Александр Горбатов - Годы и войны

• Название: Годы и войны
• Автор: Александр Горбатов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Аннотация издательства: От солдата царской армии до командующего армией Советских Вооруженных Сил - таков боевой путь участника первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн, Героя Советского Союза генерала армии А. В. Горбатова. Не просто складывалась судьба воина-коммуниста. Необоснованно репрессированный в период культа личности Сталина, он с честью прошел через все испытания, вернулся в боевой строй, и его полководческий талант в полной мере раскрылся в ходе сражений против немецко-фашистских захватчиков. О жизни и воинской службе, крутых поворотах судьбы, походах в боях, встречах с видными полководцами и военачальниками рассказывает А. В. Горбатов в своих мемуарах, которые не переиздавались с 1965 года. В это издание внесены некоторые уточнения. Для массового читателя.

Биографическая справка: Горбатов Александр Васильевич (род. 21.3.1891) в деревне Пахотино ныне Палехского района Ивановской области в семье крестьянина. Русский. Член КПСС с 1919. Участвовал в 1-й мировой войне в качестве унтер-офицера. В Советской Армии с 1918. В годы Гражданской войны командовал полком. В 1926 окончил кавалерийские командные курсы, в 1930 КУКС. На фронтах Великой Отечественной войны с июня 1941. Командир стрелковой дивизии, стрелкового корпуса, а с июня 1943 - командующий армией. За умелое руководство войсками 3-й армии (2-й Белорусский фронт) в январе-феврале 1945 при прорыве долговременной обороны противника и отражении его контрударов в ходе Восточно-Прусской операции, личное мужество генерал-полковнику Горбатову 10.4.45 присвоено звание Героя Советского Союза. После войны командовал армией, воздушно-десантными войсками, войсками военного округа. С 1955 генерал армии. С 1958 в Группе генеральных инспекторов МО СССР. Кандидат в члены ЦК КПСС в 1952-61. Депутат Верховного Совета 2-5 созывов. Награжден 3 орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, 4 орденами Красного Знамени, 2 орденами Суворова 1-й степени, орденом Кутузова 1-й степени, Суворова 2-й степени, Кутузова 2-й степени, 2 орденами Красной Звезды, медалями, Почетным оружием, иностранными орденами. Умер 7.12.1973. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. (Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. Воениздат. 1987. Стр. 349)

---

На зиму палатки, где мы жили, утеплялись толстыми стенками из снега. Топка железных печей не лимитировалась - сколько принесем дров из леса после рабочего дня, столько и сожжем. Морозы в сорок - пятьдесят градусов в этих местах - обычное явление. Бежать было некуда, поэтому выход за проволоку особенно не контролировали. Пойдешь, бывало, к охраннику, скажешь: "Иду за дровами" - и выходишь за проволоку свободно. Если хочешь поесть сверх того, что дадут в столовой, сначала принесешь дров хозяину какого-нибудь деревянного домика - за это получишь кусок хлеба, больший или меньший в зависимости от объема твоей вязанки. Но так как вольнонаемные приезжали туда за длинным рублем, то они не особенно были щедры и лишней корки хлеба не давали. Конечно, в этой среде были добрые люди, работой на них мы дорожили как единственной возможностью подкормиться; но у них почти всегда уже были свои постоянные носильщики и пильщики дров.

Бывали и такие случаи. Нас и "уркаганов" наряжали за дровами. Мы шли в лес, а уголовные поджидали нас недалеко от лагеря, отбирали дрова, в лучшем случае со словами: "Мы вам поможем поднести". А мы, не имея права возвращаться без дров, снова шли в лес за три километра. Но бывало и хуже (на кого попадешь!); и дрова отнимут, и вдобавок изобьют!

