господень суд!

Когда огонь сильней в нем разгорался,

Залил его водой ты.

Хорхе Mанpuкe

О, как хрупка человеческая жизнь! Неужели это правда? Погиб человек могучей силы, человек, которого страшились все. Нет больше простодушного, болтуна. Но что делать? Если исчезают и гибнут целые империи, то и болтуны неизбежно гибнут и исчезают.

Пали ассирийцы, вавилоняне должны были уступить место персам, персы погибли под ударами греков, сами греки растворились в массе римлян. Рим смиренно склонил свое гордое чело перед ордами севера, а императорские орлы – перед варварами. Сгинуло все, и самая память о былом величии Рима, кажется, существует лишь для того, чтобы сделать еще более унизительной историю его падения.

Спасло ли колонию Дидоны ее бесчестие?[139] Смогла ли высшая премудрость спасти город Минервы?[140] Смогло ли оградить от гибели столицу Зеновии[141] великолепие ее памятников? Помогла ли республиканская суровость и высокие крепостные стены спасти от разрушения вечный город?[142] Время разрушило все… Мог ли противостоять разрушительной силе времени какой-то болтун?

В стенаниях и плаче пишу я эти горестные строки, которые, быть может, прочтут потомки. Но если потомки и не прочтут их, ибо о потомстве трудно что-нибудь сказать с уверенностью, то пусть прочтут их по крайней мере наши современники.

В одной руке у меня платок, другою я подпираю щеку, волосы в беспорядке, глаза затуманены слезами, на челе моем обозначена великая скорбь – таким стою я пред тобою, о ученик Апеллеса.[143] Запечатлей кистью мое отчаяние, если только кисть способна изобразить самую высшую степень скорби, которую может испытать смертный или второй какой-нибудь Андрес, такой же, например, как я.

Но довольно слез: беги, перо мое, по бумаге, запечатлей черными буквами сие скорбное событие и увековечь его для потомства. Еще два часа назад ждал я почту… глаза мои светились радостью. «Новости из Батуэкии!» – воскликнул я. Как обманывается человек! Поспешно входит нарочный с письмом. Дрожащей рукою я едва решаюсь сломать черную печать и… о ужас! Бакалавр (страшно вымолвить!) скончался. Коварное воспаление легких? Нет, не от дуновения ветра суждено было умереть нашему болтуну. Может быть, апоплексический удар? О нет, бедняки и простодушные люди не умирают от апоплексических ударов. Не оттого ли он умер, что всегда был правым и стоял за правду? Может быть, он умер от удара палкой? Но нет, ему выпало на долю самому раздавать палочные удары, а не получать их. Не встретил ли он болтуна еще болтливее, чем он сам? Может быть, он умер оттого, что поперхнулся словами?

Конец сомнениям: я пробегаю зловещие строки, и письмо несчастного секретаря, служившего у простодушного болтуна, рисует перед моим взором ужасные подробности этой потрясающей катастрофы:

«Сеньор дон Андрес Нипоресас! Хотя я рискую тем, что вы мне не поверите, ибо доподлинно известно, что вы не верите никому и ничему, как, впрочем, это и свойственно человеку, не раз убедившемуся на опыте, что люди живут почти одной только ложью, все же, не колеблясь ни минуты, спешу известить вас о несчастии, по поводу которого мы проливаем море слез денно и нощно; слезами заливается не только наш дом, но, что еще важнее, значительная часть Батуэкии.

Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мой принципал, господин бакалавр, да простит его бог, болтал во все лопатки, или уж не знаю, как там говорится.

