Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 1

• Название: Семья Зитаров. Том 1
• Автор: Вилис Лацис
• Издательство: Зинатне
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Семейная сага. События, о которых идет речь в книге, разворачиваются в начале прошлого века, когда в России революция уже произошла, а в буржуазной Латвии она только начиналась. Глава семейства — капитан парусника, на долгие месяцы оставляющий семью справляться с крестьянским хозяйством. Описываются судьбы каждого члена семьи, насколько они разные, хотя люди вышли из одного семейного гнезда. Действие разворачивается и в Латвии (в мирной жизни и на войне), и в дальних странах, куда отец, а за ним и сын попадают на торговых судах.

Роман очень автобиографичен. Чувства и переживания самого писателя в его юношеские годы, процесс становления его личности выражены в образе младшего сына Зитара Янки. Этот роман, наряду с «Сыном рыбака» является наиболее завершенным и совершенным в художественном отношении произведением Вилиса Лациса. Читатель узнает о жизни латышских моряков и рыбаков, которые в тяжелом труде и нелегкой борьбе смело поворачивались лицом к жизненным бурям и невзгодам.

---

«Вот что ты со мной сделала! Был я здоров, хотел жить и быть счастливым, но ты отняла у меня радость, и теперь я должен умереть. Возможно, я и смог бы поправиться, если бы видел смысл жизни. Но я не хочу жить, раз ты была так несправедлива ко мне. Будь счастлива. Прощай, Вилма. Я все прощаю тебе и остаюсь твоим другом до конца…»

На следующий день Эльза принесла ответ Вилмы:

«Милый Эрнест, у меня на сердце очень тревожно, потому что тебе приходится из-за меня переносить такие страдания. Может быть, я была не права и поступила опрометчиво, но зачем же губить себя из-за таких пустяков? Если действительно дело обстоит так, что ты можешь вылечиться и не делаешь этого из-за меня, то спасай себя, и все будет хорошо. Я хочу, чтобы ты жил, и тогда ты сможешь приходить ко мне, если перестанешь сердиться. Разве я могла подумать, что у тебя такие серьезные намерения? Теперь я это понимаю. Будь здоров, Эрнест, и береги себя».

Эрнест удовлетворенно усмехнулся и спрятал письмо в ящик стола: когда-нибудь оно послужит доказательством и заставит Вилму выполнить данное обещание. Да, теперь он вполне спокойно мог выздоравливать. И это оказалось совсем не так сложно. Следовало лишь немножко заняться бедром и на некоторое время прекратить курение.

Неделю спустя опухоль на ноге совсем опала. Хрипы в груди прекратились, легкие перестали выделять гнойную мокроту, и на лицо больного вернулся румянец. К тому времени, когда зазеленел лист на деревьях и, по предсказанию врачей из военно-медицинской комиссии, Эрнест должен был умереть, он уже чувствовал себя настолько здоровым, что мог отправиться с сетями в море.

Осталось только старческое покрякивание, которое долгое время еще служило признаком пошатнувшегося здоровья молодого Зитара.

Глава четвертая

1

На первый взгляд море осталось таким же, каким было, не изменились и берега. Опустел лишь далекий горизонт, и как-то непривычно тихо стало на берегу. Уже не вырисовывались в туманной дали воронкообразные струи черного дыма, извергаемого пароходными трубами, не сверкала манящая белизна парусов. До самого горизонта простиралась серая, мертвая равнина. Изредка мелькнет лодка, раздастся крик чайки, да на сторожевых постах у взморья маячат фигуры неусыпных пограничников. Море уже не было больше свободной дорогой в мировые просторы, оно стало глубоким крепостным рвом, не носителем ценностей, а полем сражений. Минные заграждения придавали темнеющей пучине тревожно-зловещий оттенок. Затопленные у входа в порты суда угрожали своими осевшими в воду корпусами; стройные мачты, трубы, мостики и палубы затягивались там илом.

Капитан Зитар походил на пленника, осужденного жить на берегу. Лишившись судна и вклада в банке, он хотел было найти утешение в хозяйственных заботах, занялся полевыми и домашними работами, кое-что приводил в порядок, улучшал. В серых домотканых брюках и высоких отвисших сапогах капитан осенью возил навоз на поле, чинил мостики через канавы, руководил молотьбой и выполнял дорожную гужевую повинность. Он теперь реже брил бороду, и в ней с каждым днем показывалось все больше серебряных нитей. В окрестности Андрея уже называли старым Зитаром, и он примирился с этим, как, впрочем, и со многими другими переменами. Да и на самом деле, почему бы ему и не называться старым Зитаром? Сыновья выросли, дочь взрослая, река жизни струилась среди тенистых, предзакатных берегов. Седей и обрастай мхом, старый морской волк!

Одно время, казалось, Зитар совсем успокоился, и было похоже на то, что кругосветный скиталец стосковался по тихой гавани у родных берегов: довольно странствовать, довольно безумствовать! Обрабатывай землю и слушай по воскресным дням проповеди! Но по мере того, как затягивалась война и жизнь становилась с каждым днем труднее, в сердце капитана опять пробудилась старая тоска по морю.