Моим соседом по нарам оказался Михаиле Иваныч с Украины. Он был архитектором, в лагерь прибыл раньше меня на год. Однажды вечером он сказал мне:

- Смотрю на тебя, Васильевич, и вижу, что ты не правильно, горячо взял с места, тебя ненадолго здесь хватит. Имей в виду - сколько бы ты ни работал, все равно у тебя ста процентов не будет, баланду будешь есть третьего сорта, а уркаганы, не работая, будут получать первого сорта. Они твою выработку запишут себе, а свою - тебе. Здесь так было и так будет. А еще я вижу, ты слишком строптив, часто указываешь уркам на их неправду и споришь с ними. Поверь мне, это к добру не приведет, ты этих ублюдков не перевоспитаешь, а только ожесточишь против себя и причинишь себе большой вред. Уркаганы здесь крепко спаяны между собой, охрана и администрация на их стороне. - И еще тише он добавил: - Наш бригадир - отъявленный бандит, он у них за главного. Что он скажет своим, то с тобой и сделают.

- Я вижу, мне здесь будет плохо, - ответил я. - Главное, я не могу примириться с этим издевательством.

- А ты и не примиряйся, но и не вступай с ними в ссоры, а то - могила. Это ведь еще хуже.

- Не могу, поверь мне. Я только уступаю силе.

- Так это и есть сила. Я тебя предупредил, - сказал Михаиле. - А там делай, как хочешь.

Прошла осень, наступила суровая зима. Слова Михаилы Ивановича подтвердились. Работавшие со мной вырабатывали меньше, чем я, но с наружных работ были переведены в шахту, где не было ветра и было относительно тепло. Я и мне подобные остались наверху.

Мороз с сильным ветром делал свое дело. Сил оставалось все меньше, работать становилось труднее - еле дотягивали вагонетку до отвала. Заветной и постоянной мечтой было скорее добраться до палатки, под свое дырявое одеяло. Но и на нарах холод находил меня, хватал то за грязные ноги, то за бока и спину и не давал уснуть. Не только холод мешал заснуть, а еще и сонное бормотание, несшееся со всех сторон. Чего не наслушаешься: "Коленька, спи, сынок", "Дорогая, ты пришла...". А другие, тяжело вздыхают или вскрикивают; "Я не враг, не враг!"

Вскоре со мной приключилось несчастье: начали пухнуть ноги, расшатались зубы. Ноги у меня стали как бревна. Я думал, мой организм железный, но вот начал сдавать. Если сляжешь, как больной, тогда беда; исход один... Я пошел к врачу. Обязанности врача выполнял фельдшер, осужденный за какую-то безделицу на десять лет. Человек он был порядочный. Фельдшер записал меня в инвалиды и устроил сторожем для охраны летней бутары. Эта работа считалась привилегированной, там не нужно было гонять тяжелую тачку и вагонетку - только посматривай, чтобы не растащили сухой лес на отопление палаток.

В сторожах я пробыл две недели. Сидя в сделанном из снега шалаше, жег в нем небольшой костер. У меня были кирка и топор, я ими откалывал куски от пеньков, стаскивал их в свою снежную землянку и поддерживал огонь.

Часто, сидя у костра в этом снежном доме с лазом вместо двери, я чувствовал, как приятное тепло пробирается за бушлат, и думал. О чем же мог думать полуживой человек, спрятавшийся в снегу от пятидесяти шестидесятиградусного мороза? Конечно, как у всех моих товарищей по несчастью, думы мои были о прожитой жизни, о семье и близких, о том, удастся ли когда-нибудь выйти на свободу.

Мысленным взглядом я окидывал всю свою жизнь. Пять лет службы солдатом в царской армии, потом комбед и сельсовет, служба в Красной Армии - от солдата до командира дивизии. Разные бывали у меня начальники, но почти каждый из них оставался доволен моей работой, несмотря на мой, как говорили, непокладистый характер. Партийная организация всегда меня поддерживала, считая, что я правильно понимаю свои обязанности коммуниста. И я, полный благодарности Коммунистической партии и Советскому правительству на их доверие ко мне, отдавал все свои силы на благо социалистической Родины, много раз рискуя при этом жизнью. И в сотый раз я спрашивал себя: за что я здесь? Но я думал не только о себе. На сколько лет замедлится теперь рост нашей страны, лишившейся большой части агрономов, ученых, врачей, архитекторов, инженеров, партийных и советских работников, которых с таким трудом и заботой выпестовала наша партия и которые теперь сидят в тюрьмах или гоняют тачки и вагонетки...

