Иосиф Ликстанов - Безымянная слава

• Название: Безымянная слава
• Автор: Иосиф Ликстанов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Роман Иосифа Ликстанова о советских журналистах 20-х годов.

---

Но в дверях он столкнулся с запыхавшимся Косницким и сначала в душе подосадовал на него за эту задержку.

— Хорошо, что застал вас! — крепко пожал его руку Егор Архипович. — Спешите куда-нибудь?.. Я на минутку. Тоже спешу. Жена на постоялом дворе ждет. Домой ехать надо.

Степан провел его в кабинет Дробышева.

— Что нового в Бекильской долине?

— Дела идут, контора пишет… Сегодня мне сказали в Водострое, что проект Захарова на той неделе будет утвержден. Был в сельхозбанке. Говорят, что деньги для Нижнебекильской плотины наготове. Можно будет осенью начать строительство…

— Все это я знаю, слежу за этим делом.

— А то знаете, что в Башлы скоро начнется дело Айерлы и еще нескольких верхнебекильских кулаков по обвинению в эксплуатации батраков? И в издевательстве над батраками?

— Знаю и это. В Башлы на процесс выедет наш внештатный судебный репортер.

— Вот и поговори с газетным работником! — воскликнул Косницкий и попытался придать своему лицу плутоватое выражение, подмигнул Степану, как человек, приготовивший сюрприз. — А кое-чего и не знаете, Степан Федорович… Достал я все-таки документ насчет земли помещика Ленца. Все обстоит так, как утверждал Хасан. Стрельников и Айерлы — совладельцы.

— Правда? Как вы это узнали? Насколько это верно?

— Съездил в Башлы, два дня допытывался у жителей и раскопал бывшего делопроизводителя или секретаря нотариуса. Старик этот в райисполкоме на журнале входящих-исходящих сидит. Он мне дал заверенную справку, что купчая на землю помещика Ленца — пятьсот десятин земли с лишним — действительно была составлена и зарегистрирована у нотариуса уездного города Башлы в 1917 году, уже после февральского переворота.

— Где эта справка?

— У меня. Я вам оставлю заверенную копию. — Он достал из бумажника бумажку.

— Спасибо, Егор Архипович. Это очень важно… Особенно важно сейчас для меня.

— Рад, что смог быть вам полезным… — Егор Архипович, прощаясь, взял руку Степана в обе свои, сказал, глядя на него любовно, с детской улыбкой: — Бежать надо, а то я рассказал бы вам сейчас многое… Жмем кулаков, жмем! После вашей статьи притихли, только зубами щелкают… Обещайте, что вы у нас будете! Нижний Бекиль вас на руках носить станет.

Дома, очутившись перед чистым листом почтовой бумаги, Степан даже не вспомнил те фразы, которые заготовил после разговора с Одуванчиком. Нет, он рассказал Ане лишь о Верхнем и Нижнем Бекиле, о кулаках-кровопийцах и о бедноте, он сказал ей, что рядом с кулаками, в союзе с ними, находится ее отец, что, борясь за Верхнебекильскую плотину, он явно помогал кулакам и подготавливал свое личное обогащение. И снова, как в ту тяжелую ночь, когда Степан противопоставил проекту Стрельникова проект Захарова, скупым было его перо и предельно ясными и жестокими в своей ясности были его мысли — мысли, высказанные ей, человеку, который должен был наконец узнать все о мотивах, руководивших Степаном, и об ее отце. «Вот и все, что я должен был тебе сказать, — закончил он письмо. — Неужели ты и после этого будешь обвинять меня в подлости, неужели не поймешь, что я прав, что я не мог, не мог поступить иначе?» Что надо было еще сказать? Только о своей любви, что Аня не смеет… не смеет так поступать с ним, с человеком, который оставался верен своей чести. Но он не успел добавить ни одной буквы.

Зазвонил телефон.

— Степа! Ты слышишь, Степа? — прокричал Одуванчик. — Я говорю с вокзала. Комиссия уезжает. Алло!

— Уезжает? Куда уезжает?

— «Куда, куда»! В Москву, конечно. Вагон Кутакина уже прицеплен к пассажирскому поезду. Кутакин получил очень неприятную телеграмму с вызовом в Москву и с намеком на грядущие гостинцы.

— Допрыгался! Ну и пускай едет, скатертью дорога! — Степан спохватился: — Прости, Коля, я не сообразил, что твоя Люся тоже уезжает.

— Спасибо за чуткость, хоть и проявленную с некоторым опозданием, — уныло поблагодарил поэт. — Теперь возьми бритвенное зеркало и следи за выражением своего лица. Уезжает не только моя Люся, но и твоя Нетта, и ее папаша, и тетя Паша. Зачем покупать три билета до Москвы, когда можно проехать на дармовщину в шикарном вагоне Кутакина! Прямой расчет…

— Когда отходит поезд?

— Через пятьдесят минут с мелочью. Жду тебя у главного вокзального входа.

Он зашел в комнату Раисы Павловны:

— Мама, мне позвонил Одуванчик. Аня сейчас уезжает в Москву с отцом… Если я не привезу ее с вокзала к нам, значит, все кончено. Отец хочет, чтобы она вышла за московского инженера, старика… Я еду на вокзал.

