Георгий Старков - Тихий холм

• Название: Тихий холм
• Автор: Георгий Старков
• Жанр: Ужасы и Мистика

Обычная семнадцатилетняя девушка в мгновение ока оказывается вовлечённой в страшные, не поддающиеся объяснению человеческим разумом события. Воскресный день оборачивается для неё адом, взорвавшись липкой тьмой, населённой лишь ужасными созданиями, которым нет места на земле... Ей остаётся только выжить - и идти вперёд, в эту молчаливую темноту, где, возможно, таятся ответы на все вопросы... Роман по мотивам видеоигр Silent Hill 3 и Silent Hill

---

Всё кончилось.

Я открыл глаза и сразу ощутил на лице жгучий холод. Пока я лежал без сознания, снег успел покрыть моё лицо, превратив меня в снеговика. Я видел, как кружат снежинки на матово-сером небе, описывая круг за кругом - безмятежно и любовно. Словно стая птиц, вернувшаяся в родные края...

Даже лёжа без сознания, я по-прежнему прижимал к груди ребёнка, завёрнутого в пелёнку. Ребёнок спал. Он не просыпался всё это время... Снежинки на его горячей щеке таяли, чуть касаясь розовых ямочек. Я протёр лицо и с кряхтением поднялся на ноги.

«Где я?»

Ответ был рядом, над моей головой. Я валялся на тротуаре у пустынного перекрёстка, и зелёная табличка на ближайшем столбе возвещала: «ЛИНДСЕЙ-СТРИТ». Я едва различил белые буквы, сливающиеся с туманом.

Нужно было идти...

Я медленно побрёл по улице, бережно укачивая ребёнка. Дома по обе стороны улицы были грязными и покинутыми. Газон на лужайках лёг под первой атакой зимы. Я шёл мимо них, пока жидкий ряд строений не кончился и я не увидел потрёпанный металлический щит у дороги.

«Вы покидаете Тихий Холм, лучший город Новой Англии. Возвращайтесь ещё – мы будем рады!»

Один из гвоздей, держащих щит, вывалился, поэтому он свесился набок. Под надписью была изображена свора счастливых детишек, резвящихся на карусели. Белые лошадки пронзительно ржали с неизменно радостными мордашками. А над ними сияло солнце, ярко-жёлтое и с нарисованной доброй улыбкой.

И тогда я заплакал.

Я покидал Тихий Холм. Туман редел, открывая взору те же седые поляны, что я видел, въезжая в этот проклятый городок. Вдоль шоссе гудели провода линий электропередач. Энергоснабжение восстановилось, но этим холодным утром в здешних краях ни одной машины не было. Я был один, и я уходил. Усталый, грязный и раненый, с чужим ребёнком на руках, потерявший последнюю любовь и надежду. Иногда мне хотелось просто лечь посреди дороги и любоваться снегопадом, пока он не примет меня к себе... но потом я слышал мерное сопение малыша в руках и прибавлял шагу. Я уходил.

Над Тихим Холмом шёл снег. Кажется, это было единственное светлое и добродетельное, что я видел в городе. И я надеялся, что никогда больше не увижу эти жуткие места. Но – ошибался, как всегда. Тихий Холм остался со мной навечно. Я чувствовал его незримое присутствие все последующие годы. Каждый день. Всегда. Везде...

Номер был грязным и зачуханным, как все номера дешёвых мотелей. Но у меня просто не было времени и сил привередничать. Я остановился в первой же гостинице, которую смог найти.

Город назывался Брамс. Сибил говорила, что она живёт здесь. Обычный такой город с истинно мэнским колоритом. Меня подвёз один добрый человек, машину которого я поймал на шоссе в десяти милях от Тихого Холма. Он не стал расспрашивать у меня подробностей того, что случилось. Просто мельком взглянул на младенца, который к тому времени проснулся и изучал меня, посасывая большой палец. Чуть дольше водитель смотрел на меня самого. Глядел на мой наряд, который после всего, что случилось, выглядел, мягко говоря, непрезентабельно. Да плюс бинт на левой руке... Но уж на это мне, как говорится, было наплевать с высокой колокольни.

Брамс потряс меня беспрестанной вознёй и рокотом автомобилей. Поразительно – за прошедшие сутки я уже успел забыть всё это, привык к гулкой тишине туманных улиц. Я спотыкался на каждом шагу, задевал прохожих, бормотал невнятные слова извинений и нервно оглядывался, доходя до угла. Никак не мог отделаться от мысли, что вот-вот из ближайшей аллеи выскочит какой-нибудь «попрыгунчик» или взлохмаченная собака со слюной, истекающей из пасти.

Крепко заперев дверь номера, я отнёс ребёнка на кровать. На тумбочке горела настольная лампа, и его красный абажур окрашивал стены в багровый цвет. Этажом ниже в номере громыхал военный фильм. Звуки канонады просачивались в мою комнату. Уложив младенца, я опустил шторы на окнах, не оставив ни малейшей щели. Я боялся.