Он часто уходил к устью реки и подолгу задумчиво смотрел на море. Ну что в нем особенного? Огромное пространство соленой воды, больше ничего. Но как манил, как звал туманный горизонт! Какими чувствами наполнялась грудь капитана! Другие ушли в море… старые товарищи и его собственный сын… Пишут письма, сообщая о своих делах. Их овевает бодрое дыхание моря. Мигают огни бакенов, гудят доки, и жаждущий моряк бросает шиллинг на прилавок пивнушки: «Уан биттер! Уан виски!» В бордингхаузах сидят на своих зеленых морских сундучках матросы в ожидании работы. А он?

Хорошо еще, что Зитар не совсем потерял связь с близкой его сердцу средой. Ингус после каждой поездки присылал письма то из Архангельска, то из Саут-Шилдса, то из Гулля; иногда вкладывал в них фотографию, свою или всего экипажа; нередко это была просто открытка с видом далекого иноземного порта. Письма его отличались простотой и скорее носили характер служебного сообщения о грузах, об условиях рейса и предстоящих поездках. Но именно эта простота, эти сухие деловые описания живее воскрешали в памяти капитана желанные картины его былой деятельности. Моряку не нужны рассказы об альбатросах и дельфинах, о солнечном закате и панорамах моря и портов. «В норвежских клипах был сильный туман. Шли на малой скорости… В Северном море получили трепку, ветер 11 баллов. Смыло палубный груз и сломало поручни. Лебедка № 2 вышла из строя, и капитан в Гулле объявил морской протест…»

Прочитав это, Зитар отчетливо представлял себе, какими должны быть норвежские скалы во время туманов. Перед его мысленным взором вставали темные силуэты верхушек гор, смутно виднеющиеся сквозь густую завесу молочно-белого тумана; ему казалось, что он слышит вой сирен, звон колоколов на судах и журчание воды, рассекаемой пароходом, медленно пробирающимся между подводными камнями. Матросы, закутавшись в штормовые плащи, стоят на баке и наблюдают за морем. Вахтенный офицер озабоченно шагает по мостику, а капитан каждые четверть часа бегает из каюты в штурвальное помещение и обратно. Да, Зитар представлял себе это и представлял еще многое другое, о чем ни слова не упоминалось в письме сына. Сидя на скамейке для сетей, он мысленно вел чужое судно через лабиринты фиордов и бушующие волны Северного моря, и у входа в гавань его охватывало чувство субботнего покоя. Доки, далекие доки, лоцманские катера и коробейники с чудесными товарами для истомившихся моряков… «Хэллоу, бойс» и «Сон оф э бич», белье, развешанное для просушки между мачтами, и звуки мандолины в вечерней тишине. Прекрасная суровая жизнь! Капитан Зитар, неужели твой якорь навсегда брошен на тихом рейде?

Он походил на моряка, выброшенного на необитаемый остров. И ничего уже не привлекало его в родном гнезде. В его тоске не было ничего похожего на романтику юности — дух жаждал привычной деятельности, накопившаяся энергия бунтовала и подавляла его своей силой. Он еще не был старым Зитаром. В прежнее время, когда капитан проводил дома зимние месяцы, он испытывал подобное беспокойство с приближением весны. Но тогда оно носило менее острый характер, потому что он знал: наступит момент освобождения. Во всяком состоянии самым тягостным ощущением является сознание его неизменности; застой в любом деле и при любых обстоятельствах подобен смерти.

И вот однажды Андрей отправился в корчму Силакрогс. В ней тоже многое изменилось. Здесь уже не торговали водкой и пивом. Сократились доходы, и Мартын Зитар основательно похудел: живот опал, шея стала тоньше, круглое лицо потемнело, щеки обвисли. Корчмарь постарел лет на десять. На одном чае много не заработаешь.

На Анну все эти перемены повлияли меньше. По-прежнему белотелая, пышная, похожая на хорошо откормленную к Мартынову дню гусыню, она хлопотала на кухне: пекла, варила, мыла и растила свою Миците. Появление Андрея вызвало на ее лице такую же благосклонную улыбку, как в доброе старое время, и щеки вспыхнули ярким румянцем. «Теплое, славное существо…» — подумал капитан, и его тоска усилилась еще больше оттого, что в груди уже не было прежнего огня. Видно, все же он состарился.

Зитар оказался не единственным, кого прежние воспоминания манили в корчму. Старые «клиенты» Мартына любили по вечерам собираться в «немецком» углу, и никакими силами нельзя было поднять их подавленное настроение. Корчмарь делал все, что в его силах, чтобы если и не утешить друзей, то создать иллюзию былого. Неприкосновенный запас напитков давно уже иссяк, и хозяева, сидя за карточным столом, услаждали себя самообманом, потягивая жидкое сладковатое плодовое вино. Со временем, когда люди научились приспосабливаться к новым обстоятельствам, Мартын раздобыл где-то новый сорт конфет со спиртовой начинкой. Правда, немного комично выглядели солидные бородатые отцы семейств, сосущие детские лакомства, но всех их постигла одна участь, и поэтому никто не смеялся. После нескольких конфет угрюмые лица озарялись улыбками, кровь начинала учащенно пульсировать в жилах, и человек хмелел. Только удовольствие это не имело надлежащего вида — это признавал даже местный урядник Пайпал, тоже приходивший в трактир поиграть в карты и полакомиться конфетами.