— Ты весь дрожишь… какой ты бледный! — сказала мать, с каждым словом становясь все бледнее. — Да, поезжай на вокзал, поговори с нею. Скажи Ане, что я очень прошу, очень жду ее… Она должна понять, что ты прав. Скажи, что я прошу ее не губить свою жизнь, не ломать вашу жизнь… Иди, Степа!.. Поцелуй меня на счастье и иди! А этот поцелуй передай Ане… Все будет хорошо, я уверена, иначе что же это… Боже мой! Ты будешь счастлив с нею!

Он нанял ялик для себя одного, он сам греб, потом полверсты бежал за вагоном трамвая, нагнал его и все же затратил на эту поездку больше тридцати минут — драгоценных минут, каждая из которых могла украсть его надежды…

Одуванчик стоял рядом с маленькой заплаканной девушкой на широком крыльце-перроне главного вокзального входа.

— Стой здесь… Познакомься с Люсей… — сказал он, следя за кем-то в толпе, шумевшей на привокзальной площади.

— Нетточка покупает цветы, — сказала девушка, вытирая глаза скомканным платочком. — Вот она идет…

На площади было нечто вроде рынка. Здесь торговали всем, что могло понадобиться уезжающим курортникам, — последний привет северянам от виноградников, садов и морской южной волны: фрукты вместе с корзинами, жестяные чайники с дешевым вином, а также вино в бутылях и бочонках, копченая рыба и цветы… Нетта в темном костюме, с большим букетом белых и почти черных пунцовых роз, медленно шла в толпе, оглядываясь по сторонам.

— Ищет тебя, и никого больше, — сказал Одуванчик. — Степка, доводи дело до конца!

Девушка вышла из толпы, увидела Степана, шедшего ей навстречу, и остановилась.

5

Исчезло все, кроме нее, кроме его радости и надежды. Как давно он ее не видел, как боялся непоправимых перемен! Нет, она — став другой, совершенно другой — осталась его Аней. Уже не светилось ее лицо, похудевшее, покрытое невидимой тенью, и прекрасное, более прекрасное, чем когда-либо. Он не знал раньше, как она прекрасна, потому что увидел вдруг красоту печали, владевшей ею в разлуке. И вдруг разлука кончилась. Ее глаза испуганно и радостно улыбнулись, осветили лицо — на миг, только на миг, но разве не может один миг вознаградить человека за долгие дни, за бесконечные недели страдания! Он взял ее руки, державшие цветы. Нетта сделала короткое, неуверенное движение и затихла, опустив голову… Степану показалось, что она бледнеет, что она сейчас лишится сил и сознания.

— Аня, не уезжай! — сказал он тихо. — И выслушай меня… Почему ты не хочешь выслушать меня? Если ты уедешь, это будет навсегда. Неужели ты хочешь, чтобы было навсегда? Аня моя, дорогая, солнышко мое, мое счастье…

— Ты… Это вы? — Она попыталась освободить свои руки. — Пустите… Мне нужно идти.

— В том письме, которое я послал тебе в Симферополь, я сказал лишь десятую часть того, что тебе нужно знать… Нужно знать, любимая!.. Вот письмо, в котором сказано все… Прочитай его, прочитай… потом.

Он положил письмо в карман ее жакета и замолчал, потеряв дар речи, забыв все слова. Все свое существо он отдал одному усилию: узнать… узнать, далеко ли ушла Аня, может ли она вернуться? Но любимая не хотела ответить на его молящий взгляд, она стояла перед ним, опустив голову, думая о своем.

— Зачем ты это сделал? — сказала она. — Зачем ты так сделал?

Сначала он не понял, о чем она. Что такое он сделал? Но серые сухие глаза смотрели теперь так враждебно, ожесточенно, что он понял все и с болью, с возмущением последовал за ее мыслью.

— Ты опять об этом?.. Но ведь ты уже знаешь самое главное и из этого письма узнаешь все… — Затем он снова попытался вернуться к основному и единственно важному, что надо было решить немедленно: — Ты не уедешь, да? Ты должна остаться. Ты сделаешь нас несчастными…

Она слушала и не слушала, не хотела его слушать.

— Отпустите мои руки, на нас смотрят, — сказала она тихо. — Как вам не стыдно… Пустите же!.. — Вдруг она воскликнула: — Как ты смог, посмел написать такую статью? — И снова перешла на шепот: — И ты думал, что после этого между нами все может остаться, как было, да? Ты мог так думать!

Их руки боролись, а глаза не могли оторваться от глаз; все прошлое перестало существовать, решалась загадка будущего.

— Ты говоришь о своей любви… Ты говоришь, что любишь… — Цветы упали на землю, ее руки вдруг соединились с его руками в сильном, отчаянном пожатии: — Любишь? Тогда идем! Идем в вагон. Вы помиритесь с отцом, и ты уедешь с нами… Слышишь? Пойми!.. Я знаю, что тебя заставили написать эту статью… Заставили, правда? Скажи это папе, и он простит. Идем же, идем! — повторяла она с отчаянием.