Она спала. Девочка (перепеленовывая спящего младенца, я понял, что это девочка), появившаяся из ниоткуда взамен отобранной у меня Шерил. Которая, в свою очередь, тоже когда-то появилась из ниоткуда. Было что-то зловещее и угрожающее в этом круговороте... Она почти не выпила молоко, которое я взял в гостиничном баре. Я заплакал в который раз, сидя на мягком одеяле с вышитыми ромбиками и поглаживая её крохотное личико. Слёзы не засыхали. Их горечь разгоралась всё больше, накачивая меня болью.

Часы ушли далеко за полночь, когда я смог впасть в тяжёлое беспамятство, отравленное кошмарами. В них я вернулся в Тихий Холм. Спал плохо, и следующим утром с потрескавшегося зеркала на меня смотрело пепельное лицо человека, восставшего из гроба. Спустившись вниз, я увидел в киоске свежий номер местной газеты. На четвёртой полосе была тревожная заметка о полицейском офицере Сибил Беннет, которая не вернулась с командировки в Тихий Холм.

Этим же вечером я был в Портленде. Дома...

Здесь ничего не изменилось. Квартира осталась такой, какой она была пару дней назад – всего лишь пара дней, но безмятежные дни тихого счастья были утеряны без права возврата. На стенах висели наши фото. Я и Шерил на рыбалке. Я и Шерил на её первом дне в школе. Я и Шерил, и Джоанна... Она сидела на коленях у матери и, смеясь, указывала пальцем прямо в объектив. Джоанна тоже смеялась, но коса смерти, зависшая над ней, уже оставила отпечаток на облике. И я сам. Собранный, моложе на сто лет, с болью в глазах. Кажется, так суждено, чтобы эта боль преследовала меня всю жизнь...

Младенец зашевелился, заплакал. Я посмотрел на неё.

- Это наш дом, - сказал я. – Наш дом. Мы дома... Шерил.

Потом был первый вечер моей новой жизни. Как во сне, я подошёл к своему рабочему столу и сел на своё кресло. «Ундервуд» молчал, белые листы были беспорядочно раскиданы по столу. Я открыл ящик, зная, что увижу кипу исписанных листов. «Бриз в черно-белой ночи». Последний роман Гарольда Мейсона. Той ночью я скомкал все листы со сладостным наслаждением и выбросил в корзину. Через бумагу перестали просвечивать иные миры. Дверь между измерениями закрылась. Я больше не был в силах день за днём в поте лица строить гряду иллюзий.

По крайней мере, пока.

Когда последняя страница романа юркнула в мусорку, я некоторое время сидел и смотрел отсутствующим взглядом на лампу. Думал, не выкинуть ли служивший верой и правдой «Ундервуд» в окно, но так и не решился. Вместо этого я тихонько пробрался в спальню проведать ребёнка. Она спала. Удивительно тихая и покладистая, не то что шалунья Шерил...

«Ты не Шерил». Я до хруста сжал руки в кулак и вышел из спальни. В горле пересохло. Я открыл холодильник, но из того, что можно выпить, там было только виски, когда-то подаренное мне друзьями на день рождения. Я так и не приложился к бутылке... Виски плескалось внутри стекла золотистыми волнами, обещая дать так необходимое мне облегчение.

В тот вечер объёмная бутылка опустела. Но я не пьянел, нет. Просто сидел и медленно опустошал стакан за стаканом. Когда в комнате заплакал ребёнок, я пошёл пеленовать, и руки у меня не дрожали.

Я назвал её Шерил. Хотя знал, что это не так. Но для меня она всё равно оставалась Шерил.

Было тяжело, особенно в первые годы. Я медленно, но верно погружался в пучину алкоголизма, и в пьяном угаре боль притуплялась. Тем не менее, я не позволял пьянству брать верх над заботой о Шерил. Сколько бы я в себя ни влил, едва заслышав её голосок, я шёл к ней. Она смотрела на меня как-то странно крохотными глазками, и я чувствовал, как мои щёки становятся пунцовыми от стыда. Но я не мог не пить. Никогда в себе в этом не признавался, но была ещё одна страшная причина, по которой я старался топить свой разум в хмели...

Где-то на третьем месяце новой жизни, когда я немного свыкся со своей судьбой, однажды вечером я сидел и читал какую-то книгу. Я был трезв, в тот вечер не брал в рот ни капли. Глаза скользили со строки на строку, губы беззвучно шевелились, но слова до меня не доходили. Я был далёк от мира, создаваемого страницами книги. Одному Богу известно, о чём я думал...

Потом опять заплакала Шерил. Она проснулась, подумал я. Нужно дать ей молока, и она тотчас успокоится. Взяв бутылку с соской, предусмотрительно погружённую в тёплую воду, я поплёлся в спальню.

- Не плачь, дорогая, - мягко сказал я. Шерил затихла.

- Вот у нас есть молочко...

Так Джоанна говорила каждый раз, когда кормила Шерил. Прежнюю Шерил. Я улыбнулся и склонился над кроваткой с висящими над ней побрякушками.

... и рука моя легла на тонкую шейку ребёнка.

- Не бойся, - шептал я; взгляд мой остекленел. – Папа ничего тебе не сделает... Папа всё устроит...

И давил рукой всё сильнее на её шею. Ещё не настолько сильно, чтобы ей стало больно, но уже ощутимо. Шерил шевельнулась.