Из лагеря я много раз писал в прокуратуру, в Верховный суд и Сталину. Первые две инстанции отвечали: "Оставлено без последствий". Сталин не отвечал вовсе.

Был у нас в лагере некто Султанов, малосильный и замкнутый человек. Своими думами и переживаниями он ни с кем не делился. К тяжелому труду был плохо приспособлен. К нему часто придирался, а иногда и прикладывал свою увесистую пятерню негодяй бригадир. Как-то раз я, увидев Султанова вдалеке от палаток, подошел к нему и спросил:

- Почему слезы на глазах?

- Там, в тюрьме, над нами издевались ученые обезьяны, здесь издеваются шакалы. Как подумаешь... - Он помолчал и добавил: - Получил письмо. Родные уведомляют, что навестили в детдоме моих детей, чувствуют себя хорошо. А от жены вестей нет.

Из палатки вышел бригадир и грубо крикнул:

- Чего уединились, что у вас там за секреты? Жалуешься комдиву? - желчно спросил он Султанова, - Бесполезное занятие! Он свое откомандовал, кончилась его власть. Мы здесь командуем и будем командовать.

Султанов и я продолжали ходить.

- Одному, без друзей, здесь быть нельзя, - уговаривал я его. - Посмотри вокруг: никому не сладко, но каждый старается держаться с кем-нибудь вместе вдвоем, в малой или большой группе. А ты все один и один. Одиночество - не поддержка.

В один из зимних холодных дней ветер вдруг завыл, загудел, закрутил снег так, что в десяти шагах ничего не было видно. Наружные работы были прекращены: людей сбивало с ног. Султанов еще до того, как поднялся ветер, ушел в лес за дровами. К ночи он не вернулся, а наутро его нашли в пятидесяти шагах от лагеря замерзшим; недалеко от него лежали дрова, которые он нес. Вместе с ним похоронили и другого замерзшего.

На похоронах присутствовали пятеро заключенных, считая тех, кому приказали отрыть и зарыть могилу; из охраны и администрации не было никого.

Над могилой кто-то сказал:

- Отмаялся, бедняга.

Другой добавил:

- Он был всегда один, теперь они вдвоем и останутся вместе неразлучно.

Грустными возвращались мы с похорон. Кто-то нарушил молчание:

- Люди у нас тут разные бывают. Одни замкнутые, как на замок, страдают в одиночестве. Другие, хотя ни с кем близко не дружат, - не унывают, у них душа нараспашку, им со всеми легко. Третьи живут в группах. Хуже всех тут первым, а лучше всего последним; всегда найдется кто-нибудь, кто их поддержит...

До нас дошел слух, будто арестован Ежов со своими "опричниками". Многие этому сразу поверили и говорили, что Ежов и его приближенные просто куплены нашими врагами. В связи с этим слухом поднялось настроение у лагерников. Говорили даже, что скоро начнется массовый пересмотр дел. В числе многих и я уже предвкушал свое освобождение.

Лишь меньшая часть заключенных не придавала никакого значения этим слухам.

К сожалению, они оказались правы. Изменений никаких не последовало.

Прошла зима, морозы стали слабее. Но мы уже недосчитывались многих товарищей. Я получил посылку, правда изрядно опустошенную; все, что в ней оставалось съестного, мы съели коллективно, нашей небольшой сплоченной группой. Получил и письмо. Жена скрывала горе, но я читал между строк; никаких перемен в нашей судьбе не предвиделось.

Не раз и не два "уркаганы" делали на мой снежный домик налеты, забирали мои запасы дров, с таким трудом расщепленные пеньки, а в благодарность ругали на чем свет стоит или избивали до полусмерти.