Его язык, как вам известно, не могли удержать ни чувство уважения к глупцам, которое оказывается им в любой стране, не успевшей еще цивилизоваться, ни та почтительность, с которой у нас так часто относятся к вещам абсурдным, ни вопли семьи и близких, вопли, с которыми мы обращались к небу, умоляя, чтобы оно отвратило его от болтовни. Для этой цели мы приводили ему великое множество всякого рода поговорок, как, например: «Слово – серебро, молчание – золото»; «Каждый – хозяин в своем доме, а бог – во всех»; «Не петь курице петухом, а и спеть, так на свою голову», и прочие подобные, столь же убедительные, как и эти. У меня, как вы знаете, пословиц этих хоть отбавляй: я ведь уроженец Кастилии и батуэк по профессии. Однако мой патрон ко всему этому оставался глух или же с победоносным видом возражал: что касается первой, то золота ему не нужно – он не стремится к богатству; по поводу дома и прочего нужно сказать, что неясно еще, есть ли у него таковой и применимо ли к нему слово «каждый»; что же до бога, то он действительно очень его чтит… Что касается певчих кур, то у него их не больше, чем среди батуэков настоящих людей. Так что это к нему не подходит. Вы сами понимаете, что человек, который ни во что не ставит пословицы – кладезь народной мудрости, – это конченный человек. Он считал, что ему непременно нужно было говорить, и он беспрестанно говорил. Страсть к болтовне, сеньор дон Андрес, это еще не самое худшее. В конце концов если бы он всегда говорил околичностями, за сто верст от существа дела, как он это делал по началу, то и на здоровье: есть вещи, о которых либо вообще не следует говорить, либо нужно говорить издалека, намеками… Но вот несчастье: господину бакалавру захотелось пофанфаронствовать. Он узнал, что в Батуэкии не всем были приятны те похвалы, которые он постоянно расточал. Четверо недобросовестных читателей стали придираться к некоторым из его выражений и выжимали лимон, что называется, до горечи. Как они были несправедливы! Господу богу известно, да и мне тоже по ряду признаков совершенно ясно, что у господина бакалавра никогда не было намерения дурно отзываться о своей стране. Упаси боже! Он любил свою страну, как отец мог любить сына. Нет ничего странного в том, что любовь эта совмещалась с изрядной выволочкой, которую отец устраивал сыну в конце года. Кроме того, он был благонамеренным человеком, с добрым сердцем, не помнил зла и все, что он говорил, говорил искренно и от души.

Он не хотел никого обидеть, ибо любил своих ближних почти так же, как самого себя. Однако трудность состояла в том, чтобы узнать, кто же были эти ближние, так как, надо вам сказать, далеко не все люди достойны называться ближними. Так вот, значит, дело заключалось в том, что… Но имейте терпение выслушать мои отступления, так как иначе писать я не могу; я не могу не отвлекаться и обязательно должен свернуть в сторону, вроде того как голодная лошадь сворачивает с дороги, чтобы забраться в придорожные посевы и ухватить там какую-нибудь травинку. Так, направляясь, например, в Алькалу, я оказываюсь вдруг в окрестностях Сарагосы, и, заночевав в Уэте, наутро я уже завираюсь, я хотел сказать – забираюсь, на холмы Убеды. Так вот, значит, дело заключалось в том, что мой патрон проведал о тех слухах, которые про него распустили, и выходило так, будто батуэки утверждают, что после всего злонамеренного, что он про них наболтал, он-де, мол, не решится приехать снова в Батуэкию, хотя бы даже и хотел это сделать, потому, дескать, что он боится.

– Я боюсь? – воскликнул бакалавр, как только узнал об этом. – Клянусь богом, я никогда ничего не боялся и теперь непременно поеду в Батуэкию хотя бы только для того, чтобы посмотреть, как это тамошние обжоры едят бакалавров.

– Ах, господин бакалавр, не совершайте такого безумства, – твердили мы все ему в один голос. – Ну, подумайте сами: если бы вы даже испугались глупцов, так что из того? Право же, на свете нет ничего страшнее глупцов.

И вот, сеньор дон Андрес Нипоресас, всерьез задумался он над этим, дни и ночи напролет все прикидывал, ехать или не ехать, пока, наконец, не решился ехать. И мы, дорогой мой сеньор, отправились в Батуэкию… Успокойтесь, в тот раз с ним не случилось ничего такого, о чем стоило бы рассказывать.